Семя скошенных трав (СИ)

Какие бы у них там ни были бельки-лапочки, это ровно ничего не меняет. Я их ненавижу. Они убивали людей тысячами и уничтожали наши поселения. А своих лапочек насилуют, как только с них облезет их пушистенькая шубка, а может, и раньше — и это их тоже совсем не красит.
Я подумал, что если бы мне пришлось самому решать, я бы забрал у них бельков и воспитал бы по-человечески. А остальные — как хотят. Я прекрасно помнил, как на меня смотрела их беременная девчонка.
Для их деток это всё — в порядке вещей. И жестокость в порядке вещей, и разврат, и ритуальные самоубийства, и вся эта мерзость.
Они были — те самые осы, о которых говорил капитан. Личинки. И сочувствия к ним мне было никак в себе не найти, даже при том, что им было плохо.
В конце концов, нацистам тоже было плохо, когда наши предки их победили.
Алесь замечательно провёл и поставил модуль. И мы опять прошли сквозь наш экипаж, как сквозь строй. Я заметил, что теперь на миротворцев смотрели ещё более осуждающе — и понял, что, наверное, капитан включил трансляцию. Все наши видели и злую беременную девочку, и — как комконовец мялся и мямлил, будто ему стыдно за людей. Видели — и сделали выводы.
И наш капитан, встретив их в холле напротив кают-компании, не доходя до мостика, сходу сказал:
— Уже улетаете?
Как гостям говорят: «Уже уходите?» — чтобы сообразили, что надоели до смерти.
— Улетаем немедленно, — сказал Алесь, взял у меня «око» и снял дубликат себе. — Вас прошу ничего не предпринимать и не покидать этого района. Необходимо выбросить несколько маяков с сигналом «Закрытая зона»; мы пометим их кодом КомКона. Эта станция должна быть в полной безопасности. В полной, вы меня понимаете?
— Что им сделается! — бросил капитан с брезгливым презрением.
У Алеся потемнели глаза, а в глазах у Юлия появилось что-то такое, что мне даже показалось — он сейчас ударит капитана по лицу. Это было чудовищно, но они оба, к их чести, сумели всё-таки взять себя в руки.
— Я надеюсь на вас, — сказал Алесь. — Искренне надеюсь. Я уже сообщил на Землю, по всем каналам связи, что мы нашли эвакуированных с Шеда детей, общественность должна знать о том, какой драгоценный вклад вы внесли в историю. Я сам поставлю маяки на границе зоны, только у меня их маловато. Дайте мне ещё несколько штук, пожалуйста. Для надёжности.
— Соблаговолите взять их у боцмана, — сказал капитан с какой-то издевательской вежливостью, и я подивился слову «соблаговолите». — Честь имею.
С этими словами он развернулся и пошёл на мостик.
— Ну да, — растерянно сказал Алесь и взглянул на своего товарища. — Ну что ж, пойдём, отыщем боцмана, Юл?
— Я покажу, — предложил я.
Мне совершенно не хотелось, чтобы они шлялись по судну без присмотра, но они не так поняли.
— Спасибо, — сказал Юлий более тепло, чем полагалось.
А я подумал, что их дружелюбия нам тут совсем не надо. И что КомКон — всё-таки, не совсем то, что описывается в СМИ.
Просто пусть забирают маяки и убираются.
И пусть нам скорее разрешат уйти отсюда. Потому что нашему ракетоносцу здесь не место.
Я довольно быстро узнал, что примерно так думали почти все члены нашего экипажа. Но уйти нам не позволили.
Едва отбыли комконовцы, как вдруг снова ожил передатчик. «База — „Святому Петру“. Особо важно! Секретно! Ни в коем случае не оставлять станцию шедми без присмотра! Запретить допуск к связи любым гражданским, включая КомКон! Больше ничего не предпринимать! Огонь не открывать! Ждать прибытия крейсера „Осторожный“ и новых указаний».
Капитан и старпом понимающе переглянулись.
— Так я и думал, — сказал капитан с отвращением. — Пронюхали голубки… в обход нашего руководства. Везде лезут без мыла. Накидали маяков, развели гуманизм — дышать нечем. Ничего, дома ещё разберутся, кто тут безобидная деточка, а кто готов собственных соотечественников продать за ломаный грош.
— Но шельм не трогаем? — уточнил старпом.
— Их и без нас тронут, — сказал капитан.
Тут-то я и понял окончательно, что война пока ещё не кончилась, даже если штатские уже празднуют победу и веселятся. И ещё неизвестно, когда и чем кончится.
   
2. Алесь
 
Интересно, как перевести на северо-восточный диалект идиому «пятая колонна»? Наверное, «кыра-ца», «черви-хваталки»… где есть — да хоть бы и были! — войны и военные, там есть и это самое… шпионы и предатели.
Короче — мы. КомКон, вернее, конкретно группа Шеда.
С начала войны на нас столько раз показали пальцем, что я уже даже и не вздрагиваю, когда в спину шипят: «Предатель!» Наверное, привык уже. И для меня это слово очень немного значит. Я знаю, чего в нашем лучшем из миров стоит доверие к руководству.
Нас самих предавали столько раз, что все уже привыкли.
Скажем, привыкли к тому, что нельзя просто передавать наверх видеоматериал. И просто в видеотеку его тоже нельзя. Потому что действует принцип: всё, что будет сказано вашими подопечными, руководство, участвующее в информационной войне наравне с настоящей армией, использует против них.
Заодно и против вас, птички божии, голуби мира.
А босс на Земле посмеивается и рассказывает бородатый анекдот про особиста, который, выйдя на пенсию, начал выписывать домашним допуски в кухню и пропуска в сортир. «Что, Алик, опять всё запаролено насмерть? Мне-то можно глянуть?»
Нет. Лично вам — особенно нельзя. Вообще, всем вам, на Земле, ничего нельзя. Можно только нашим. А наши — это Эльба. Надо ж было так назвать эту базу, а! Эльба! Встреча союзников на Эльбе!
Лагерь для военнопленных. Концлагерь на Эльбе. Держите меня семеро.
Пусть — для Земли у нас тут концлагерь, пусть. Пусть Земля думает, что хочет: от нас получит только самые скупые сведения. Вот: столько съели, столько выпили, столько сожгли. Столько нам нужно — жратвы, шмоток, медикаментов. Не шельмам, не шельмам — нам, людям. Это мы тут перешли на рыбу, мидии и мясо криля, это нам — рыбий жир и препараты йода и меди, это нам — кондиционеры, ну жарко нам тут! И бассейн — нам. Ну и что, что рядом море — вы это море видели?
Как живут пленные, говорите?
Паршиво! Себя представьте на их месте! Всё. Больше никакой информации. Спасибо вам, родное руководство, продажные шкуры, подстилки армии, истинные патриоты. Во сне мне никогда не снилось, что буду использовать слово «патриот» как ругательство — научило родное начальство, запомню на всю жизнь.
Никогда родным начальничкам не забуду ту запись, которую потом вставили в ролик-агитку. Кусок сеанса реабилитационной терапии, из которого журнашлюхи потом вырезали то, что им понадобилось для информационной войны. Где Хирмэ говорит, глядя в камеру, по-русски: «Хочешь знать, что я о вас думаю? Я вас ненавижу. Вы — вывих эволюции, злобная инфекция. Кровавая лихорадка в космосе. Я бы… это… изо всех сил хотел, чтобы вас не было. Совсем не было. Мне жаль, что я не могу… не знаю слова… что я не могу убивать сейчас. Но есть другие, есть те, кто может».
Произвело неизгладимое впечатление на всю Федерацию. Он же такой живописный, Хирмэ, Хирмэ-Манта — под канонического злодея из дрянных киношек и гримировать не надо. Как потом все обсуждали ролик в Сети: мол, он настолько презирает людей, что ни один мускул не дрогнул на морде. Цедит сквозь зубы. Бивни выкрашены алым лаком, как это делают северяне, призывая на помощь дух Хэндара. Акцент. Тёмные шипастые панцири священных рачков-хды, вросшие в кожу чуть выше надбровных дуг — словно варварский пирсинг. Этот жуткий взгляд, неподвижный, немигающий, на каменном лице. Бесчувственная тварь, ненависть ко всему доброму во плоти.
Они приказали — и мы им предоставили всю запись целиком. Но они вырезали исключительно то, что сработало для широких масс. Широкие массы ведутся на любую провокацию, для нагнетания ненависти им надо удивительно мало. Ну кто из простых, так сказать, людей увидит в этом ролике юного поэта и переводчика, который побывал в аду и душой ещё до сих пор там? Мимика у шедми скудная, их надо долго смешить и тормошить, чтобы лица начали двигаться. А уж в чудовищной депрессии, когда парень заставляет себя что-то проговаривать — мы его заставляем, потому что надо ему выговориться… Люди, да что вы не видите: его изнутри пожирает чёрное безоглядное отчаяние, то, что шедми называют «лицо как тающий лёд»?!