Алая магнолия (ЛП)
Однако меня меньше интересуют исторические записи, чем то, что же за проклятие лежит на моем доме.
— Но если убийства были остановлены, как получилось, что дом все еще проклят?
— Женщина Натчез запечатлела магию внутри самого мальчика Мариньи, но она не была уничтожена. В историях говорится, что это свело его с ума, сделало его худшим из всех.
Селена смотрит на меня. — Демонов нужно было сдерживать, запирать. Вот тут-то и вмешались мои люди.
— Твой народ?
Она криво улыбается мне.
— Моя семья начала свою жизнь здесь в качестве рабов в поместье Мариньи. В наших историях говорится, что мой предок, Сэмюэль, был знахарем на Карибах. Он знал магию, отличную от магии натчезов. В некотором смысле темнее. Магия крови. То, что люди в наши дни могли бы назвать вуду — хотя мы никогда это так не называли. Это сила, связанная с водой, разделяемая всеми существами.
— Так вы знаете, что случилось? Что они сделали?
Я чувствую прилив возбуждения оттого, что у меня наконец-то могут быть какие-то ответы, которые развеиваются, когда Селена качает головой.
— Не совсем. Мне жаль разочаровывать тебя, Харпер, но, несмотря на весь мой интерес к собственной истории, я очень мало знаю на самом деле. И любые ритуалы, которые я могла бы практиковать сейчас, — это всего лишь эксперименты, беззаботное развлечение.
Она разводит руки в двусмысленном жесте. — Все, что я знаю, — это истории, которые были переданы из поколения в поколение. На самом деле сейчас они не более чем миф. В историях говорится, что без определенных тотемов демоны не смогли бы выжить при солнечном свете. Все знали, что они предпочитают ночи. Ходили слухи, что большую часть дневного времени они спали под самим особняком. История гласит, что мой предок использовал свою магию, чтобы украсть тотемы незадолго до рассвета, когда демоны были отвлечены, безрассудные после ночи дикого разврата. Он подождал, пока они спрячутся под домом, чтоб спать, затем он и женщина Натчез применили магию крови, связующее заклинание, которое связало проклятие не только с телами демонов, но и с землей Мариньи и с самим домом, связав его внутри этого здания, пока им владеет живой Мариньи, и кровь Натчеза запечатывает его.
Я впитываю картину, которую рисуют в моем сознании ее слова, пытаясь игнорировать удушающий страх, разворачивающийся в моем животе. Когда я говорю, мой голос звучит слегка сдавленно: — А если живой Мариньи больше не владеет им?
Она серьезно смотрит на меня. — Тогда не останется ничего, что могло бы удержать тьму в плену. Она свободна, чтобы сбежать.
— И убивать людей, — шепчу я. — Как родителей Джереми.
— Возможно.
Селена перегибается через стойку и берет меня за руки. — Но, Харпер, — мягко говорит она, — это старые истории. Мифы. Я знаю, как пугающе они звучат, но, в конце концов, это все, что они есть — истории.
Она отпускает мои руки.
— Я рассказала тебе все, что знаю о проклятии, потому что думаю, что если ты владеешь особняком, ты имеешь право знать. Но это не значит, что я в это верю, — она мягко улыбается. — И иногда сны — это просто сны. Не все имеет глубокий смысл.
Я медленно киваю. — Что случилось с остальными членами семьи?
— У большинства хватило ума уехать.
Она пожимает плечами. — Те, кто остался, держались особняка. В семье Мариньи всегда ходили слухи о безумии, будь то правда или суеверие. Семейные состояния приходили и уходили, как и у большинства на Юге. В конце концов то, что осталось от богатства, исчезло, а вместе с ним исчезли и все признаки былой славы. Но какими бы бедными они ни были, до родителей Джереми, Мариньи никогда не продавали сам дом. В конце концов, это же Глубокий Юг.
Она пожимает плечами.
— Древние суеверия бессмертны. Старый налоговый фонд каждый год платил земельные налоги, и хотя на его восстановление никогда не хватало средств, особняк оставался в семье Мариньи.
— До меня.
— Да, — тихо говорит Селена. — До тебя.
Я слегка улыбаюсь ей.
— Спасибо, — говорю я, искренне. — Я думаю, что, по крайней мере, хорошо знать правду.
Я иду к двери и свету снаружи, пытаясь игнорировать холодный страх, бурлящий внутри.
Глава 12
шрамы
Когда я выхожу на улицу, капот Мустанга поднят, и Антуан засунул руки в двигатель. Я резко вдыхаю, не желая, чтобы он видел мой дискомфорт.
— Что, по-твоему, ты делаешь?
Теперь моя очередь скрестить руки на груди.
Он поворачивает голову набок и криво улыбается. — Как я уже сказал, эта машина классика. Когда ей плохо, мне тоже плохо. Я мог бы исправить эту утечку для тебя, если хочешь.
Он сбрасывает капюшон.
— Почему это мы вдруг стали друзьями? — спрашиваю я. Мне больше не хочется быть беззаботной. Не после истории Селены.
Тени прогоняют веселье с его лица.
— Потому что мне нужно, чтобы ты мне доверяла, — тихо говорит он. — И, судя по твоим утренним визитам, я думаю, что, возможно, ты начинаешь понимать, почему.
— Что я начинаю понимать, так это то, что у тебя много секретов. Все это было бы намного проще, если бы ты просто сказал мне правду.
— Ах. Правду.
Его тон насмешливый, глаза прикрыты. Я вздыхаю и тянусь, чтобы положить сумку на заднее сиденье.
Когда я оборачиваюсь, он встает прямо передо мной, положив одну руку на крышу машины, так что я почти в его объятиях.
— И в чем же заключается правда?
— Ты задаешь много вопросов.
Он слишком близко, его глаза темные и тревожные. От него пахнет кедром и кипарисом, и я едва могу дышать.
— А ты не отвечаешь ни на один из них.
— Возможно, это потому, что я думаю, что для тебя будет безопаснее, если я этого не сделаю.
— Мне не нужно, чтобы ты оберегал меня.
Свободной рукой он касается шрама на моем торсе, слегка проводя по нему через футболку. Я замираю, едва в состоянии дышать, невыносимо ощущая его прикосновение через хлопчатобумажный топ. — Я бы поспорил с этим.
Его рука замирает, и он смотрит мне в глаза. — Пожалуйста, Харпер, на этот раз просто доверься мне. Самое безопасное для тебя — оставить всё и продать мне особняк.
Я качаю головой и поворачиваюсь, так что он вынужден отступить. Когда он убирает руку с Мустанга и поворачивается, его рубашка слегка приподнимается, открывая татуировку прямо у основания позвоночника. Я останавливаюсь с поднятой рукой в воздухе, в шоке уставившись на нее. Он оглядывается и хмурится, когда видит мое лицо.
— В чем дело?
— Твоя татуировка.
Мой голос дрожит.
— Фигня. Глупая подростковая выходка, — коротко говорит он. Его лицо закрылось, как выключенный экран.
— Нет.
Я поднимаю свой телефон, чтобы он мог увидеть снимок экрана, который я сделала ранее. — Это тотем, который натчезы подарили твоей семье.
— Ты реально сделала свою домашнюю работу, — говорит он категорично.
— Что это значит?
Он на мгновение отворачивается, как бы собираясь с мыслями. Когда он снова встречается со мной взглядом, его лицо безучастно. — Это значит, что раньше я был идиотом, который хотел произвести впечатление на девушек, с семьей, которая, как оказалось, определенно не стоила таких хлопот.
Он улыбается с легким весельем, все следы беспокойства исчезли. — И если ты реально заинтересована в истории, библиотека — лучший выбор, чем местный магазин хиппи.