Сказ о Владе-Вороне (СИ)
Наверное, даже вздумай небо с землей поменяться местами, Кощей счел бы подобное совершенно неинтересным и неважным. Все различие: шел бы вверх ногами по глубокой сини или хмурой серости, а над головой качались кроны, зеленели луга да золотились поля спелой пшеницы и ржи. Точно также, как нынче, мокнул бы он под дождем, только капли взлетали из-под ног, устремляясь ввысь.
«Забавное, должно быть, зрелище», — подумал Кощей, но как-то отстраненно, без привычного любопытства.
Дождь, словно услышав его мысли, прекратился. Похоже, тоже задумался, не стоит ли поменять направление.
«И затопить Правь, — подумал Кощей слегка злорадно. — А то некоторым, видать, совсем скучно стало. Уже не знают, куда себя деть и чем заняться».
Когда покидал дворец, взяв с собой краюху хлеба да чуть воды, постоянно подозревал заговор. Не иначе кому-то понадобилось отлучить его от дел, если не навсегда, то на время. Только кому — так и не придумал. Перуна он приструнил. Наверняка тот не успокоится, продолжит пытаться влезть в стаю самозваного божка в виде пророка-святого-особого почитателя, но и самого Кощея, и все, с ним связанное, начнет избегать. Финист в сторону Влада теперь посмотрит вряд ли, а хлопать крыльями на Кощея и раньше не осмеливался. Разве лишь нашепчут птички говорливые сказочку очередную какому-нибудь кощуну про витязя русского да колдуна черного. Но Кощею от того ни тепло, ни холодно: мало ли во что верят люди. От своры пернатой ничего серьезного ждать не приходится, кроме грая. Галдеж бессмысленный Кощей терпеть не мог, но на то он и чудодей великий: коли захочет, махнет рукой и окружит себя тишиной, — ни одна алконост не докричится. Светлые боги же точно против него ничего не помыслят: близнец такого не допустит, он поглавнее прочих.
Может, все же обманула его Моревна, решила чудо-юд, мар и мор в Явь нагнать?
«Пусть попробует, — подумал Кощей. — Если кто с ее стороны на Калинов мост ступит, почувствую, и тогда конец перемирию».
Вспоминая их разговор во всех подробностях, Кощей изумлялся уже не столько Моревне, сколько себе самому. Его мог бы обозлить косой взгляд, неосторожное слово. Однако так, как глядела она… Ее интонации смиряли гнев, умаляли жажду битвы. Нет-нет, а вспоминалось, что не только воительница Моревна, но и утешительница. Просто попадалась Кощею на глаза в этой ипостаси она очень нечасто. Видать, сильно Влад поразил ее отказом своим. Он и Кощея, как нынче принято говорить, тронул до глубины души: и хотел бы оставить на время птенца глупого, столь бездарно себя раздарившего, не идти незнамо куда, а не усидел. И печаль, и тоска, и скука черная вмиг навалились. Все вдруг сделалось немило. Кощей готов был хоть на изнанку вывернуться, о делах забыть и предназначении, пойти против собственной бессмертной сути, нисколько о том не жалеючи, но вернуть своего вестника.
Велес тоже мог играть свою игру. Являлся хранитель путей неоднозначным богом: не темным и не светлым, а себе на уме. Только Велес — поумнее многих и ведает, что все тайное раньше или позднее явным окажется. А боги существуют долго. Ни к чему ему враг в лице царя Нави. Не останется же Кощей в теневом мире на вечность вечную или…
«Могу и не выбраться», — подумал он, но не испытал по этому поводу даже сожаления.
В известном ему мироздании осталось немного миров, в которых он еще не побывал. Из некоторых даже ему получалось выбраться с большим трудом. Ни в одном он не отказывался от собственной сути. Но теперь стало все равно. Почти.
…Резкий хруст заставил его поморщиться, вырывая из мерного течения реки мыслей. Вслед за звуком пришла боль: острый сук пропорол истончившуюся за долгий путь подошву железного сапога, уколол до крови.
Кощей недовольно поджал губы, порылся в суме и не обнаружил замены. Недавно он посох последний поломал. Теперь — сапоги сносил. Но, похоже, так цели и не достиг. Или наоборот?.. Что-то замаячило меж ветвей, но глянув туда, он ничего не рассмотрел.
— Ну допустим… — протянул Кощей, ни к кому не обращаясь, обмотал стопу тряпицей, поднялся.
Краем глаза приметил он мельтешение, обернулся, вглядываясь. Справа — лещина, слева — темный ельник. Серый блеклый свет падал сверху: то сгустится чуть сумрак, то снова отступит, забрезжит зыбкой хмарью. Ночи черной почему-то не наступало уже давно. Странно, конечно, но и удобно: беспрерывно можно идти. Кощею требовался отдых, как и любому существу во всех мирах, но не столь часто, как людям и иным богам. Весь свой путь в мир теней он пребывал в постоянном полусне-полубодрствовании. Казалось, Кощей уж и не чувствовал ничего вовсе, но теперь пораненная стопа ныла и дергала, изматывала тупой болью.
Никого он не приметил и в тот раз, побрел дальше, прихрамывая. Лес вокруг стоял тихий, присмиревший, ровно мертвый, но зеленел, привычно взор радуя. Ни рыка звериного, ни птичьего щебета. Даже ветер, верный попутчик, и тот не шумел в мураве и кронах.
Шаг… другой. На лицо словно паутинка упала. Краски выцвели. Кощей провел ладонью по щеке, пытаясь смахнуть, да не сумел. С досадой поморщился. Чуть помедлил, двинулся дальше. Чудилось, суждено ему вечно тут кругами ходить, покуда сам в тень не превратится.
…Кто-то осторожно коснулся его щеки: легко и невесомо, почти неощутимо. Тело, пусть и уставшее, спящее наполовину, очнулось, вскинулось вмиг. Кощей разом определил, куда смотреть надобно, но сумел различить птичий силуэт лишь прищурившись, когда призрачная… — нет! теневая! — сова, переступив с ноги на ногу, на фоне древесного ствола очутилась. Тогда же бросил Кощей взгляд на едва приметную тропку, позади него вьющуюся. Знал он: стоит шаг по ней сделать — вмиг во дворце своем окажется.
Не было большего кошмара и ужаса, чем тот, что будила в нем эта тропка. Давно не испытывал Кощей подобного искушения, но прекрасно осознавал: дважды он этим путем не пройдет. Причем, вовсе не оттого, что дорога изменится. Попросту не решится он вновь на нее ступить. И Влада не выручит, и себя тем погубит.
Кровь его — невыносимо алая в сером сумеречном мире, где не случается ни ночи черной, ни ясного светлого дня — сияла ярче звезд. Иной раз прикрывали ее темные сгустки, мельтешили, наползали друг на друга. Но стоило глянуть пристально, как тени в страхе прыснули во все стороны, схоронились под сучьями да опавшей листвой.
Отвернулся от них Кощей, повел плечами: чуял, как сверлят чужие глаза его спину. Испуганные, настороженные… Сам же всмотрелся вперед — туда, где замаячил могучий пень. Как специально очутился тот у самой тропки — раньше его точно не было. Прежде, чем сесть, Кощей мыском ноги его потыкал, рукой по гладкому срубу провел. Топором так не сладить.
«Тогда чем?..» — подумал он и рассмеялся, лес переполошив. Вот какая ему, в общем-то, разница?!
Уселся, размотал ногу, рану промыл — странно, конечно, что воды на весь путь хватило и еще останется, как и краюхи хлеба, — тряпицу выкинул, рукав от рубахи оторвал, перевязал. Краем глаза снова заметил мельтешение: нравилась здешним обитателям его кровь. Рядышком, лишь руку протяни — коснешься, сидела сорока, вернее, ее тень, глядела на перебинтованную ногу пристально.
— Отведи, куда стремлюсь, — велел Кощей, — напою.
* * *