Прикажите мне, принцесса (СИ)
Элейн молча кивнула, поражаясь про себя, насколько мелкими и незначительными оказываются неотъемлемые части придворной жизни при ближайшем рассмотрении. Какие-то тряпичные розетки — высокая честь, а времяпровождение за их созданием — предел мечтаний знатных девиц. Похоже, она слишком долго жила вдали от всего этого.
Впрочем, нет. Девицы едут сюда не только ради высокого звания фрейлины, но и для того, чтобы поймать подходящего мужа. А ей нужно вернуть власть.
Но вернуть себе власть — значит стать кем-то вроде Вистарии…
Элейн осматривалась в этой отделанной теми же лиловыми оттенками гостиной с легким разочарованием. Она ожидала большего от встречи с матерью впервые за десять лет. А эта женщина… она просто ничем не напоминала мать, которую запомнила Элейн. Чужая. Другая. Отстраненная, холодная до оледенения. Королева, рассеянно поглаживающая кончиками пальцев толстую книгу на своем бледно-сиреневом диване, поблескивающем спокойным и уверенным королевским шелком, благосклонно слушающая болтовню более опытных фрейлин, с которыми у нее, видимо, уже сложились дружеские отношения… и все. Ни ностальгии, ни злости, ни грусти.
И темно-вишневые кокарды, украшенные дымчато-прозрачной отделкой…
Гостиная, как и все королевские апартаменты, располагалась у самого края лабиринта, встроенного в гору. Здесь были окна, плотно завешенные фиолетовыми шторами с тяжелыми кистями, — зачем занимать комнату с окнами и занавешивать их, если не хочешь видеть свет? — единственный диван, на котором расположилась Вистария, и множество небольших кресел. Служанки принесли ткань и швейные принадлежности, и комната наполнилась щелканьем ножниц и неспешными разговорами. Скучными до одури, как и само это времяпровождение. Элейн быстро собирала ткань в складки, подрубала и подгоняла… и думала.
День рождения принца — удачное время, чтобы начать. Нужно только рассказать Эреолу о том, как на короля не подействовал пожирающий разум дождь.
Хоть бы Эреол не попался на таком людном празднике.
А за королем неплохо бы понаблюдать, но как, если приходится сидеть в душном помещении в обществе десятка фрейлин и шить бесполезное тряпье?
Свечи вместо дневного света — как будто в помещении умирающий. Почему ты боишься солнечных лучей, королева Вистария? Не потому ли, что стремишься во тьму, как застигнутый с поличным преступник?
— Первым кокарду должен получить герцог Арн-Фальет, — раздался негромкий голос королевы. — Это только малая плата за все, что для государства сделал этот человек. Углар не знал лучшего министра земельного хозяйства.
— Да, король высоко ценит его, — вежливо откликнулась одна из фрейлин.
Значит, все-таки Арн-Фальет. Репортажи не лгали. Хорошо, нужно это запомнить.
С него можно начать.
***
Рассвет на рубеже гор и равнины пленителен.
Сначала дождливая чернота светлеет, точно чернила, которые разбавляют водой, потом насыщенная синева сменяется утренней серостью, и с неба падают последние капли пожирающего разум дождя. Темные тучи все еще висят низко, скрывая острые вершины, но с каждой минутой редеют, рассеиваются, обращаются в безобидный туманный пар. И только роса и лужи, утратившие с началом нового дня все зловещие свойства, поблескивают в неясном утреннем свете.
Как напоминание.
Как предостережение.
А потом из-за горизонта появляется алое солнце, и город далеко внизу тонет в легкой дымке. Иногда она совсем тонкая, призрачная, и тогда, если присмотреться, можно увидеть полоску океана где-то там, на краю мира.
Когда София жила среди Детей моря на небольшом бартоге, толстом плоту с бортиками, то по утрам можно было точно так же рассмотреть неверные очертания колоссальной горной гряды над Кадмаром. Такие чужие со стороны…
А еще раньше, в то полускрытое туманом лет время, когда она была принцессой и жила в верхних покоях, окруженная заботой и негой, из окошка ее гостиной можно было часами рассматривать горизонт и бездны между горами. Софии нравилось просыпаться на рассвете и бежать к плетеной раме, поблескивавшей кристально-прозрачным стеклом за тонкими шторами. И смотреть, как день поглощает ночь, а под солнцем блестит роса.
Когда-то, когда этот дворец в горе был ее домом. Когда-то, когда женщина, называемая повелительницей, хотя ничем не повелевала, и обсуждаемая таинственным шепотом, хотя не хранила, казалось бы, никаких тайн, была просто мамой. И когда София и Элейн могли вопреки этикету проводить с ней целые дни, потому что Вистария не стала полностью отдавать воспитание дочерей на откуп гувернанткам и нянькам.
София считала, что неплохо разбирается в людях. Но теперь, глядя с почтительного расстояния на королеву, она не узнавала в ней мать. И от попыток представить себе, каким будет их объяснение, пусть и смягченное умиротворяющим зельем, становилось страшно.
А от попыток воскресить в памяти дни детства — немного больно и почему-то тревожно…
— Софи! Опять мечтаешь у окошка, бездельница!
Голос кухарки Ириз трудно было не услышать. И сейчас он прозвучал как нельзя кстати.
София уже привыкла, что кухня ежедневно оглашается оглушительными криками. Эта женщина не умела говорить тихо. Но зелье на нее, похоже, подействовало: она стала намного мягче. И теперь окликала Софию беззлобно. Иначе та просто не услышала бы: в этот час на кухне стоял шум.
Шипение гигантских сковород, разговоры нескольких десятков кухарок, надменные указания королевского шеф-повара, восклицания, брань… А еще упоительный запах свежей выпечки, корица и ваниль, если пройтись чуть дальше — жареное мясо с овощами, свежее масло и орталинский острый перец. И пар, и удушающее ароматное тепло от раскаленных печей, и заваленные полуготовой снедью светлые ореховые столы, и неровные выбеленные каменные стены.
Софии начинало здесь нравиться. Она легко привыкала ко всему новому. Если же на новом месте и люди оказывались приятными, она в мгновение ока начинала чувствовать себя как дома. А люди здесь не могли не быть милыми. По крайней мере, те, с кем приходилось иметь дело каждый день.
Об этом позаботилась Марда.
София со вздохом отвернулась от пробуждающегося мира за окном и направилась в жаркие глубины кухни. Предстояло рискованное дело.
За эти дни ей удалось, израсходовав целый шарик драгоценного зелья, угостить им всю челядь из тех, кто получал свой паек в нижней кухне. По мере этого тревога утихала: зелье Марды больше не давало сбоев. Похоже, оно не подействовало только на Грейсона Итилеана. Остальные же быстро превращались из ворчливых, несговорчивых, холодных, безразличных или просто малоприятных личностей в совершеннейших душек, как только дело касалось Софи, помощницы кухарки Ириз. Но оставалось одно существенное затруднение.
Все эти люди были челядью. Слугами, привилегированными или не очень.
Кухарки, повара, миспардеры, лакеи, горничные, камеристки и камердинеры, несколько простых солдат, стража… И только теперь, склонив их к себе с помощью зелья, София собиралась перейти к следующему этапу плана.
Суп был нежного жемчужно-белого оттенка. Полупрозрачный, густой, украшенный бледно-золотистыми фигурными листиками драгоценной фаории, доставляемой из Орталина в крохотных мешочках каждый на вес золота и придававшей блюду умопомрачительный аромат. Если осторожно помешать содержимое большой светло-синей супницы специальной фарфоровой ложкой, из благоухающего легкого бульона показывались сливочно-желтые кусочки сонели, всего час назад выловленной из озера-питомника на краю столицы, крохотные звездочки моркови, небольшие креветки, зерна фтарии…
Суп наполовину остыл. Оставалось добавить в него несколько ложек лимонного сока, и это творение повара Рондина отправлялось несколькими этажами выше. К столу маркиза Тарлио, министра налогов и народных финансов, постоянно проживавшего при дворе.
Завтрак сегодня подавали рано — сразу после него двор отправлялся на ярмарку по случаю дня рождения принца Веина. Половину прислуги тоже отпустили, но София в их число не входила. Для тех, кому не повезло получить выходной сегодня, планировалось подобие ярмарки завтра. Как подачка. Впрочем, большинство слуг были рады и этому.