Обними меня на рассвете (ЛП)

— Он заставил меня убивать!
Она швырнула в него эти яростные слова. Затем прикусила губу, чтобы не выдать оставшуюся часть ужасной правды. Если бы у нее был характер или она могла бы набраться храбрости, она бы рассказала Лукану все — и отпустила его раз и навсегда.
Но даже в этом она потерпела неудачу. Ей не хватало ни храбрости, ни воли, чтобы разлучить их навсегда. За это она ненавидела себя еще больше.
— Убитвать кого?
Его голос стал мягким, как будто он наконец понял всю серьезность происходящего.
— Не знаю. Я почти ничего не помню. Я заблокировала эту ночь. Но Матиас телепортировал меня в чей-то дом и вынудил…
Она покачала головой.
— Все они мертвы. Волшебники, ведьмы… дети.
Ужас отразился на его лице. Анка не могла смотреть. Она отвернулась, закрыв глаза, и новые слезы потекли по ее щекам.
— Я совершила нечто мерзкое и отвратительное, чего никогда не смогу вернуть! Я украла чужие жизни. — Она судорожно вздохнула с сожалением: — И вряд ли имеет значение, была ли я вынуждена убивать или что в обычных обстоятельствах я никогда не приложила бы руку к их смерти. Уже ничего не вернуть назад. Меня преследуют крики малышей, оплакивающих родителей, которые лежат мертвыми…
Их уши кровоточат от ее песни баньши. Но она все еще продолжала плакать, потому что последствия остановки были слишком ужасны, чтобы думать о них. Так что кошмары о маленьких детях, отчаянно закрывающих свои собственные уши, когда ищут укрытие, только чтобы упасть, крича и корчась, пока она не споет им, чтобы они уснули навсегда, продолжали преследовать ее. Она избавит Лукана от этой боли.
А теперь он мог посадить своего ребенка ее утробу. Нет! О Боже, нет. Она не имела права быть матерью после того, что сделала, или посылать невинного ребенка на охоту и ненависть за свою кровь.
Анка оттолкнула его от себя, отчаянно выбираясь из постели. Схватив одежду, она начала распутывать ее, пытаясь сделать это, даже когда лихорадочная потребность от заклинания Морганны снова овладела ею, наполняя и сжимая ее соски, пульсируя в промежности. Даже ее губы ныли от желания поцелуями стереть хмурое выражение с лица Лукана, пока он не захотел только войти в ее тело и снова заняться с ней любовью.
Невозможно. Она никогда больше не даст ему возможности посадить семя в ее утробе.
Лукан сел, схватил ее за запястья и притянул к себе на колени.
— Перестань, Анка. Прекрати! Ты не можешь убежать от того, что случилось. Это трагедия. Ты — нежная душа, и я могу только представить, как глубоко это ранило тебя. Но я не люблю тебя меньше за то, что ты вынуждена причинять боль другим. Я люблю тебя еще больше за то, что ты терпишь. Не позволяй Матиасу победить.
Неужели Лукан окончательно сошел с ума? Она встретила его пристальный взгляд, разинув рот. Затем закрыла его. Он предположил, что Матиас наложил на нее какое-то ужасное заклятие, чтобы заставить ее убивать других, что она выбрала эту судьбу не по своей воле. Альтернатива была просто немыслима.
— Ты можешь думать, что все еще любишь меня, и это доказывает, какой ты щедрый, добрый человек, но я больше не могу выносить себя, Лукан. Я ненавижу смотреть в зеркало. Я ненавижу то, во что превратилась. Ты не можешь спасти меня или стать моим героем. Ты не можешь убедить меня, что я ни в чем не виновата. Ты не можешь убедить меня, что мое «доброе сердце» освобождает меня от всех моих проступков. Но ты можешь отпустить меня и поверить, когда я говорю, что тебе будет гораздо лучше без меня.
Глава 12
Анка отшатнулась от кровати, с жалким смирением наблюдая, как Лукан тихо дремлет. Когда он проснется, то будет в ярости от того, что она ударила его легким сонным заклинанием. Это продолжится не более пятнадцати минут. Он проснется свежим и бодрым. И очень злым.
Она сглотнула и уставилась на него. «Ты уже приняла решение!» Она могла бы стоять здесь и обдумывать все причины, по которым пришла к такому выводу, или же она могла перестать сомневаться в себе и сделать то, что нужно сделать. Время оправдываться и полагаться на других прошло. Если она хочет восстать из собственного пепла, то должна начать возрождаться прямо сейчас.
Без страха. Не надо полагаться на других. Никаких колебаний. Без жалости.
Переодевшись, она подошла к Лукану и нежно поцеловала его в губы, наслаждаясь долгим мгновением. Скорее всего, у нее никогда больше не будет такой возможности, возможно, она никогда не будет так близко к нему. Не сочтет ли он ее предстоящие действия предательством? Неужели она создаст между ними такую пропасть, которую невозможно будет преодолеть?
Скорее всего, да. Как бы это ни было больно, для него это будет лучше.
Как только она надела одежду, вещи сразу же натерли тело. Ее чувствительная кожа запротестовала, но она заставила себя выскочить из спальни и побежать к лестнице.
— И куда ты собралась?
Анка резко повернула голову и обнаружила Брэма в кресле с откидной спинкой, стоящем на двух ножках и прислоненном к стене. Он поднял бровь и бросил на нее пронзительный взгляд.
— А какое это имеет значение? Прежде чем ты согласился позволить мне присоединиться к Братьям Судного Дня, ты заставил меня пообещать спать с твоим двойным агентом. Не беспокойся. Я выполню свою часть сделки.
— А как же Лукан?
Ее мучила совесть.
— А что с ним?
— Твое сердце выбрало его.
Она скрестила руки на груди:
— Моя голова отвергает это решение. Почему это для тебя проблема?
— Это будет проблемой для Лукана.
— Мне очень жаль, но, как ты уже не раз говорил, война — это не мило.
Брэм коротко кивнул:
— Совершенно верно. Так ты просто собираешься разбить ему сердце?
— Я собираюсь позволить ему жить своей жизнью.
Она послала ему натянутую улыбку и сменила тему разговора:
— Ты ждешь Милли?
— Да. Она захочет проведать тебя. Я не думаю, что она будет рада услышать, что ты уже уходишь. У заклинания Морганны, вероятно, остались часы, а может быть, и дни.
Она пожала плечами с уверенностью, которой не чувствовала, стиснув зубы от прилива крови к коже и спазмов в животе. Слишком скоро эти симптомы снова захлестнут ее. Она не могла позволить Брэму узнать, что каждый шаг, который она делала, удаляясь от Лукана, был мучительным, как будто она разрезала себе грудь ногтями и вытащила свое собственное сердце. Он наденет свою маску благородства и попытается заставить ее остаться.
— Это моя проблема. Я разберусь. — Она кивнула в сторону спальни, где оставила Лукана: — Ты же разберешься с ним.
Не говоря больше ни слова, она сбежала вниз по лестнице и исчезла за дверью. Приближались сумерки, и ветер свистел завывающую мелодию среди голых деревьев, когда она вернулась в парк возле квартиры Аквариус. Она вызвала свое пальто из дома Шока. Оно защищало ее от зимнего холода, но добавляло дискомфорта коже. Переставляя ноги, она вдохнула свежий воздух, надеясь, что он успокоит ее, и направилась к маленькому домику своей кузины.
Анка вошла, махнув рукой, в надежде застать свою чудаковатую кузину заваривающей зеленый чай, готовящей какую-нибудь отвратительную здоровую пищу, которую никто — ни маги, ни люди — никогда не съест. Вместо этого место было неподвижное, необитаемое и безмолвное. Взрыв цвета, оставленный Аквариус после себя, был повсюду, но ее кузины не было дома.
Состроив гримасу, Анка проскользнула внутрь и плюхнулась на голубой диванчик, доставшийся в наследство от прошлого века. Ужасно неудобная и грязная мебель все еще приносила уют. Она была такой же странной и знакомой, как и ее кузина.
Последующая реакция на заклинание пришла не сразу.
Ее охватила дрожь. Анка сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но почти сразу же на нее обрушилась еще одна волна, более сильная, чем предыдущая. Ее соски жаждали прикосновения, теплого рта. А плоть между ее бедер горела так, словно кто-то поджег ее танцующим пламенем, прижав к набухшим складкам. Проклятое, проклятое заклинание! Ей нужен был мужчина, чтобы облегчить изнуряющую боль.