Пришествие Зверя. Том 3

Оба космодесантника молчали. Они почтили важность момента торжественной тишиной. Потом Абатар сказал:
— Это не случайность.
Боевой Кулак медленно кивнул:
— Это судьба.
Когда Абатар вошел в Монитус, был слышен приглушенный гул разговоров. Теперь звук стих. Абатар заметил, что Боевой Кулак смотрит куда-то мимо него — и глаза его расширяются. Абатар обернулся.
Там были еще воины в черной броне. Абатар насчитал четверых. Немного, но уже заметно. Достаточно, чтобы подтвердить правоту слов Асгера. Судьба. Рука ее была очевидна всем присутствовавшим в Монитусе.
Разговоры прекратились. Слышалось лишь, как топают сабатоны по мрамору — космодесантники занимали свои места. На них смотрели все собравшиеся в зале. Абатар чувствовал на себе десятки взглядов. Его это не беспокоило — он был удивлен не меньше, чем все остальные, и тоже пристально всматривался в пришедших.
Подошел седьмой воин в черном, на сей раз Кровавый Ангел. Потом восьмой, Ультрамарин.
Время в Монитусе остановилось. Зал был наполнен значимостью момента.
Боевой Кулак выступил вперед. Он вышел на середину зала и заговорил хриплым от ветра голосом:
— Будьте свидетелями, братья! Запомните этот день — потому что его будет помнить весь Империум.
Он был лишь одним из присутствовавших космодесантников, но, объявив о важности происходящего, стал связующим звеном. Все смотрели на него. Все голоса были обращены к нему.
— Предзнаменование, — сказал другой Космический Волк в глубине зала.
— И даже больше, — отозвался Боевой Кулак.
— Мы сами это сделали, — сказал Абатар. — Мы действуем, и мы совершили выбор.
— А выбор имеет вес, превосходящий деяния любого из братьев, — продолжал Боевой Кулак. — Один выбор, сделанный многими. Это правда.
— Верно, — сказал стоявший рядом с ним Кровавый Ангел. Абатар узнал Форкаса, чье имя видел в списке членов одной из истребительных команд. Броня Форкаса все еще была красной. — Разве кто-либо из нас может в этом усомниться? Когда все столь явно?
— Тогда точно ли это был выбор? — спросил Абатар. — Нас вели одни и те же обстоятельства, порывы, одна и та же реальность.
— Возможно, мы сами себе создали предзнаменование, — сказал Боевой Кулак. — Если это так, то оно еще более весомо.
Форкас кивнул:
— Я поступлю так, как поступил ты.
— И я, — крикнул другой Космический Волк.
Клич подхватили. Монитус гудел от мрачно-торжественных клятв, звучащих в унисон. Отделения объединились. Собравшиеся космодесантники встали полукругом перед Боевым Кулаком и огромными изваяниями.
Абатар смотрел на своих собратьев по оружию с растущим восхищением по мере того, как возгласы повторялись, усиливая друг друга. Не было ни тени сомнения в единстве цели всех орденов Адептус Астартес. Каждый боевой брат, сколь бы чужим он ни казался воинам другого ордена, встал на защиту Императора. На Улланоре многие силы слились в едином порыве, но здесь было нечто иное. Здесь единство не носило организационного характера. Оно ковалось на уровне отдельных личностей. Конечно, будут трения между членами истребительных команд — Абатар не питал иллюзий относительно себя или того, каково ему будет сражаться в одном отряде с Космическим Волком.
И все же...
«Чем это мы становимся?»
Рожденные смертью. Выкованные смертью. Живая память о павших братьях, переродившаяся в гнев.
— Что есть мы? — проревел Боевой Кулак. Вопрос требовал ответа, но прозвучал так, будто ответ был неизбежен — единственно возможный.
— Мы — свидетели! — сказал Форкас, и Абатар услышал, как другие озвучивают его мысли.
«Здесь, сейчас — мы едины, — подумал он. — Мы — это новое оружие».
— Мы караулим в смертной тьме, — сказал Ультрамарин в черном.
Мы — стража.
Мы — месть.
Мы — судилище над ксеносами-захватчиками.
В его сознании, душе, в зале стоял такой шум, что Абатар не понимал, откуда исходят слова — извне или изнутри. Возможно, и то, и другое. Внутренняя потребность воплотилась в изменениях его брони — и брони его боевых братьев. Они — пример. Они — чистота черного.
 
Космический Волк, Темный Ангел, Кровавый Ангел и Ультрамарин говорили единым голосом:
— Мы — Караул Смерти!
Слова звенели, перекрывая общий гул, и железная правда наполняла их силой. Абатар не сразу понял, что произнес их его собственный голос.
— Караул Смерти! — повторил Боевой Кулак.
— Караул Смерти! — сказал Форкас.
Караул Смерти. Слово, имя, истина были озвучены всеми воинами в Монитусе. Это был момент творения. То, что погибло на Улланоре, обрело новую форму, новую цель.
Караул Смерти. Клинок, нацеленный в горло Зверя.
Облака расступились, и появилась боевая луна, словно рассерженная вызовом. Рев звучал лишь громче.
«Караул Смерти!»
Абатар выкрикивал название, и это была миссия, это было призвание. Сахаил оказался прав. Абатар — Темный Ангел, ничто не изменило бы этот факт, — но он и еще кто-то сверх того. Не только броня его несла два геральдических цвета, но и сама его сущность. И в этом не имелось противоречия. Караул Смерти создали познавшие отчаяние, и они же все вместе должны были составить его сущность из своих разрозненных личностей.
Чем мы стали? Полный ответ придет в свое время. Но имя уже было, рожденное в горниле жертвенности и мщения. Один и многие были теперь едины.
Караул Смерти.
Имя гремело громче, чем любой звук, сотрясая башню Стилихона. Оно наэлектризовало воздух над Императорским Дворцом и поднялось в небо, к штурмовой луне. Оно и было ответом на бесконечный вопль Зверя:
«Я - РЕЗНЯ».
И воины разных орденов сказали: «Бойся нас».
— Вы хотите, чтобы я вернулась, — констатировала Галатея Хаас.
— Да, — ответил Курланд.
Они находились в казармах Адептус Астартес. Несмотря на повышение в звании, Хаас проводила здесь большую часть времени. Теперь власть ее распространялась на большинство арбитров, оставшихся во дворце величиной с континент. Она была проктором дивизиона Примус Империалис и страшно уставала. Ряды Адептус Арбитрес так сильно поредели во время Народного крестового похода, что дееспособность их во много раз упала. Кабинет Хаас видом своим соответствовал условиям, в которых ей приходилось трудиться, — здесь были только старый рабочий стол, деревянный стул, ящик для снаряжения и большой вокс-передатчик.
Курланд поймал себя на том, что сравнивает находящегося перед ним офицера с главным провостом-маршалом в Великом Зале. Он не сомневался в компетенции Зека, чьи способности обрабатывать огромные объемы данных впечатляли, а ум был умом стратега. Презрение Курланда вызывали, собственно, цели, на которые Зек расходовал свои таланты. Был ли он когда-нибудь другим, не тем политиканом, что сейчас? Курланд сомневался. Чтобы войти в число Верховных лордов, Зеку пришлось в первую — и единственную — очередь сосредоточиться на своих амбициях. Его достоинства как администратора оказались побочными продуктами его личных устремлений. Хаас, как показалось Курланду, видела в своей работе не карьеру, но призвание. Он узнал ее взгляд — взгляд почти что одержимой, и это долг и скорбь сделали ее такой.
Она встретила известие о необходимости вернуться на штурмовую луну с мрачным спокойствием, сжав губы, — словно ожидала этого разговора. Она не стала спрашивать, есть ли у нее выбор, только сказала:
— Вы снова отправляетесь внутрь.
— Да, глубже. Маленькими группами. Незаметное проникновение.
— Понимаю. В чем состоят мои обязанности?
— Мы будем искать центры управления и источники энергии. Вы знакомы с внутренним устройством луны лучше, чем кто-либо из ныне живущих.
 
— Понимаю. — Она постучала пальцами по свисающей с пояса булаве и глубоко вздохнула. — Буду готова к отправке, как только прикажете.
— Спасибо, проктор. Если бы вы не захотели, вас можно было бы понять.