Морской волк (СИ)

Стол был шириной сантиметров семьдесят, массивный, тяжелый. Нападавшему приходилось тянуться через стол, чтобы достать меня. Фехтовальщик он был посредственный. Я мог бы убить его быстро, но решил не слишком испачкать кровью одежду и доспехи. Поэтому, обойдя край стола вдоль стены, сам приблизился к нему. Отбив сильным ударом меч, прижался к врагу почти вплотную и левой рукой воткнул кинжал под подбородок и дальше. У нападавшего были темно-карие глаза. Они стали почти черными из-за расширившихся от боли зрачков. Глухо захрипев, он приоткрыл побледневшие губы, показав кончики пожелтевших зубов, сильно стертых, и из обоих уголков рта потекла алая кровь. Я повертел кинжал в ране, пока хрипение не затихло, выдернул его, почувствовав, как руку залила теплая кровь, и толкнул умирающего на стол, чтобы не валялся под ногами, не мешал биться.
Фламандец пока держался. Его спасал стол, обойти который вдоль стены мог только один человек. Рыцарь пытался дотянуться до него через стол, но попадал в кирасу, не причиняя вреда.
— Шевалье! — окликнул я его, хотя мог бы ударить исподтишка.
Рыцарь мигом повернулся ко мне и нанес размашистый удар мечом. Я отпрянул и зашел за его правую руку. Следующий удар рыцаря был слева направо и снизу вверх. Я подправил его меч саблей, чтобы летел чуть выше и дальше, и шагнул право и вперед ровно настолько, чтобы загнать острие сабли ему в шею над металлическим ожерельем, прикрывающим ее, чуть выше кадыка. Он еще был жив, поэтому я отбил левой рукой его правую с мечом, а потом воткнул кинжал в желтоватый глаз. Лезвие кинжала царапнуло шлем, издав неприятный, скрежещущий звук. Рыцарь зарычал по-медвежьи, обдав меня вонью перегара. Я отпрянул, словно вонь могла ранить и физически. Рыцарь все еще был жив. Он собирался отомстить мне. Умереть, но отомстить. Удар нанес размашистый и сильный. Я опять отпрянул, а потом зашел за правую руку. Впрочем, это уже было ни к чему. Меч будто бы утянул рыцаря за собой, заставив повернуться ко мне правым боком, и упасть, ударившись головой в шлеме о лавку, которая стояла по эту сторону стола.
Фламандец был таким же никчемным фехтовальщиком, как и его противник. Они бы, наверное, еще долго выясняли, кто бьется хуже, если бы я не ударил саблей плашмя по столу рядом с нападавшим. Он сразу повернулся ко мне и приготовился к защите. В этот момент и получил от Фламандца колющий удар в лицо, в рот. От боли он закрыл рот рукой в обычной кожаной перчатке. Второй удар, на этот раз рубящий, пришелся по перчатке. Меч разрубил ее и кисть до рукоятки другого меча. Раненый уронил оружие и опустил искалеченную руку, после чего получил несколько быстрых колющих ударов в лицо. Каждый следующий раз меч Фламандца втыкался все глубже. Его жертва не защищалась. Видимо, сознание уже отключилось, но тело не сразу поняло, что пора падать. Некоторые люди на удивление живучи. Особенно дураки. Подозреваю, что у них тело не сильно зависят от мозга, поэтому какое-то время могут обходиться без головы. В будущем будут утверждать, что блондинка, лишившись головы, еще неделю бегает по магазинам и примеряет шляпки. После очередного тычка Фламандца тело наконец-то поняло, что пора заканчивать, и завалилось назад, на стену, по которой и сползло на пол, устланный грязным, затоптанным до трухи камышом.
— Благодарю, шевалье! — произнес громким, на грани истерики голосом Фламандец.
Я бы не удивился, если бы он заплакал от счастья.
— Не за что, — бросил я, вытирая кровь с сабли и кинжала о стол.
Прикрепив саблю к ремню, занялся убитыми мной. Снял с них шлемы, плащи, кирасы, кольчуги, сапоги. Грязные рубахи и короткие порты, похожие на семейные трусы, оставил. У солдата в поясе были спрятаны шесть денье, а вот в кожаном кошеле, висевшем на поясе рыцаря, монет было много, золотых и серебряных. Две золотые монеты были французские. На аверсе у них изображен щит с тремя лилиями, над ним корона, над ней солнце с шестью изогнутыми лучами, напоминающими хвосты головастиков, а на реверсе — крест, концы которого заканчивались лилиями. Как рассказал мне вчера Безухий Жак, это экю — новая монета, введенная Людовиком Одиннадцатым. Франк все еще равен ливру и состоит из двадцати су, а су — из двенадцати денье, но теперь он, как и ливр, счетная единица. Курс экю плавающий. На сегодняшний день один экю приравнивался к одному франку и восьми су. Третьей золотой монетой был английский розенобль с изображенной на обеих сторонах розой. По словам Безухого Жака, розенобль равен десяти серебряным шиллингам. Такие монеты вроде бы перестали чеканить, но они еще в ходу. Четвертой золотой был тоже английским, назывался ангелом и весил примерно вдвое меньше розенобля. По заверению трактирщика, это самая популярная монета в Англии. Само собой, среди богатых. Свое название получил из-за изображенного на реверсе архангела Михаила, поражающего мечом дракона. На аверсе — корабль с мачтой в виде креста и надпись на латыни «По Креста твоего, избавь нас, боже, наш искупитель». Ангел равен шести шиллингам и восьми пенсам. Пятый золотой оказался гульденом города Любека с лилиеобразным крестом на одной стороне и мужиком с ногами-спичками на другой. Серебро представляли турские гроши (гро турнуа), равные двенадцати денье, его собратья английский гроут с головой в короне с четырехрадужным обрамлением на аверсе и крестом на реверсе и пражский грош с короной на одной стороне и шагающим на задних лапах львом на другой, а также семь наполовину медных денье. Безухий Жак просветил меня, что король строго-настрого запретил хождение иностранных монет во Франции. Их надлежало обменивать у назначенных королем менял по установленному курсу, явно заниженному, но, как понимаю, многие не знали о королевском указе и знать не хотели. Я решил, что пражского гроша с лихвой хватит на оплату моего пребывания в трактире, поэтому кинул его на стол рядом с куриными костями. Заодно избавил себя от необходимости лишний раз нарушать королевский указ. Поскольку Фламандец сразу после боя стремительно вышел из зала во двор, я обобрал и третий труп. У этого денег было еще меньше, всего три денье. Шлем, кирасу и плащ рыцаря надел, остальное завернул и завязал в другие два плаща. За две ходки вынес на улицу трофеи и свое оружие.
 
К коновязи были привязаны три лошади. В центре — вороной жеребец, скакун среднего качества, а по бокам — соловый и рыжий, оба намного хуже. Лодка мне теперь ни к чему. Старый рыбак вчера оказался в нужное время в нужном месте и стал богаче, потому что подобное произошло со мной сегодня. В переметной суме, прикрепленной к седлу вороного, был большой кусок копченого окорока и каравай хлеба. Я приторочил трофеи к седлу рыжего, а винтовку и сагайдак с колчаном — к седлу вороного. Соловая лошадь как бы трофей Фламандца.
Он выехал со двора на сером жеребце, дорогом иноходце, остановился, наблюдая за мной.
Когда я привязал повод рыжего к седлу вороного и сел на последнего, Фламандец спросил:
— Третьего оставил мне?
— Его хозяина убил ты, — ответил я.
— У меня к тебе предложение: если проводишь меня до Тура, получишь и третьего коня, — сказал он.
— Мне показалось, что ты кому-то очень сильно мешаешь. Рядом с тобой может случиться так, что мне и одной лошади будет много, — сказал я.
— Добавлю десять экю, — повысил Фламандец.
— Тридцать, — потребовал я.
Сошлись на двадцати пяти. Звали его Жаном Дайоном, сеньором дю Людом. Я подумал, что сеньоры в эту эпоху измельчали.
— Мне кажется, нам надо поторопиться, — сказал он после того, как мы познакомились.
 
— Тебе виднее, — произнес я.
Называть его на «вы» у меня язык не поворачивался. Льстить ему мне ни к чему. Провожу до Тура — и разбежимся. Я отправлюсь в Ла-Рошель, попробую там найти применение своим талантам.
Мы поскакали по дороге. Вскоре пересекли вброд реку. Дальше дорога пошла между болот. Засаду на них не устроишь, поэтому я снял шлем, вытер большим темно-синим носовым платком мокрые от пота волосы.
— Откуда ты приехал? — поинтересовался Жан Дайон.