Сенешаль Ла-Рошели (СИ)

 19 
 
Иногда мирное время становится хуже военного. Тысячи бригантов, оставшихся без дела, начали добывать на жизнь, как умеют. Раньше они грабили только вражеские деревни, а теперь все подряд. Повторялась ситуация, сложившаяся после подписания предыдущего мирного договора между Францией и Англией. Тогда бриганты превратились в бич божий даже для Папы Римского. Пришло известие, что они захватили монастырь цистерцианцев на северо-восточной границе моего бальяжа, из которого совершают рейды на деревни. По сообщению добравшегося до Ла-Рошели монаха-цистерцианца бригантов было около сотни. Командовал ими лангедокец по прозвищу Верзила Мешен, недавно перешедший на сторону французов. О его боевых подвигах я ничего не слышал. Видимо, один из тех командиров рут, которые добычу предпочитали славе. Удаление непрошеных гостей входило в обязанности сенешаля, поэтому пришлось отложить следующий морской поход на неопределенное время.
Мы к тому времени уже продали и поделили добычу. На свою долю каждый член экипажа мог купить домишко на окраине города, или несколько лет побездельничать, или поиграть с мошенниками в кости несколько часов. Каждый выбирал то, что ему интереснее. По моему совету рыцари взяли свои доли не деньгами, а паями в захваченных кораблях. Я тоже владел в каждом третьей частью. Остальные доли выкупили ларошельские богачи, в том числе бальи Жан Шодерон и мой внук Джакомо Градениго. Корабли будут отремонтированы и отправлены с грузом вина в Бристоль или Глостер, где вряд ли встретятся со своими бывшими владельцами, если их не было на борту во время захвата. Богатые купцы теперь все реже рискуют жизнью, предпочитают сидеть дома, доверив корабль и груз капитану.
Мы выехали рано утром. Три рыцаря, сотня арбалетчиков. Хайнриц Дермонд, комендант Ла-Рошели, был оставлен защищать город. Добраться до монастыря до темноты мы не успели, заночевали в деревне. Я, само собой, спал во дворе. Подкармливать в крестьянских хатах клопов и вшей не собирался. Вот уж кто плодился и размножался в деревнях на зависть! У некоторых крестьян волосы на голове шевелились — столько там всякой живности было. Самое удивительное, что они считали вшей хорошей приметой: чем их больше на тебе, тем больше денег будет. Лень и нечистоплотность умеют найти себе красивое оправдание. Тем более, что денег в этом году у крестьян много не будет. Лето выдалось более жаркое и засушливое, чем в предыдущие два года, которые тоже были неурожайными. В этом году сена заготовили еще меньше, а урожай зерновых по прогнозам будет совсем плохой. В воздухе витало грозное слово «голод». Цены на зерно и муку стремительно ползли вверх. Зато урожай винограда обещал быть славным и вино хорошим. Жаль, что на одном вине долго не протянешь, хотя у некоторых алкашей получается.
Утром двинулись дальше. Примерно в часе езды от деревни встретили одного из разведчиков, высланных к монастырю в предыдущий день. Он был из тех, кто начинал со мной. Я не помню их всех в лицо, догадываюсь по тому, как ведут себя — как «деды» советской армии.
— Отряд ускакал куда-то, наверное, грабить. В монастыре осталось девять человек, — доложил разведчик.
Считать ни он, ни остальные разведчики не умели, поэтому я спросил:
— Откуда ты знаешь, что девять?
— Монах сказал, — ответил он. — Пришел в лес за дровами, мы его и прихватили.
— Надеюсь, не убили? — поинтересовался я.
— А зачем?! Что с него взять?! — искренне удивился разведчик.
— Он старый, беззубый? — спросил монах, который сообщил нам о нападении на монастырь.
— Точно! — подтвердил разведчик. — Еле ноги передвигает.
— Брат Теодор, — сообщил цистерцианец. — Ему поручают легкую работу.
Цистерцианцы «специализируются» на сельском хозяйстве. Считают, что богу надо служить, выращивая богатые урожаи и подкармливая сирых и убогих. В цистерцианцы обычно идут крепкие и работящие. Отношусь к ним с уважением за то, что трудятся больше, чем молятся, и сами себя содержат, а не сидят на шее, как остальные «попрошайки».
 
Пока добирались до монастыря, у меня созрел план. Я решил не ждать до ночи, захватить монастырь, пока большая часть бригантов отсутствует. Вот только днем захватить врасплох очень трудно. Как мне сказал монах, вокруг монастыря поля, огороды, виноградники, незаметно не подкрадешься. Если бриганты успеют закрыть ворота, мы понесем большие потери. Хотя их всего девять, биться будут отчаянно, потому что поймут, что живыми все равно не выберутся.
Спешившись на лесной дороге перед поворотом, после которого был виден монастырь, с небольшой свитой и обоими монахами я прошел к опушке. От этого места до монастыря по прямой было метров восемьсот, а по дороге чуть больше. Сначала грунтовка шла между виноградниками, потом начинался огород, засаженный чахлыми тыквами с такими маленькими листьями, что больше напоминали огуречные. Только капуста, которая росла рядом с узким прудом, расположенным с нашей стороны возле монастыря и служившим заодно и рвом, поражала своей сочностью и размерами. Наверное, ее регулярно поливали водой из пруда. Подозреваю, что в этом году монастырю придется забыть о благотворительности и сосредоточиться на самовыживании.
— Снимайте рясы. Мои люди пойдут в них в монастырь, — сказал я обоим монахам, а своим бойцам приказал: — Наберите две большие вязанки хвороста.
Под рясами ничего больше не было, даже власяниц. Мода на них в последнее время стала проходить. Тот монах, что добрался до Ла-Рошели, был упитан, даже с небольшим животиком. Должность обязывает — он числился келарем, то есть заведовал продуктами питания. Брат Теодор был тощим, с большой розоватой лысиной, окаймленной на висках и затылке редкими седыми волосами, влажными от пота, с бурыми от загара лицом и шеей и бледным туловищем с обвисшей кожей, щедро украшенной коричневыми пигментными пятнами. Трясущимися руками он передал свою соломенную шляпу, мятую, словно ее пожевала и выплюнула корова, и темно-коричневую рясу из грубого холста арбалетчику, который вызвался идти в монастырь. Я пообещал добровольцам рыцарскую долю в добыче. Пришлось отбирать из трех десятков желающих тех, кто подходил по комплекции. В вязанки спрятали фальшионы, арбалеты и болты. Кинжалы прикрепили к левой руке, скрыв широкими рукавами ряс. Монахи закутались в выданные им одеяла. Жарковато, конечно, но хоть как-то предохраняет от туч оводов и мух, которые кружились возле нас.
— Снимите охрану и держитесь, не давайте закрыть ворота, — проинструктировал я ряженых, догадываясь, что шансов остаться живыми у них ноль.
Две темные фигуры с большими вязанками хвороста поплелись по дороге. Издали ничем не отличаются от настоящих монахов. Надеюсь, стражу не насторожит, что из леса возвращается не один монах, а два. Незадолго до этого из ворот вышли три монаха с мотыгами, отправились на дальнее от нас поле. Несмотря на присутствие оккупантов, монастырь продолжал жить привычной жизнью. Солдаты без жалости и страха божьей кары грабили монахов, но обычно не убивали. Ведь кое-кому из них, если не погибнет, придется доживать последние годы в монастыре. Некоторые старые солдаты не скрывали, что собирают деньги на взнос. В хороший монастырь просто так не возьмут, а в плохой лучше не попадать.
В тот момент, когда псевдомонахи вошли в ворота, я махнул рукой Ламберу де Грэ, чтобы выезжал с отрядом из леса. Набирая скорость, всадники проскакали по лесной дороге, а потом понеслись галопом между виноградниками. Тома подвел моего коня.
 
— Идите к монастырю, — сказал я монахам, и сам поскакал туда в сопровождении Мишеля де Велькура и Анри де Халле.
Оба хоть и стали рыцарями, но еще не забыли привычки оруженосцев. Их мечта стать рыцарями исполнилась, а служба по большому счету не изменилась. Самое интересное, что они сами не хотят ее менять. Могли бы податься к знатному сеньору и попытаться схватить за хвост жар-птицу. Предпочитают синицу в руке. Точнее, жирную курицу. Они из нового поколения рыцарей, для которых рыцарские прибамбасы, конечно, важны, но деньги — важнее.