Сенешаль Ла-Рошели (СИ)

ЛаРошель встретила нас колокольным звоном. Мы теперь были частью города, поэтому ларошельцы вместе с нами гордились нашими победами. Я заставил своих бойцов построиться в колонну по три и проехать от ворот до центральной площади. Несмотря на морозный день и пронизывающий западный ветер, горожане высыпали на улицы, чтобы поглазеть на нас. Обычно отряды едут толпой, кому как вздумается, ничем не отличаясь от банды разбойников, каковыми, в принципе, и являлись. Средневековье склонно к символизму. Двигавшиеся строем бойцы были как бы проявлением строго регламентированного ПОРЯДКА. Восторженные возгласы зевак быстро смолкли. На нас смотрели с уважением и легкой опаской, как на строгого, но справедливого родителя. Мои бойцы тоже прочувствовали момент. Скакали молча, не приветствуя знакомых, не обмениваясь с ними шутливыми репликами. Сейчас они были не обычными воинами, а частью единого целого, королевской власти, данной, как здесь считали, от бога. Четыре полусотни выехали на площадь перед мэрией, остановились, развернувшись лицом к ней. На крыльцо мэрии вышли бальи, мэр, мелкие чиновники. Такого представления они раньше не видели.
Я занял место между крыльцом и своим отрядом, лицом к последнему, толкнул короткую речь:
— Мы славно повоевали этим летом, верой и правдой послужили своему королю и народу. Убили много врагов, взяли богатую добычу. От имени короля, коннетабля и себя лично благодарю вас за службу!
Троекратного «ура» не дождался. Не знают они еще такой ритуал. Не успел научить.
— Командиры — ко мне, а остальные — свободны! — закончил я.
Бойцы загомонили радостно, будто случилось то, чего они ждали всю жизнь. Построение распалось, расползлось по площади и прилегающим улицам. Хайнриц Дермонд, Ламбер де Грэ, Мишель де Велькур и Анри де Халле подъехали, чтобы выслушать последние наставления по несению службы в городе и окрестностях.
В это время ко мне подошел бальи Жан Шодерон и, смущенно покашливая, будто посмел нарушить священный ритуал, поздоровался и сказал:
— Мы решили отметить завтра ваше возвращение с войны. Приглашаем сеньора и его командиров. Будут все именитые граждане, как положено.
— Мы принимаем приглашение, — важно, все еще не выйдя из роли безликого представителя законности и порядка, произнес я.
В отличие от Серафины, я еще не привык к своему ларошельскому дому. Всё время кажется, что арендую его, что в любой момент могут показать на дверь. Радуюсь не столько возвращению домой, сколько окончанию скитаний, тревог. Въехав во двор, как бы расстаюсь с войной, убываю в зимний отпуск. Дома меня ждал сюрприз. На крыльце рядом с Серафиной стояла Мария. Обе счастливо улыбались. У меня еще не до конца стерлись условности из двадцать первого века, поэтому первым делом начал соображать, как вести себя с любовницей, чтобы не обидеть ее, но и не поссориться с женой.
— Мы уже заждались тебя! — обнимая и целуя меня, произнесла Серафина.
Следом за ней меня обняла и поцеловала Мария. С тех пор, как мы не виделись, у нее заметно вырос живот. В годы моей юности по такому поводу говорили: «С ней пошутили, а она надулась». Судя по всему, моя жена была в курсе того, кто пошутил с Марией. Видимо, ее это не напрягало. Может быть, потому, что и сама внебрачный ребенок.
— Ты как здесь оказалась? — спросил я Марию.
— Отец хотел выдать меня замуж за своего помощника, но я продала перстень, что ты подарил, и тайно уехала сюда! — рассказала она с тем восторгом, с каким женщины говорят о любви.
Серафину ее рассказ приводил в такой же восторг. Ее нисколько не смущало, что это любовница мужа. Любовь и приключения — это так романтично, прямо из рыцарского романа! Для данной эпохи поступок, действительно, не типичный. Я, человек, выросший в другой культурной среде, не до конца, наверное, осознавал решительность и смелость Марии.
Ночью, позанимавшись любовью с Серафиной, когда мы оба лежали расслабленные, ублаженные, я предложил:
— Если хочешь, поселю Марию в другом месте.
— Зачем?! Нам вдвоем интереснее, — сказала Серафина. — Знаешь, как скучно ждать тебя месяцами?!
 
Не знаю и знать не хочу. Поэтому и родился мужчиной. Или наоборот?!
 14 
 
На пиру я сидел в центре стола. Справа от меня — Серафина; Хайнриц Дермонд с женой, довольно таки симпатичной брюнеткой, улыбчивой и дерзкой, стреляющей глазами во всех мужчин; Ламбер де Грэ и оруженосцы; богатые горожане с женами. Слева — бальи Жан Шодерон с женой-толстушкой, важной и сонной; новый мэр города, имя которого я постоянно забываю, с тощей и кислой второй половиной; Джакомо Градениго с женой-блондинкой, коренной венецианкой, не красавицей, но симпатичной; и опять-таки сливки города. Сначала подавали мясо птицы: куры, утки, гуси. К каждой свой соус. Французская кузня уже начала набирать обороты. Точнее, вспоминать наследство римлян, усовершенствуя его. Далее было мясо животных, приготовленное по-разному. Затем подали рыбу: соленую, копченую, жареную. Не было только вяленой, которая считается едой бедняков. Кстати, устрицы и мидии тоже пока что пища низших слоев общества. Как и модный в двадцать первом веке французский луковый суп. Видимо, со временем низы прорываются наверх и приносят с собой дурной вкус. Такая же ситуация будет и с черной и красной икрой. В тринадцатом веке она считалась на Руси едой голодранцев, у которых не хватало денег купить саму рыбу. Через семьсот лет у голодранцев иногда будет хватать денег на выпотрошенную, дешевую, красную рыбу, но никогда — на икру. На десерт подали выпечку разных видов, в том числе и бретонские сладкие блины. Запивали все белым сладким вином. Оно здесь ценится выше местного красного. По моему мнению, красное вино здесь слишком кислое, но я бы не взял себя на должность сомелье в приличный ресторан.
Когда начались танцы, я разок прошелся с женой по центру зала туда-сюда и потопал ногами, как умел, после чего разрешил Мишелю де Велькуру послужить Прекрасной Даме. Они тут начитались рыцарских романов, точнее, наслушались, потому что большинство читать не умеет, и начали изображать галантность так, как ее понимают. В двадцать первом веке понимать будут по-другому. Эта галантность не мешает рыцарям колотить жен и любовниц. При этом приговаривают, что бог создал женщину из ребра Адама, а кость не чувствует ударов. Я хотел подсказать, что в ребре еще и мозгов нет, но люди этой эпохи пока не додумались, что думает человек мозгами, хотя уже знают, что травмы головы лишают человека памяти и других интеллектуальных способностей.
Возле меня сразу оказались Жан Шодерон и Джакомо Градениго. Поскольку они принадлежали к разным кланам, разговор обещал быть интересным.
Начал его бальи, проинформировав меня:
— Пьер де Молеон, сеньор Ре, погиб этим летом в Бретани, воюя на стороне англичан.
— Царство ему небесное! — даже не перекрестившись, пожелал я.
Оба мои собеседника сочли нужным сделать это, а мой пофигизм приняли за ненависть к врагу.
— Перед этим он попал в плен к кастильцам во время морской битвы. Жена выкупила его за две с половиной тысячи ливров, — продолжил Жан Шодерон.
Я никак не мог понять, к чему он клонит, поэтому спросил:
— И какое это имеет отношение ко мне?
— Деньги эти были взяты в долг. На них проценты набежали… — начал отвечать бальи.
— Большие проценты, — вставил Джакомо Градениго.
— …Я пытался помочь вдове — она мне кузиной приходится, — но доходов с сеньории не хватает даже на погашение процентов. Надо бы продать ее, — закончил Жан Шодерон.
 
Видимо, я — самый перспективный покупатель. Богатые горожане пока опасаются покупать сеньории целиком. Уж больно беспокойный бизнес!
— А твой интерес в чем? — спросил я Джакомо Градениго.
— Я выкупил часть долга, — ответил мой внук. — Эта сеньория — очень выгодное вложение денег. Она приносит почти тысячу ливров в год.
Так понимаю, встрял он в эту сделку, уверенный, что я куплю сеньорию, а он наварится.