Воспитательные часы (ЛП)

Я хочу провести ладонями по его торсу.
― Je vais t'embrasser. ― Его губы шевелятся, произнося слова, которых я не понимаю.
Киваю.
― Хорошо.
Эти грубые, мозолистые руки обхватывают мою челюсть, большие пальцы гладят мою гладкую кожу.
― Je suis content que te es ici, Лорел. ― Его губы касаются кожи под моим ухом. ― Я очень рад, что ты здесь.
Он такой нежный. Такой ласковый.
Мои глаза закрываются, и я прикусываю губу, сдерживая стон.
― Putain, tu es jolie, ― шепчет Ретт мне на ухо. ― Ты такая чертовски красивая.
― Merci. ― Это единственное французское слово, которое я знаю, и оно срывается на шепот, когда наклоняю шею, чтобы он мог поцеловать меня там. Его теплые руки скользят по моей шее, губы нежно касаются линии подбородка. Уголка рта.
Я приоткрываю рот, когда его полные губы скользят по моим, кончики наших языков встречаются. Ретт на вкус как мятная зубная паста, тяжелая работа и хорошие решения. Как надежность.
Обязательство.
Нам не требуется много времени, чтобы увлечься, и вскоре мы целуемся в пустом туннеле, как будто от этого зависит наша жизнь. Ретт прижимает меня к стене, годы подавленной сексуальной энергии и адреналина бурлят, и не успеваю я опомниться, как его мозолистая рука скользит вниз по моей спине.
Поперек талии. Вверх по рубашке, большим пальцем поглаживая нижнюю часть груди.
Мои умелые руки скользят по его груди, обхватывают его шею. Запутываются в волосах, которые можно было бы подстричь.
Все так чертовски хорошо.
Прижата к стене, его таз — его твердый член ― прижимается к моим бедрам, и я делаю единственное, на что сейчас способна: стону.
Мы как раз подходим к самому интересному, когда звук моего стона смешивается со звуком голосов, эхом доносящихся из раздевалки. Мы не одни.
― Дерьмо, ― бормоча, прерывая контакт Ретт. Губы касаются моего виска, целуют рядом с воротником рубашки. ― Пойдем со мной. Давай убираться отсюда.
Киваю. Я последую за ним куда угодно.
Хватаю его за руку, когда Ретт поднимает сумку с земли, и мы вдвоем бежим легкой трусцой по коридору, отчаянно пытаясь добраться до его машины.
Мучительно желая побыть одним.
Я тащусь позади него, его рука сжимает мою, когда парень ведет меня по туннелю к выходу, ведущему на парковку.
― Мы вернемся и заберем твою машину позже.
Эта его сторона возбуждает меня, властная, контролирующая сторона ― та, которая всего за несколько минут пригвоздила двухсотфунтового мужчину к синему борцовскому ковру.
Я позволяю ему провести меня по коридору к темной парковке.
― Где ты припарковался? ― Мои глаза быстро ищут его джип, единственный автомобиль, припаркованный в дальнем конце.
― Прямо… — Он останавливается, как вкопанный. ― Какого черта? Что. За. Хрень.
Ретт отпускает мою руку, указывая на джип в дальнем конце, завернутый в…
Я ненавижу спрашивать вслух, но:
― Это целлофан?
Он идет по направлению к своей машине, раздраженно выдавив:
― Да.
Джип действительно плотно завернут в полиэтилен, под ним что-то липкое, как будто кто-то смазал его вазелином, а затем завернул в полиэтиленовую пленку промышленного размера.
― Я не могу вернуться домой. Это закончится дракой. ― Он кладет руки за голову и начинает расхаживать туда-сюда. ― Эти гребаные придурки.
― Кто мог это сделать? Мы были внутри не очень долго, чтобы кто-то успел это сделать, пока ты был в раздевалке, не так ли?
― Нет. Кто-то другой легко мог это сделать, но я сомневаюсь. ― Ретт ковыряет целлофан, снимая слой за слоем. Его плечи поникли. ― Черт возьми. Чтобы снять все это, потребуется вся ночь.
Я осторожно кладу руку на его твердый трицепс.
― Пойдем сейчас со мной, и я обещаю, что мы вернемся утром и разберемся с этим вместе.
― Да. ― Он поднимает сумку. Кивает. ― Хорошо.
Я беру его за руку и тащу к своей машине, отцовскому внедорожнику последней модели. Раньше ненавидела его, потому что он такой большой, но, боже, я могу втиснуть столько дерьма сзади.
Когда-то, в старших классах, у меня там было двенадцать друзей. Небезопасно, я знаю, но… тогда мы были глупы и безответственны.
Он большой, безопасный и устаревший, и все это мое.
― Это твоя машина?
― Да, ― я смеюсь, разблокировав замок. ― Запрыгивай.
Его большое тело падает на сиденье. Затем Ретт пристегивается. Оседает, ударяется головой о подголовник.
Бедный парень.
Я похлопываю его по бедру.
Включаю зажигание, выезжаю с парковки, вглядываюсь в темную ночь.
Мне так плохо.
― Куда едем?
Я не готова отвезти нас домой.
― Куда угодно. ― Он поворачивает голову и смотрит на меня. ― Где тихо.
Напрягаю мозги в поисках возможностей ― единственное место, которое приходит на ум, наблюдательный пункт за пределами кампуса, высоко в утесах. Это уединенное и отдаленное место, и там нас никто не побеспокоит.
Я медленно веду свой внедорожник по узкой дороге к самой высокой точке округа, всего в двух милях от города. Дорога петляет вверх и вокруг, всего десять минут езды.
Это популярное место высоко в горах, с панорамным видом, пересекающее расстояние в двадцать миль, и когда темно, ничто не сравнится с размахом светящихся городских огней внизу. Ничто.
Сегодня нам повезло — когда мы подъезжаем, там только две другие машины, и я думаю, что они пусты. Люди приходят сюда ради вида, а он просто незабываемый. Это горячая точка для фотосессий; я никогда не упускаю возможности привезти сюда родителей, когда они приезжают.
Нахожу место, глушу мотор.
Расстегиваю ремень и поворачиваюсь к нему лицом.
― Хочешь поговорить об этом?
― На самом деле, нет.
Я киваю в темноте.
Здесь кромешная тьма, если не считать одного жалкого подобия прожектора. Это не то место, где я хотела бы быть наедине с кем-то, кого только что встретила, и, вероятно, не должна быть здесь с парнем, которого только узнаю.
Но мои инстинкты кричат, что Ретт ― один из хороших парней.
― Ты когда-нибудь проигрывал?
Я слышу, как он пожимает плечами в темноте.
― Конечно.
― Сколько раз?
Его мягкий смешок доносится из темноты, согревая мои внутренности, как теплая, липкая карамель. Ммм.
Я тычу в его бицепс кончиком пальца, дразня.
― Давай, рассказывай. Ты, очевидно, знаешь точное число, не скромничай.
― Пять.
― Пять в этом году? ― Когда начался их сезон, и как долго он длится? ― Это не… так страшно. ― Правда ведь?
― Нет, пять с тех пор, как я был первокурсником.
― Пять? ― Вот дерьмо, и все?
― Да, именно так.
Мое лицо краснеет, и я благодарна темноте.
― Я сказала это вслух?
― Да, ты сказала это вслух.
― Господи, Ретт, это… имею в виду, я ничего не знаю о борьбе, но немного знаю о статистике, и это… вау. Пять.
― Спасибо.
В центре передних сидений есть консоль, разделяющая нас примерно на десять дюймов, и его большая рука покоится на ней. Вижу это даже в темноте, его кожа достаточно освещена.
― Чем больше я узнаю о тебе, тем больше ты мне нравишься.
Я кладу руку на консоль рядом с ним, затаив дыхание, ожидая, что он возьмет ее.
Это занимает несколько ударов сердца, но он делает это, скользя своей грубой ладонью по моим костяшкам. Поглаживая шелковистую кожу, за которой я тщательно ухаживаю дорогими лосьонами и скрабами с морской солью.
Мозолистые подушечки его пальцев на моей гладкой коже ― восхитительный контраст, напоминающий мне о том, насколько мы разные, насколько сильный, мужественный и трудолюбивый Ретт.
Наши пальцы переплетаются.
― Это мило.
― Да. ― Его хриплый голос ― едва ли выше шепота. ― Мне это было нужно.
― Честно? ― Я пожимаю ему руку. ― Мне тоже.
Мы изучаем друг друга в темноте, сцепив руки. Наклоняемся одновременно, разделенные только консолью, губы встречаются в тусклом мерцании света. Мои глаза закрываются, когда его губы прижимаются к моим, и я вздыхаю, принимая каждый поцелуй.