Тайна двух лун (СИ)
15. Кармен
– Девочка очень похожа на вас, взгляните, – сказал я по-испански, рассматривая снимок темноглазого ребёнка с копной упругих кудряшек на голове. Кроха, по-взрослому насупившись, смотрела на фотографа.
Моя собеседница, в чёрном глухом платье и чёрном же кружеве в волосах, всё это время бессмысленно смотревшая в окно за моей спиной, по которому струились косые капли осеннего дождя, наконец тяжело опустила взгляд на подкрашенную акварелью фотографию.
– Оттого я и не могу её полюбить, – ответила она, скорбно прикрыв глаза. Между двух угольных бровей пролегла острая вертикальная морщина. – Вот если бы она была похожа на Хавьера, а не на меня… хотя нет… Что бы тогда изменилось?
– Позвольте себе узнать её. Ну же, взгляните получше.
Молодая женщина с острыми скулами и тонким, с горбинкой, носом взяла фотокарточку и несколько минут рассматривала её. Узкие кисти рук с единственным перстнем на безымянном пальце слегка подрагивали. В покрасневших чёрных глазах неподвижно стояли слёзы.
– Кажется, она чем-то недовольна, – внезапно проронила моя собеседница. Уголки её губ слегка дрогнули, словно сомневаясь, устремиться ли вверх в улыбке, или снова вытянуться в линию. – Хавьер точно так же смотрел – исподлобья – когда был чем-то недоволен. Но он подолгу не злился… Не умел. И мне не позволял. Когда я по какой-то причине обижалась на него, он хватал гитару и начинал петь фламенко… – женщина опять устремила взгляд в окно, а пальцы правой руки медленно постукивали по левой кисти, будто отбивая ритм услышанной где-то музыки.
– Возможно, в вашей дочери есть гораздо больше от Хавьера, чем вы думаете, – осторожно сказал я, снова переключая её внимание на фотографию. – Почему бы вам не попробовать написать ей небольшое письмо? Буквально несколько строк. А ваши родители ей прочтут.
– Трёхлетнему ребёнку? – растерялась собеседница, неуверенно смотря на меня, но в глазах словно шевельнулось что-то.
– Конечно. В этом возрасте дети, как правило, уже довольно хорошо понимают человеческую речь, – улыбнулся я, и уголки её губ всё же устремились вверх.
– Да, вы правы… я… пожалуй… – неуверенно пролепетала женщина, чуть более заинтересованно глядя на снимок.
Впервые с начала лечения моя испанская пациентка Кармен решилась взглянуть на фотографию своей дочери, трёхлетней Эвиты. Этот шаг стал второй нашей победой. Первой была победа над суицидальными мыслями.
Кармен Исабель Алькала Бандрес и Хавьер Чаморро Рейес тайно поженились в одной деревушке близ Севильи, когда обоим едва исполнилось по семнадцать лет. Они хотели бежать в Кадис от противящихся их браку семей, но те, узнав о свершившемся, в итоге уступили. Особенно тяжело это решение далось родителям девушки. Её отец, богатый промышленник, владелец крупной керамической фабрики в Севилье, был человеком знатным, и ему претила мысль о том, что дочь выбрала себе в мужья бедного цыгана калѐ. Несмотря на это, зная непреклонный характер Кармен и боясь её потерять, родитель в конце концов смирился с тем, что она заключила без его ведома столь невыгодный союз.
Кармен и Хавьер любили друг друга той редкой любовью, о которой слагают песни поэты. Двенадцать лет счастливого брака омрачало лишь одно обстоятельство: Кармен никак не могла забеременеть. Наконец, в октябре 1917 года, в возрасте тридцати лет, она обрадовала мужа долгожданным известием, а в июне 1918 года, за день до рождения дочери, Хавьер скоропостижно скончался от испанской лихорадки. Однако жене сообщили новость уже после скорых и негласных похорон.
Кармен так и не смогла простить ни себе, ни, главное, дочери того, что не была рядом с мужем. За неделю до его смерти, ещё перед тем, как у Хавьера начался кровавый кашель, врач семьи настоял на том, чтобы изолировать на время беременную женщину. Родители увезли её к себе в имение… Эвита появилась на свет спустя день после смерти отца. Через неделю Кармен, так и не взглянув ни разу на малютку, оставила ту в доме родителей и больше за ней не вернулась.
Безутешная молодая вдова в течение двух лет жила одна в своей опустевшей квартире и несколько раз пыталась наложить на себя руки. Сначала родители безуспешно пробовали сблизить её с девочкой, затем отправляли на лечение во все концы Испании, но тоже без какого-либо толку. Теперь Швейцария была для них последней надеждой. Они регулярно присылали дочери фотографии маленькой Эвиты, но Кармен не могла заставить себя взглянуть на них и неосознанно винила девочку в смерти отца. Если бы не беременность, Кармен была бы рядом с Хавьером в его последние минуты, помогла бы ему выжить или умерла бы вместе с ним. Но дочь разлучила их…
Кармен страдала затянувшейся постнатальной депрессией, вызванной смертью мужа. Никто в клинике, кроме меня и Арольда, не знал, что у неё есть ребёнок. Она ни с кем не говорила об Эвите. Все мои усилия были направлены именно на то, чтобы помочь моей пациентке самой понять, что девочка ни в чём не виновата, и превратить ту из объекта ненависти в новую цель жизни для Кармен.
Теперь я наконец-то видел первые плоды моих стараний: женщина сжимала в пальцах фотографию дочери, и на её губах дрожала пока ещё неуверенная, но всё же улыбка. Когда Кармен улыбалась, а делала она это крайне редко, её строгое лицо становилось мягче. Я бы не назвал его красивым, ни даже привлекательным, но оно было безусловно ярким и харизматичным, как и сама его обладательница. Кармен отличалась невероятной артистичностью, хорошо пела и рисовала. Я не знал, сможет ли она когда-нибудь полюбить другого мужчину, но я был обязан помочь ей полюбить собственного ребёнка.
Ровно через две недели после первой попытки знакомства с портретом Эвиты Кармен принесла мне все, какие у неё имелись, фотографии девочки (а накопилась их целая стопка) и, разложив их в хронологическом порядке, воодушевлённо описывала мне любые замеченные ею изменения во взрослении малютки.
Ещё через неделю я с удивлением заметил, что Кармен пришла ко мне на приём без траурной вуали, которой неизменно покрывала голову со дня смерти мужа. Стоял тёплый осенний день, начало октября, и я намеревался провести сеанс в моём лесном кабинете.
– Доктор Ланнэ, у меня к вам есть небольшая просьба, – она стояла в дверях, несмело сминая пальцами ткань на юбке. – Если вы не против, я бы хотела дойти до ближайшей деревни и купить там новую шаль. Цветную. Мои все чёрные. Я бы и платье поменяла, да боюсь, ничего приличного в местной лавке не найду.
Я едва сдержался, чтобы не обнять её.
– Конечно, Кармен, с радостью составлю вам компанию. У нас есть целый час. В конце концов, новые покупки – тоже неплохой вид терапии.
Единственное, что немного тревожило меня – дорога до деревни Энгелберг проходила через сквер, прилегающий к новому корпусу клиники. Другой пригодной тропы, чтобы спуститься в долину, не было. Арольд под страхом увольнения запретил мне приближаться к этому зданию, но, в конце концов, какова вероятность, что я непременно встречу там Лиз. И потом, могу же я сопроводить за покупкой свою пациентку, которая спустя три года наконец-то решилась снять траур.
– Знаете, я последовала вашему совету и написала Эвите письмо, – сказала Кармен, когда мы вошли в сквер.
Я предложил ей взять меня под руку, потому что она то и дело спотыкалась на своих каблучках, идя по посыпанной мелким щебнем дорожке. Кругом прогуливались немногие пациенты, с медсёстрами или без, и я, словно попав на место преступления, искал глазами Лиз, но её среди них не было.
- Только боюсь, я для Эвиты теперь никто, – вздохнула Кармен, продолжая начатый разговор. – У неё никогда не было матери. Нужна ли я ей? Сможет ли она простить мне, что я её бросила?
– Эвита слишком мала, чтобы таить на вас обиду, – ответил я. – Вы возвращаетесь в правильный момент. Пользуйтесь им сейчас. – Ещё год-два, и вам будет намного сложнее сблизиться с девочкой. А когда Эвита подрастёт, вы расскажете ей историю вашей любви, и она обязательно поймёт, каково вам было после потери мужа. Вот увидите, ваша дочь ещё сама сбежит в семнадцать лет со своим избранником, следуя примеру отца и матери.