Тайна двух лун (СИ)

– Просили вам передать, доктор, я совсем запамятовал, – проговорил Патрик, извиняясь. Он действительно был очень рассеян.
– Кто? – спросил я, а у самого перехватило дыхание.
– Мисс Родрик. Мы виделись с ней вчера в библиотеке, она зашла всего на минуту. Кстати, а почему её перевели в новое крыло?
– Как она? – произнёс я на выдохе, пропустив мимо ушей его вопрос.
– По-моему, не очень, – виновато пожал плечами Патрик, – но мы почти не говорили, она сразу ушла. А вы разве больше не занимаетесь ею?
– Нет. Теперь её ведёт доктор Арольд, – коротко ответил я и затолкал письмо во внутренний карман пиджака. – Нужно возвращаться. Кажется, надвигается гроза.
Больше он ничего не спросил, вероятно, из-за природной тактичности. Хотя сплетни про меня и Лиз наверняка не обошли его стороной.
Я заперся в своём кабинете. Утренние сеансы были завершены, стрелки часов показывали 11–00 – время Лиз. Но она не придёт. Запечатанный конверт лежал передо мной. На лицевой стороне её почерком было аккуратно выведено: «Доктору Ланнэ лично в руки». Это «лично в руки» немного тревожило меня. Оно звучало как-то чересчур официально. Конечно, я не ожидал прочитать там ничего из разряда «от любящей Лиз», но всё же это «лично в руки» придавало записке излишнюю официальность.
Я распечатал конверт и аккуратно развернул письмо, пытаясь уловить её аромат. Взгляд заскользил по строкам:
Доктор Ланнэ, прошла уже неделя, как меня перевели в новый корпус. Под дверьми постоянно дежурит медсестра, словно я из буйных. Ходит за мной попятам, как привязанная. На прогулку – с ней, в столовую – с ней. Шагу не даёт ступить. Целую неделю я прождала от Вас объяснений, пока не выяснила, что, оказывается, Вы больше не занимаетесь мной и передали меня заведующему. Мне бы очень хотелось знать, чем Вы руководствовались, принимая такое решение.
Доктор Арольд утверждает, что моя болезнь прогрессирует, и мне требуется более серьёзное лечение. Я и сама это понимаю. Приступы участились, и после них я чувствую себя совершенно опустошённой, будто потихоньку покидаю собственное тело… Знаете ли Вы, доктор, каково это, понимать, что уходишь? Не знаете и не можете знать, да Вам и не интересно.
Теперь я вполне осознаю – Вы никогда не говорили мне всей правды о моей болезни. Очень жаль, потому что я Вам верила. Конечно, это Ваше решение и Ваше право отказаться от дальнейших попыток вылечить меня, однако я всё же ждала, что Вы хотя бы удосужитесь лично передать мне свои мотивации. Видимо, я опять ошиблась…
Всего Вам доброго, доктор.
Лиз Родрик.
Рука с письмом упала на стол, я схватил стоявший рядом стакан и со всей злости швырнул его в стену. Осколки брызнули во все стороны. Я вскочил с кресла и решительно направился к двери, уже представляя, с каким удовольствием врежу по лысому, в коричневых пятнах, черепу. Как он посмел, этот чёртов старикашка. Он всё вывернул так, будто я сам отказался от Лиз, и теперь она думает, что я предал её.
Мои пальцы уже решительно сжимали ручку на двери в кабинет Арольда, но тут я подумал, что если заговорю с ним о письме, то поставлю Лиз в гораздо худшее положение, чем теперь. Ей вообще запретят выходить из палаты. С трудом поборов гнев, я отпустил руку и вернулся в свой кабинет. Мне хотелось всё разгромить, но здравый смысл вновь усадил меня за стол и заставил перечитать письмо. «я Вам верила… я ошиблась…» Это подчёркнуто пренебрежительное Вы, Вас, Вам, написанное с заглавной буквы, и этот официальный тон обжигали, как хлёсткие пощёчины. Лиз презирала меня…
Я достал чистый лист и решил, что напишу ей ответ. Она поймёт. Я всё объясню и попытаюсь её успокоить. Но после первых же трёх строк скомканный клочок полетел в корзину. Я извёл целую стопку бумаги, но всё, что выходило из-под моего пера, выглядело, как неуклюжие оправдания. Она была вправе презирать меня… Я не смог отстоять её у Арольда, не осмелился признаться в своих чувствах и, самое главное, не сумел вылечить её. Старик прав: я ни на что не годен. Очередной неудавшийся черновик я затолкал в ящик стола, затем встал, снял с вешалки плащ и шляпу и вышел из кабинета. Невыносимо захотелось проветрить голову и подумать. Я предупредил ассистировавшую мне в тот день медсестру, что меня не будет до вечера, и отправился на железнодорожную станцию взять поезд до Цюриха. В клинике я оставаться не мог, потому что плохо себя контролировал и рисковал натворить бед. Смена обстановки помогла бы мне привести мысли в порядок.
 
Как в тумане, я бесцельно бродил по узким улочкам Цюриха, кормил уток на берегу реки Лиммат и заглядывал в витрины закрывшихся на обед магазинов. Меня не радовал ни свежий запах предгрозового воздуха, ни нежные цвета распускающейся повсюду глицинии. Кругом была весна, а в моём сердце – глубокая осень. В голове звенела совершенная пустота. И только строчки из письма звучали в ней укоризненным «я Вам верила… я ошиблась…»
Я не знал, что делать дальше. Вдруг Арольд прав, и мне просто не хватает опыта? Не лучше ли тогда оставить Лиз ему? Несмотря на всё моё неприятие, он врач со стажем и, возможно, сумеет вылечить её. Для меня же она теперь гораздо большее, чем просто пациентка – и это только мешает лечению. Лиз выздоровеет, и тогда я всё ей объясню, скажу, что так было нужно, открою ей свои чувства… А пока… Пока мне хотелось лишь одного: напиться. Напиться до полной потери рассудка, только бы не слышать больше в своей голове слова из письма. Но, как назло, в этот час все забегаловки были ещё закрыты. Чёртова швейцарская дотошность в соблюдении распорядка дня. Если человек хочет выпить в три часа, ему придётся терпеть до вечера.
Намечавшаяся с утра гроза наконец собралась силами. Небо стремительно темнело, и с запада на город наползала тяжёлая свинцовая туча. Ударили первые капли, припустил дождь. По мокрым улицам бегали мальчишки-торговцы, зажав под мышкой охапки зонтов, и предлагали забывчивым прохожим купить втридорога свой товар. Я осознал, что и мне нужен зонт только в тот миг, когда один из парнишек уже всучил мне его и протянул ладонь в ожидании оплаты. Я дал ему деньги и, открыв зонт, побрёл по улице в случайно выбранном направлении.
В небе громыхал гром, сверкали электричеством молнии, люди ускоряли шаг, а я сидел на мокрой скамье, под угрюмым платаном, в каком-то сквере, и изводился мыслями о Лиз. Зонт не то чтобы очень спасал, но, возможно, воспаление лёгких всё же обойдёт меня стороной. Не знаю, сколько прошло времени, но, видимо, достаточно для того, чтобы гроза выжала из тучи всё что могла, и потихоньку затихла. Робко проглянуло уже опускающееся к горам солнце, улицы оживились. Вдруг кто-то окликнул меня.
– Артур! Вот уж никак не ожидал, что встречу тебя в Цюрихе, – пророкотал человек, растолстевшую физиономию которого я сразу узнал. – А ты что под зонтом? Дождь уже полчаса как кончился.
Передо мной стоял, заложив большой палец в петлицу клетчатой жилетки, Клаус Майнер. Мы учились вместе в Базельском университете, но он был на несколько лет старше, чем я, и уже давненько имел собственную практику где-то в Германии. Его широкая белозубая улыбка заставила улыбнуться и меня: в годы учёбы мы были верными друзьями. Ну и раздобрел же он. Женился, наверное. Впрочем, Клаус всегда слыл здоровым малым. Настоящий великан, и голос имел громкий, будто из рупора.
– Здравствуй, Клаус, ты-то здесь какими судьбами? – спросил я, закрыв наконец зонт и отложив его в сторону.
– Да, – махнул он, присаживаясь возле меня, но тут же встал, заметив, что скамейка мокрая, – приехал с женой навестить её родственников. Они здешние. Одолели – тоска смертная. Так что я, можно сказать, сбежал, – он раскатисто расхохотался. – А ты чего это на мокром-то сидишь, чудак?
 
Я тут же поднялся и отряхнул плащ, он и правда промок до нитки. Старый добрый Клаус… Как же меня обрадовала наша встреча. Вот кого мне так не хватало в тяжёлую минуту – хорошего друга. Я был прав: он женился. И словно в подтверждение моих мыслей он тут же пригласил меня сегодня же прийти к ним на ужин и познакомиться с его супругой. Я деликатно отказался, сославшись на занятость в клинике, что, в целом, было правдой.