Вернуться в осень

– Не знаю... Я уже совсем ничего не помню.
– А я помню. – Шульга откинулась на то, что заменяло подушку, и уставилась в потолок. – Мало совсем, конечно, но помню. Моя мама была певицей. И часто мне пела на ночь песни... Боже, восемь лет, а я все еще помню.
– Счастливая. – Ильга грустно смотрела на подругу. – Но ты знаешь... Я боюсь за тебя.
– Да?
– Я боюсь, что ты будешь следующей. После Эниста.
Шульга промолчала.
– Потому что все, кто хранит воспоминания, – продолжала Ильга, – рано или поздно делают свою попытку. Храни себя от этого, подружка...
– Не бойся за меня. – Шульга окончательно повернулась на бок и закрыла глаза. – Как-нибудь продержусь.
На глаза сразу навернулись предательские слезы. Боже, если бы она только знала... Хоть немножечко знала и предполагала, как это больно – помнить. Помнить хоть что-то, пусть даже слабое и расплывчатое, иногда всплывающее кусками – о чем-то прежнем. Например, о ладонях... Тонкой, нежной и очень ласковой – маминой. Она всегда рядом, и когда заплетает волосы, и когда просто обнимает, и стоит только позвать, Боже, просто позвать – и она сразу возникнет, и сразу обнимет, и сразу прогонит – все беды, и горести, и обиды, и недовольства... Боже, разве можно теперь представить, что бывали обиды и недовольства? И широкая и жесткая, но такая же добрая и ласковая – папина... Она может мягко пробежаться по голове, и запутаться в волосах, и прижаться к щеке, и защитить и спросить, и спросить так, что очень хочется ответить, и так ответить – чтобы похвалили и чтобы ладонь опять погладила по волосам...
Помнить, что бывает на свете кто-то, кто готов отдать тебе всю ласку и нежность, ту самую, почему-то считающуюся глупой, любовь и самого себя – и для которых ты... Можешь быть больше, чем они сами. Это сейчас просто немыслимо, но ведь это так... Что может быть на свете мама, которая накроет теплым пушистым одеялом и тихо и ласково споет вечером песенку и на ночь – еще и колыбельную, и поцелует, и может даже – полежит рядом и расскажет добрую сказку или смешную историю...
А утром папа посадит на Зору – добрую старую лошадь, и сам сядет сзади, и поскачут и ветер засвистит в ушах – и впереди будет подниматься солнце...
– Что с тобой, Шульга, – Ильга осторожно трясла подругу за плечо, – Шульга?
– Ничего. – Она украдкой вытерла глаза. – Давай спать. Солнце поднимается рано...
Ночь застала в дороге и им пришлось остановиться на ночлег в лесу, хоть до города, по предположениям, оставалось совсем недалеко. Юрм с Лаумой твердо знали свое дело – не успел Сергей оглянуться, как запылали мгновенно собранные дрова, под деревом как-то мимоходом появился расстеленный для Энии плащ и рядом – толстое полено для Сергея, и Лаума, собрав волосы в пучок и закатав рукава, уже готовила на костре быстрый нехитрый ужин.
– М-м-мда. – Сергей почесал голову, оглядываясь вокруг, – ему ничего не оставалось делать, как присесть на полено рядом с Энией.
Принцесса улыбалась, глядя на него, – он постарался сохранить серьезный вид, но не выдержал и тоже улыбнулся.
– Скоро совсем разленюсь...
– Не разленишься. Боюсь, у тебя всегда будет хватать своих дел. Просто привыкнешь.
– Ты думаешь, они надолго... с нами?
– Думаю, что да. Именно так и появляются самые преданные и привязанные слуги. И преданность и привязанность – заметь, с обеих сторон – потом передаются из поколения в поколение...
Из леса появился Юрм и вывалил у костра толстую охапку дров, потом поцокал языком, опасливо глянув на небо, и начал прилаживать над Сергеем и Энией широкий плащ. Малышка Аваля путалась под ногами, смешно пытаясь помочь и маме и папе одновременно.
– Пойдем прогуляемся. – Принцесса поднялась, чтобы не мешать, и потянула за рукав Сергея – тот виновато оглянулся:
– Может, помочь?
– Что вы, господин лорд. Тут делов-то...
– Никак не могу привыкнуть, – пожаловался Сергей Энии, когда они зашли за деревья. – Ведь мы ничего не платим, а нам служат...
– У тебя просто комплекс по этому поводу. Ну, во-первых, потом у нас обязательно все образуется. И, мне кажется, мы будем в состоянии назначить какую-нибудь ставку.
– Ого. – Сергей остановился. – Как ты сказала? Комплекс? Неужели вы знаете, что это означает?
– Ну... – Она ответила внимательным взглядом и прищурилась. – Я знаю, что ты не всегда был наемником, Сережа. Но твое мышление... Мне иногда кажется, что ты оканчивал одну из высших академий Шеола. Хотя и не знаешь многих обычных мелочей... Изыскания профессора Нагодарской академии Урма в области человеческой психики достаточно известны.
– Психики, – тихо для себя повторил Сергей. – Даже так... Совсем рядом с психологией.
– Что с тобой, Сергей?
– Да так... – Он поднял задумчивые глаза. – Это я о своем, о женском. Кстати, можно вопрос? Из области психики. Но предупреждаю – он очень личный, ваш личный.
– Наш личный? О-очень интересно.
– Эния... – Он немного подумал. – Скажи... Было ли что-нибудь личное между твоей сестрой и... и Эгиваром Троем, королем Нагорта.
– Так... – Она медленно двинулась дальше, Сергей за ней. – Почему ты так решил?
– Мне так показалось. Когда мы вместе завтракали во дворце, в летнем саду. Если не хочешь, можешь не отвечать, это совсем не обязательно.
– Даже не знаю, Сережа, это не мое дело, это Илламии...
– Все ясно. Я уже понял.
– Понятно, что понял, – вздохнула она. – Они очень любили друг друга, очень. Всегда и везде были вместе и никогда не разлучались – весь курс ими любовался. Но это было так давно, еще в академии Нагорта...
– Ясно. Прости меня, Эния.
– А потом... Ты, наверное, знаешь, что было потом. Потом была война. С Нагортом. С Эгиваром.
– Знаю. Но ведь война была из-за другого. Из-за вашего отца и этой... Этой злополучной митры.
– Да. – Она приподняла тяжелые ветки и, пригнувшись, скользнула на дорогу – там остановилась и повернулась к Сергею лицом, привычно обняв себя за плечи руками.
Он невольно залюбовался ее силуэтом – четко выделяющимся и даже просвечивающимся в последних лучах заходящего солнца. Любит иногда природа совершенство...
– Вот так политика и рушит все, – сказал Сергей. – И дружбу, и любовь... И идеал.
– И что?
– Да нет, это я так...
Она обернулась, посмотрела на солнце, потом на Сергея и отошла в сторону, чтобы не стоять против лучей. Затем присела на корточки и задумчиво провела линию на грунте дороги.
– Сережа...
– Да? – Он остановился рядом, любуясь плавными движениями изящных рук и тонких пальцев. Неужели такими руками можно стирать белье?
– Ты мне когда-нибудь расскажешь... все?
– Конечно. Только боюсь, ты не поверишь.
– Поверю. Тебе – доверю. Ты только не обманывай, ладно? Я очень тонко чувствую ложь.
– Тогда ты почувствуешь и правду.
– Если это не будет то... во что ты просто веришь.
Сергей промолчал.
– Ты какой-то очень странный, Сережа, – мягко сказала Эния. – И я почему-то заранее боюсь твоего рассказа – не знаю почему. Боюсь, что во что-то будет очень непросто поверить, как непросто поверить в легенду... Как про Охотника Хрома.
– Кто это, кстати. Я не раз такое слышал.
Она не удивилась, только взглянула на него вверх.
– Это легенда, она пришла к нам от горцев. Может, в ней и мало правды, да про нее и не все знают. – Она немного помолчала, задумавшись. – Еще в давние времена, когда Рох только спустился с отрогов Нагорной гряды, говорят, однажды из Роха пришел человек. Или из Роха, или из-за Роха, или еще откуда... Очень необычный человек. Кто-то говорит, что он был великан и исполинской силы, кто-то – что оборотень или великий маг – больших возможностей. Но мне кажется, что самый простой человек. Просто необычный. Люди прозвали его Охотником. Потому что охотника боялась нечисть Роха... Да, да, в это с трудом сейчас верится, но так говорят. Все, что обладало хоть частицей разума – морги, гоблины, угормы, – просто бросались врассыпную при появлении Охотника. А потом он ушел... Никто не знает куда. Но легенда гласит, что он вернется – перед последней решающей битвой. И в ней, в этой битве, – решится все. Кому оставаться в Шеоле – Роху или человеку. Вот такая вот вкратце легенда. Там было что-то еще, что-то он там делал, кого-то побеждал – я не помню. Когда-нибудь спроси об этом у Илламии, она большая любительница легенд.