Боярышня Евдокия 4 (СИ)

— Коза блеет. Дивно, что лесное зверьё не добралось до неё. Надо бы покормить и подоить.
— Давай, иди по-быстрому, — игнорируя недовольный взгляд пестуна с Гришкой, разрешила она.
Даринка побежала в сарай, долго возилась там, заставляя всех ждать, а потом вывела оттуда девчонку лет шести-семи.
— Пряталась, — коротко доложила девица, — как не замерзла-то.
Девочка испуганно смотрела на чужих людей, вытирая следы молока на губах.
  
— Ты хозяйка? — по новой оглядев двор, спросила её Дуня.
Малышка не растерялась и согласно кивнула, плотно сжимая губы. Она хозяйка, если батька с мамкой не спасутся. Ей тут жить и вести хозяйство. Это статус, и незнакомая боярышня с воями его признала.
— Даринка, останешься с ней, поможешь прибраться. На обратном пути заберу тебя.
Дуня посмотрела на своих боевых, но Гришаня сделал злодейское лицо, показывая, что не останется сам и никого из своих не оставит.
— А? Ага, поняла, Евдокия Вячеславна, — засуетилась Даринка, гладя девочку по голове.
— Две девки в лесу? — недовольно заворчал старший. — Дрёма, останься, пригляди за ними.
Дуня хотела предупредить остающегося воина, чтобы он не вздумал обижать Даринку, но её опередил Гаврила:
— Не просто пригляди, а ограду почини, чтобы ночью здесь не страшно было. Сам видишь, серые рядом рыщут, а иной защиты тут больше нет.
Оставив двоих человек, двинулись дальше. Ехали скоро, несмотря на выпавший ночью снежок. Остановились только единожды, когда увидели обглоданный труп мужчины.
— Этот явно из челяди Оболенской.
— Странно, что нам не попадаются трупы её воинов, — высказался старший отряда.
— А у неё их всего четверо было, — сердито произнес Гаврила. — Двоих мы вблизи дороги побитыми видели, а двоих, похоже, со всеми ведут.
— Как четверо? — удивилась Дуня. — Я же видела большой поезд и людей там было много.
— Так мамки-няньки, челядь, возницы… — с досадой ответил Златов. — Словно не в другой город, а к соседке на ночёвку перебиралась.
Евдокия удивлённо приподняла брови, смущая Гаврилу.
— Да видел я как-то, как к дочке воеводы подружки на ночь приезжали. Вся улица заставлена была возками, а погостили всего два дня.
— Хм, чего только не увидишь, — посочувствовала ему Дуня, уловив нешуточное удивление парня.
— Надо же,какой опыт ты получил на своей службе, — иронично добавил прислушивающийся Ванюшка.
Вскоре выехали на расчищенное место и увидели впереди деревню из трёх дворов.
— Дыма нет, не топят, — наклонившись, тихо заметил Гришка. — Евдокия Вячеславна, дальше ты и Иван Вячеславич не поедете. Если тати там или поблизости, то стрелу можете поймать.
Дуня велела брату сесть в сани, прижала к себе кота и благословила воев. А дальше воины начали подбираться к деревеньке, окружая её, но быстро выяснилось, что она уже разорена. Когда старший вернулся, то произнёс только одно:
— Они близко. Старуха сказала, что ушли буквально перед нами.
— Ей помощь нужна?
— Уже нет. Передала весть и отошла, — перекрестившись, ответил ей воин.
— В погоню, — велела Евдокия, грозно сверкнув очами.
— Боярышня, дальше мы сами. А ты останься здесь со своими.
— Хорошо. Только… — она заставила старшего наклониться к ней и шепнула ему на ухо:
— в каком бы состоянии боярышня не была, укрой её ото всех и объяви, что она не пострадала. Скажешь, что её берегли и везли на продажу. Она невинна. Ты понял?
Воин тяжко вздохнул, понятливо кивнул и скомандовал сбор.
Дуня посмотрела, кто с ней остаётся, и сочтя, что немало, спросила Гаврилу:
— Ты с ними?
Видя его колебания, она попросила:
— Поддержи их.
Гаврила ещё раз окинул взглядом тихую деревню и дав знак Бориске, последовал за княжьими воинами.
— А что будем делать мы? — спросил Ванюшка, разочарованный тем, что сестра держит его за руку, как маленького.
— Поищем живых, затопим печи, накормим оставшуюся живность и будем ждать.
— Я не умею кормить коз и кур! — возмущенно воскликнул Ванюшка.
— А кто сказал, что речь идет о них? Может, я имела в виду блох и клопов.
— Не смешно.
— Ты прав, Ванюша. Прости. Мне не по себе, вот и…
До сих пор тихо сидевший Олежка первым юркнул в пустой дом и чем-то там загремел. А вскоре оттуда повалил дым, и он выглянул, чтобы сказать:
— Тут по-чёрному топят, значит, блох с клопами можно не опасаться.
Дуня прошла внутрь, осмотрелась и предпочла остаться снаружи. Ей не нравились низкие потолки и закоптившиеся стены с потолком. А ещё окошечко было заколочено. Лавки, стол, сама печь… она ничего не увидела в темноте, да и не стала разглядывать. В Доронино крестьяне жили намного богаче.
Начало темнеть, когда вернулся отряд с вызволенными из плена людьми.
— Еленка? — позвала Евдокия, подбегая к одним саням, потом к другим.
— Дунь, ты что ли? — вяло отозвался девичий голос.
— Я!Жива? — подбегая к ней спросила она и намного тише:
— Тебя не тронули?
Губы боярышни плаксиво скривились, но головой она отрицательно мотнула.
— Тогда задирай нос и гордо спрыгивай с саней. Пусть все видят, что ты прежняя.
— Я прежняя! Но показываться никому не буду.
— Слушай, не спорь… — зашипела Дуня, но тут боярышня подалась к ней и отодвинула платок от лица.
— Ого! — воскликнула она. — Боевое ранение, — специально чуть завистливо протянула Евдокия, и это подействовало: вЕленке сразу дурь взыграла, она выпрямилась и зло выплюнула:
— А я ему всю морду расцарапала! И глаза подлые выдавила бы, если бы.., — она коснулась опухшего лица и гордо перекинув с одного плеча на другое свою роскошную косу, прикрылась платком.
— Амазонка! — подбодрила её Дуня, оглядывая держащихся рядом женщин.
Всем досталось, но потухших взглядов не было. Испуганные, готовые плакать, но не безжизненные.
— До постоялого двора ехать долго… придется нам ночевать здесь. Обустраивайтесь, а поутру выберемся отсюда, — громко объявила Евдокия, а у Еленки тихо спросила: — Ты домой или?
Боярышня часто задышала, кусая губы.
— Дунь, а что ты посоветуешь? — едва слышно спросила она.
— Не знаю, зачем ты к князю ехала, — так же тихо отвечала ей Евдокия, — но я бы продолжила путь, чтобы не возвращаться бедной жертвой. Сама знаешь, какие слухи пойдут. Пусть лучше тебя бешеной или упрямицей назовут, чем битой и обесчещенной.
Еленка вновь коснулась синяка, потом выпрямилась и рявкнула на своих:
— Чего расселись, клуши? Быстро в дом! Ночевать там будем, а завтра в дорогу.
— А как же батюшка-боярин… — жалобно спросила одна из мамок.
— Сообщить же надо… — поддержала ее другая.
— Подарки-то отняли… — плаксиво заметила третья.
Дуня отошла в сторону, предоставляя Оболенской самой разбираться со своими людьми. Но когда Еленка начала хищно оглядываться в поисках своего груза, то Дуня вмешалась.
— Не советую требовать у воинов их трофей.
— Это моё! — набычилась Оболенская.
— Ты не смогла своё защитить, — осадила её Дуня, уже жалея, что разбудила в ней боевой дух. — Не будь дурой, радуйся, что жива и избежала судьбы невольницы.
— Но… — не ожидавшая от поддержавшей её Дорониной отповеди, Оболенская растерялась.
— Еленка, твоя жизнь стоит дороже, — произнесла Дуня так, чтобы все слышали.
— Но отец…
Дуня приблизилась и чуть приобняв боярышню, прошептала ей на ухо:
— Ты его самое ценное сокровище. А если это не так, то знай, что вскоре ты создашь свою семью, станешь мамой и тебе решать, насколько достоин твой отец быть дедом твоим детишкам.
— Ты… чушь говоришь. Как же я могу… — отшатнулась от неё боярышня.
— Может и чушь, — покладисто согласилась Дуня, отмечая, что Еленка шокирована услышанным. — Ладно, мне надо позаботиться о своих людях, а тебе о своих.
  
Боярышня Оболенская какое-то время сидела и думала, не обращая внимания на волнение ближних, повторяя про себя Дунькины слова и наблюдая, как она отдаёт распоряжения. Взгляд Еленки зацепился за суетящихся женщин, которых послали с ней вместо того, чтобы нанять больше охраны, и она поняла, что свою жизнь надо брать в свои руки.