Город из воды и песка (ЛП)

— Отлично. Заебись просто!
Он дождался, пока всё утихнет, вернул ползунок чуть назад и включил запись снова.
— Город вечно пребудет с тобой, как судьбу ни крои.
 Нет отсюда железной дороги, не плывут пароходы отсюда. 
 Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу, 
 Не надейся на чудо: 
  
 Уходя из него, на земле никуда не уйдёшь². 
— Это Кавафис. Греческий поэт, — продолжал Саша. — Поэт греческого происхождения. Жил в Египетской Александрии. У нас не очень известен. Хотя его боготворили Бродский и Оден. Не знаю, слышал ли ты? Мне кажется, он охуенен чуть более, чем полностью… Прекрасен на все сто сорок шесть. Хотя я поэзию не очень. Вообще в ней не разбираюсь. А ты? Он писал об античности и про античность. Когда истории привычнее помнить победителей — он писал о побеждённых. О горечи и достоинстве проигравших. Он хотел перебраться из Александрии в Грецию, которой отдана была его душа, но так там и умер, в Египте. В семьдесят, от рака горла. Он любил юношей, а любить их было нельзя. Ну ты понимаешь…
Снова вспыхнул гром, и на этот раз только потом грянула молния. Изрезала, порвала небо яркими лоскутами и исчезла. Войнову пришлось снова поставить на паузу. Через несколько секунд включить.
— Я начитаю целый сборник. Тот, что про юношей. Хочешь? Там очень красиво. И очень грустно, конечно. Хочешь, для тебя одного? Или выложу, если позволишь. Но кто тогда будет сомневаться, какого цвета сам гражданин Мисаренко? Впрочем, по херу же. От себя не убежишь, верно? Надеюсь, ты спишь уже… Никита… И не слушаешь это всё в ночи… Спи. Да хранят тебя боги.
— Сука, блядь! Сука! Да какого же хуя?! Так издеваться! Скотина… — Войнов зажал глаза пальцами. Под веками собиралась влага. С неба полило. Нещадно. Стремительно. Очень обильно.
Войнов вышел из беседки под дождь. Встал, запрокинув к небу лицо, раскинув в стороны руки. По лицу, по плечам, по груди, по ногам хлестало и било; он промок почти сразу. И это как будто отрезвляло, лишало его чего-то, но делало сильным и свободным. От того, чтобы не думать о Саше, как он говорил это последнее: «Спи. Да хранят тебя боги» — будто был рядом, у его лица, на его подушке, он сказал это так ласково, с огромной, размером с Вселенную, но умерщвляющей, усыпляющей ядовитым соком цикуты любовью. И чтобы не думать о Вольфе, о его упорхнувшей, проигранной жизни, слишком понятной, и этим пугающей, и слишком близкой, чтобы не напоминать Войнову о его собственной. И чтобы не думать о себе самом — неприкаянном, непринятом, до безбрежности одиноком.
— Никита! Ты охренел?! — Голос был явно Рената. Войнов обернулся и по-дурацки растянул губы в улыбке. — Давай в дом! Быстро!
Уже дома — как с неразумным:
— Давай вытирайся. А если бы в тебя молния жахнула?
— Можно подумать…
— Петух тоже думал — и в суп попал. Щас найду тебе майку и штаны какие-нибудь. Придурок конченый.
— Ну вот, видишь, если уж ты считаешь, что я конченый…
— Завали, а? Вытирайся нормально! — Ренат выхватил у Войнова полотенце и давай вытирать ему мокрые волосы.
— Ай, больно, Ренат! Чо ты делаешь? Я сам, ну.
— Да завали ты. Вольфа мне мало. Ты ещё хернёй страдаешь. Что с тобой происходит?
— А что, так заметно?
— Кризис среднего возраста начался?
— Ха-ха! Кризис! Ну да, кризис.
Ренат ненадолго удалился, вернулся уже с чистой футболкой и шортами на поясе-резинке, так что Войнов в них прекрасно поместился, несмотря на то что был заметно крупнее Рената. Футболка была точно отцовская — Войнов её видел на Шуруфутдинове-старшем (с возрастом тот раздался, особенно животом и боками), с эмблемой Эл-Эй. Наверное, притащил из Штатов, какое-то время он и там варился. А теперь эта футболка, поблекшая от стирок, валялась в шкафу на полке «домашнее», «дачное». Шорты хрен знает чьи, но Войнову было неважно. Он с удовольствием влез в свежие, пахнущие порошком с цветочной отдушкой вещи. Он любил чужие вещи. Ему нравился запах, ощущение чужой одежды на коже. Нравилось думать, что она принадлежит кому-то другому, и у этого другого всегда есть своя история, свои страхи и, конечно, свои тайны.
Войнов с Ренатом расположились на кухне. Дождь продолжал стучать по крыше и в стёкла, только уже выдыхался, становился слабее и тише.
— Налей мне чего-нибудь, — попросил Войнов. — Только нормального чего-нибудь.
— Нормального чего? Водки, коньяка, текилы? — уточнил Ренат, поднимаясь со стула.
— Да без разницы… Коньяка.
На стол встали два пузатых бокала, бутылка. Ренат на четверть бокалы наполнил.
— Ладно, рассказывай, что происходит, — потребовал он после того, как «первый пошёл».
— Да что происходит? Жизнь происходит. И ничего больше.
— С Вольфом что?
— А ты сам не видишь? Он же на твоей даче, не в моей квартире, Ренатик.
— Но я-то с ним не кувыркался.
— Подъебнул типа? Молодец! Хорошо получилось.
— Да ладно. Вольф всегда тебе доверял больше.
— Хреново ему. Депрессия. Работа на износ. Тоскует по бывшему, а тот уже с новым мужиком и всё у них в шоколаде.
— Он всегда казался таким правильным. Не то чтобы оптимистом — реалистом, я бы сказал. Холодноватым вообще-то. А он вот такой…
— Типа с тонкой душевной организацией?
— Ну да. Что нам с ним делать? — серьёзно спросил Ренат.
— Женить. Что?
— На тебе, Войнов, если только.
— Я по расчёту не могу, — помотал головой Войнов. — Только по любви.
— Так по симпатии. Не по расчёту.
— Иди-ка ты в жопу, — беззлобно сказал Войнов.
Они опрокинули по второму.
— Ладно, подумать надо… А с тобой что? — спросил Ренат.
— Со мной всё зашибись, Ренатик.
— Что-то мне так не кажется…
— Правда хочешь докопаться? Окей… Ща, подожди. — Войнов полез в Вотсап, открыл последнее голосовое от Саши. — На, слушай.
— Это что?
— Да слушай. Потом будешь спрашивать.
Пока слушал, Ренат смотрел на Войнова, и тот видел, как у друга меняется лицо. Из ничего не понимающего делается изумлённым, потом встревоженным, потом — Войнов даже не мог определить — каким-то задумчивым? Слегка опечаленным?
— Что это? — Ренат повторил вопрос, когда запись кончилась.
— А ты сам как думаешь? На что это похоже?
— Хрен знает. На признание? Я не знаю. Заморочено, конечно. Но вот прям по-твоему, по-войновски. Ничо не понятно. Что за парень? Где ты его откопал?
— Если бы я сам знал, — вздохнул Войнов.
— В каком смысле? — не понял Ренат.
— Я его никогда не видел. И он меня не видел. Мы только разговариваем по телефону.
— И?
— Ну и всё. Он не хочет встречаться. Говорит, что не может. Я без понятия, по каким причинам. Как будто боится… А у меня от него крыша едет. Я думаю о нём постоянно. Представляю, каким он может быть. Как выглядит. Что любит, чего не выносит. Чем живёт. С кем общается. Я просто с ума по нему схожу. Натурально.
— Да ладно, — не сразу поверил Ренат. — Гонишь. Так не бывает. Чтобы ты втрескался в парня, ни разу его не видя?
— Сам в шоке…
— И что ты собираешься делать? — спросил Ренат, наливая по третьему.
— Вообще без понятия, — пожал плечами Войнов.
— Он чем занимается? Этот твой Саша.
— Начитывает книги.
— Книги? В смысле? А работает где?
— Это и есть его работа. Не хобби. Начитка, озвучка.
— Охуеть работка.
— Ну ты же слышал его голос.
— Да, голос запоминающийся.
— Даже ты отметил.
— Такой же филолог-философ-переросток, как и ты, Войнов. Душнила.
— Заткнись, Ренат. И без тебя тошно. Тебе вообще на всех насрать. Не нужен никто. Как ты так можешь жить? Не понимаю. Тебе даже дети собственные не нужны. Вспоминаешь раз в пятилетку.
  
— Да, блядь, Никит, ты мне нотации читать, что ли, будешь? Они с меня бабосы тянут. Всё у них зашибись. Всем обеспечены. Нигде не жмёт. И бывшая моя тоже. До конца жизни палец о палец не ударит.