Эти странные Рэдли

У Роуэна есть своя тайная цель: он мечтает написать книгу. Задумок хватает, но вот до реализации дело никак не доходит.
Проблема в том, что его идеи мрачноваты. В них все время присутствует то самоубийство, то конец света, и даже – все чаще – каннибализм. Сюжеты обычно представляют собой события двухсотлетней давности, и лишь касаются будущего. Это лучшая его идея – о неминуемом конце света. К Земле приближается комета, и после безуспешных попыток правительств всего мира ее уничтожить становится ясно, что до гибели человечества остается около ста дней. Единственная возможность выжить – принять участие во всемирной лотерее, по итогам которой пять тысяч счастливчиков получат билеты на космическую станцию, где планируется обосновать отдельное общество на самообеспечении. Роуэн представляет себе эту станцию чем-то наподобие оранжереи на орбите Венеры. Среди победителей оказывается юноша, семнадцатилетний тощий аллергик с дерматитом, который решает отказаться от своего билета, чтобы провести еще несколько дней на Земле рядом со своей возлюбленной. Парня будут звать Эван. Девушку – Ева.
  
Он пока не написал ни слова. И в глубине души понимает, что писателем ему не стать. Скорее всего, он будет менеджером по продаже рекламных площадей, а если повезет, то устроится в какую-нибудь галерею или будет копирайтером. Хотя даже это сомнительная перспектива, поскольку он регулярно проваливает собеседования. Последняя попытка устроиться на работу – официантом на обслуживание свадеб по субботам в отеле «Уиллоуз» в Тирске – обернулась полной катастрофой: от волнения он чуть не задохнулся. И хоть, кроме него, никто не претендовал на эту вакансию, миссис Ходж-Симмонс все равно очень неохотно согласилась его взять. Ее опасения подтвердились, когда Роуэн заснул, обслуживая главный стол, и нечаянно облил соусом юбку матери жениха.
Он почесывает руку, мечтая стать вторым Алистером Хобартом – Ева, конечно, влюбилась бы в него, если бы он выступал на центральном телевидении. На экране Кирсти Уорк начинает подводить итоги, и в этот момент раздается звонок.
Телефон лежит как раз рядом, на столике у дивана.
– Алло? – на том конце кто-то молча дышит. – Алло! Кто это? Алло?
Звонящий не отвечает.
– Алло? – в ответ раздается звук, будто кто-то щелкнул языком и вздохнул. – Алло!
Из трубки раздаются только зловещие гудки.
И тут он слышит, что к дому подъехал автомобиль.
 
Каламин
 
Ева видит, что кто-то идет по полю в их сторону. Только когда человек обращается к ней по имени, до нее доходит, что это ее отец. Ей до такой степени неловко от его появления, что она буквально скукоживается.
Тоби тоже его замечает:
– Кто это? Это что…
– Мой отец.
– И что он тут делает?
– Понятия не имею, – отвечает Ева, хотя на самом деле прекрасно знает, что именно он тут делает.
Он превращает ее в социального инвалида. Она встает, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию. Потом виновато улыбается Тоби.
– Извини, – говорит она и пятится по мокрой траве. – Мне уже пора.
Джаред рассматривает ее короткий топ и открытый живот. Когда-то он мазал эту кожу каламином, после того как дочь свалилась на семейной вечеринке в заросли крапивы.
Теперь в машине пахнет духами и алкоголем. Он в курсе, что любой другой родитель воспринял бы подобное как непременный атрибут взросления, но любой другой родитель не знает того, что знает он: границу между вымыслом и реальностью всегда проводят люди, которым нельзя доверять.
– От тебя несет выпивкой, – говорит он чуть агрессивнее, чем хотел бы.
– Пап, мне семнадцать. Пятница, вечер. Я могу допустить некоторые вольности.
Он старается успокоиться. Он хочет, чтобы она вспомнила прошлое. Если он заставит ее задуматься о прошлом, это сработает как якорь и она будет в безопасности:
– Ева, помнишь, как мы когда-то…
– В голове не укладывается, – перебивает она. – Как ты мог? Это унизительно. Это… средневековье какое-то! Я тебе не Рапунцель, в конце концов.
– Ты обещала вернуться в одиннадцать.
Ева смотрит на часы.
– О боже, я задержалась на целых полчаса, – она понимает, что он вышел из дома в десять минут двенадцатого.
– Ева, я же все видел. И как ты вела себя с этим парнем… Такое, знаешь ли… – он качает головой.
Ева тупо смотрит в проносящиеся за окном заросли и жалеет, что не родилась кем-то другим – дроздом, скворцом или кем-то еще, кто мог бы вот так сейчас запросто улететь прочь и не думать обо всем, что крутится в ее голове.
– Этот парень – Тоби Фелт, – сообщает она. – Его отец Марк Фелт. И Тоби с ним поговорит. Насчет денег. Я сказала, что ты уже нашел работу и заплатишь в следующем месяце за два сразу. Он передаст отцу, и все будет нормально.
Джаред ошарашен. Это уже чересчур.
– И чем ты ему отплатила за эту любезность, м?
– Что?
– Я не позволю своей дочери заниматься проституцией где-то в полях по пятницам, чтобы было проще договориться с арендодателем.
Теперь Ева в бешенстве.
– Я не занималась проституцией! Господи, папа! Я что, не должна была ему ничего говорить?
– Нет, Ева, не должна.
– И что дальше? Своего жилья у нас нет, нам опять придется переезжать, опять начнется все это дерьмо, да? Мы с тем же успехом можем прямо сейчас заселиться в какой-нибудь облезлый хостел. Или найти автостоянку потеплее. Потому что, дорогой папа, если ты не придешь в себя и не перестанешь думать обо всей той хрени, которая вечно занимает твои мысли, то мне придется заниматься проституцией, чтобы нас хотя бы прокормить!
Еще не договорив, она понимает, что сказала лишнее. Отец чуть не плачет.
И на долю секунды Ева вдруг увидела не того, кто только что опозорил ее перед друзьями. Она увидела человека, пережившего вместе с ней ее трагедию, молча смотрит на его руки, лежащие на руле, на обручальное кольцо, которое он никогда не снимает и которое символизирует его бесконечную печаль.
 
Десять минут пополуночи
 
Роуэн стоит, прислонившись к сушилке, пока мать находится с Кларой в ванной комнате.
– Я в шоке, что происходит, – сообщает он через дверь.
Он пытается понять. Некоторое время назад его мать вернулась домой вместе с сестрой, с головы до ног облитой чем-то похожим на кровь. Причем в такой степени, что была похожа на новорожденного. Ее было не узнать – абсолютная отрешенность и ступор. Как под гипнозом.
– Роуэн, я тебя прошу, – говорит мать, включая воду, – давай чуть позже поговорим. Когда папа вернется.
– Кстати, где он?
Мать не отвечает, слышно только, как она обращается к окровавленной сестре: «Погоди, еще прохладная. Все, уже нормально. Забирайся».
Он делает еще одну попытку:
– Так где папа?
– Скоро приедет. Ему надо… кое-что уладить.
– Кое-что уладить? Мы теперь что, коза ностра?
– Роуэн, давай позже.
Мать, похоже, сердится, но он не отстает.
– Почему она вся в крови? – спрашивает он. – Что произошло? Клара, что случилось? Мам, почему она все время молчит? Нам поэтому поступают странные телефонные звонки?
Кажется, последняя реплика сработала. Мать выглядывает из-за двери ванной и смотрит Роуэну прямо в глаза.
– Звонки? – переспрашивает она.
Роуэн кивает:
– Телефон звонил. Я ответил, но там молчали. Как раз перед вашим возвращением.
На лице матери видна тревога.
– Нет, – говорит она. – Только не это. Нет.
– Мам, в чем дело?
Он слышит, как сестра забирается в ванну.
– Разожги камин, – просит мать.
  
Роуэн смотрит на часы. Десять минут первого, но тон матери не терпит возражений.
– Я прошу тебя, принеси угля и разожги камин.
Хелен ждет, когда сын выполнит просьбу, сожалея, что сарай с углем стоит так близко к дому, иначе у нее было бы чуть больше времени, чтобы со всем разобраться. Она идет к телефону посмотреть последний входящий звонок. Хотя она и так знает, кто звонил. Бездушный автоматический голос диктует незнакомый номер, но она и так совершенно уверена, что если перезвонит, то услышит голос Уилла.