Одна Зима на двоих (СИ)
Он снова приник к ее губам, попутно раздвигая коленом стройные ноги.
— Хасс, — выдохнула она, почувствовав, как сильное мужское тело вдавливает ее в кровать.
Он выпил этот стон до дна, забирая ее боль. Останавливаться было уже поздно. Да он и не смог бы. Не хотел. Боль сменилась тягучей истомой, наполняющей каждую клеточку. Сама не ведая что творит, Ким подалась навстречу, цепляясь за плечи, пытаясь поймать ритм этого танца сплетенных тел.
Его отрывистое дыхание сбивалось, местами переходя в звериный рык, а янтарь глаз тонул во тьме. Она клубилась, сворачивалась тугими кольцами, билась, прорываясь наружу, а потом полыхнула, обрушившись всей своей мощью на хрупкую девушку, но вместо боли принесла удовольствие. Острое, как клинки кхассера, пробирающее насквозь, лишающее остатков воли. Ким выгнулась, впиваясь когтями в мужские плечи и закричала.
Хасс не мог оторвать взгляда от румяных щек, припухших от его поцелуев губ, шальных глаз. Зверь внутри ликовал и бесновался. А потом полыхнуло еще раз. Ослепительно белым, слепящим, вытягивающим жилы от экстаза. Кхассер зарычал, полностью отдаваясь этим ощущениям, растворяясь в них.
С трудом переведя дыхание откатился в сторону, тяжело опустился на подушки и подтянул ее к себе, словно боялся, что убежит. Разнеженная, утомленная Ким не сопротивлялась. Ей было хорошо. И спокойно. А стоило только прикрыть глаза, как коварная дрема незаметно утянула в свои ласковые объятия.
Хасс не спал. В голове шумело, сердце пыталось пробить ребра, мысли в голове путались, сминались перескакивали с одного на другое. Он лежал, уткнувшись носом ей в шею, и жадно вдыхал запах разгоряченной кожи. Запах желания. Запах его прикосновений.
Теперь она пахла так, как и должна.
Глава 15
Насколько ей было хорошо ночью, настолько же плохо было с утра, когда голова трещала от каждого движения, и острые стрелы пронзали насквозь, даже если просто пошевелить пальцем. Еще мучала жажда. Лютая, злая, сковывающая горло в мучительных спазмах.
Но хуже всего было не это, а осознание, что произошло что-то непоправимое.
Ким никак не могла вспомнить, что именно. Мысли, как вареные мухи неспешно ползали в голове, растекались, не позволяя себя поймать, удержать, осознать.
Ей было жарко и почему-то тяжело. Что-то придавливало ее к постели, мешая нормально дышать, шевелиться.
Не отрывая глаз, Ким прикоснулась к своему бедру, там, где тяжесть была особенно сильной и нащупала чью-то руку… Чужую, крепкую, обманчиво спокойную. Стоило только попытаться ее скинуть, как она напряглась, сильнее придавливая к кровати.
Ким замерла, даже дышать перестала, только сердце надрывно бухало в висках, оглушая своим гулом.
Размеренное дыхание на плече, обжигало своей неотвратимостью, и осознание того, что в постели она не одна, раздирала на клочья. Медленно, каждый миг превозмогая свой страх и слабость, он повернулась на другой бок и оказалась лицом к лицу с кинтом.
Хасс лениво приоткрыл один глаз.
Он уже не помнил, когда в последний раз вот так лежал в постели после того, как солнце встало. Но сейчас это было хорошо, правильно и до странного уютно. Рядом с этой бледной девочкой, из-за которой вчера рухнули все преграды, которые он так старательно удерживал. За которые так отчаянно цеплялся. Ради чего? На этот вопрос не мог ответить даже он сам. Давно надо было это сделать, присвоить и дело с концом.
Зверь внутри согласно заурчал. Ему нравилась мысль о присвоении и было мало пролетевшей ночи, полной прикосновений и стонов. Он был готов продолжать прямо сейчас и не вылезать из постели весь день напролет, вот только ужас в изумрудных глазах, столь явный, что его ни с чем не спутаешь, гасил порывы. Торопиться некуда. Нужно время Она никуда от него не денется. Теперь уже не денется.
Протрезвевшая Ким смотрела на кхассера широко распахнув глаза, и все краски ночи, проведенные в его руках, обрушились чудовищным потоком, все глубже утягивая в пучину стыда. Он… Она с ним… Добровольно…Как те девки в лагери, которые смеялись, сидя на коленях у мужчин.
Если бы в мире существовала самая красная вещь, то щеки Ким запросто могли бы соревноваться с ней по красноте.
Она медленно отодвинулась, выскальзывая из-под тяжелой руки, и взглядом нашла свою одежду, сваленную на полу жалкой кучкой. Дотянуться до нее, не скидывая с себя легкую шкуру, которой они укрывались, было попросту невозможно.
Хасс неотрывно наблюдал за ней, не делая попыток заговорить, остановить или облегчить ее мучения. Просто смотрел.
— Ты можешь отвернуться? — в сердцах простонала она.
Темные брови насмешливо поднялись:
— У тебя остались какие-то секреты? Или за то время, что мы спали появилось что-то новое?
Щеки запылали еще сильнее:
— Пожалуйста! — она не знала, куда деваться от стыда.
Хасс немного помедлил, потом недовольно цыкнул и откатился на противоположный край. Ким тут же отвернулась, чтобы не видеть, как он встает. Взгляд только скользнул по рельефной спине и зацепился за красные полосы на широких плечах, которые оставила она. Тут же вспышкой опалило воспоминание, как впивалась ногтями, выкрикивая в страстном забытьи ненавистное имя.
О, Трехликая.
Пока он совершенно невозмутимо натягивал брюки, Ким подхватила рабскую робу и, едва не попав головой в пройму рукава, торопливо ее натянула. Правда задом наперед. Разнеженное от ночных ласк и доселе неведомого наслаждения тело мелко дрожало, все еще откликаясь на отголоски ночного безумия, не слушалось.
Проклятье!
— Иди ко мне, — раздался голос Хасс, вызывая спазм в груди и миллион колючих мурашек вдоль спины.
Старательно отводя взгляд в сторону, Ким сделала несколько осторожных шагов. Проклятый кхассер так и не потрудился надеть рубашку. Стоял перед ней босой, в одних брюках, низко сидящих на бедрах. Его руки, с четко прорисованными линиями вен, могучая грудь, темная полоска волос, бегущая вниз от пупка — все это напоминало о том, что произошло между ними ночью. Предательский румянец снова расползался по щекам, а мучительный грохот сердца, казалось, был слышен даже в другом конце лагеря.
Она остановилась рядом. На расстоянии вытянутой руки. Стоит только захотеть и можно прикоснуться, зарыться рукой в волосы цвета зрелой пшеницы, уткнуться носом о впадинку над ключицей, почувствовать ее аромат. Можно, но Хасс сдержался.
Очарование ночи растворилось, и пришло время разбираться с проблемами, а бродяжка теперь никуда от него не денется. Он будет прикасаться к ней столько сколько захочет, когда захочет. Исследовать каждый сантиметр нежной кожи, мягкость губ, тонуть в омуте кошачьих глаз, подернутых дымкой желания. Зверь внутри него снова одобрительно заурчал и оскалился, облизывая острые клыки.
— Стой смирно, — приказал он и взялся за медный ошейник, окольцовывающий ее шею.
Ким даже не поняла, как это произошло, но металлические оковы, которые она ощупывала каждую ночь в попытках найти стык и разомкнуть его, просто распались от прикосновения кхассера.
Тут же стало легко, но в то же время холодно, будто сдернули защитный полог. Она аккуратно прикоснулась к своей шее, и когда пальцы коснулись пустоты, судорожно вздохнула.
— Не обольщайся, бродяжка, — усмехался Хасс, наблюдая за ее реакцией, — я не освобождаю тебя. Просто хочу сменить «украшение»… чтобы все знали, кому ты принадлежишь.
В его руках появился другой обод. Не медный, как у всех хвелл, и не серебряный, как был у Лары, а золотой с гербом льва, выбитым по центру. Ким закрыла глаза, когда он с тихим щелчком замкнул его.
Тонкий, практически невесомый ошейник тускло поблескивал, ловя отблески утреннего солнца, пробивающего в шатер сквозь щели полога, и смотрелся на хрупкой шее, как изящное украшение.
Надо было сразу его надевать, называть Ким своей, а не пытаться пристроить ее к остальным рабам. Она — не остальная, она — его. И он порвет любого, кто посмеет посягнуть на его собственность. Например, молодого кхассера, забывшего о том, где его место.