Вавилонские младенцы
Кровать с орнаментом из евангельских символов превратилась в груду разнородных предметов: пустые пластиковые бутылки, емкости из-под моющего средства, газеты, журналы, косметички, одежда, посуда, тюбики от крема «Нивея», гигиенические тампоны — невероятная куча старого хлама, в которую превратилась постель ее матери в те времена, когда Мари приближалась к своему десятилетнему юбилею. Как-то доктор Винклер объяснил ей: то, что она раньше считала сверхъестественным событием и что вызывало у нее возникновение психоза, усугубленного генетической предрасположенностью к психическим заболеваниям, в реальности проявлялось самым банальным образом. Навязчивый психоз, которым страдала мать Мари, резко усилился после развода. Она закрылась в спальне и стала сваливать в кучу все вещи, которыми пользовалась. В конце концов ее кровать скрылась под грудой барахла. Отец узнал о том, что происходит спустя лишь год, когда было уже слишком поздно.
Комната преображалась, выгибаясь и вибрируя в лучах ослепительно яркого света. Заваленная мусором кровать снова изменилась.
«Еще одно видение из моего детства», — подумала Мари, подхваченная «нейросветовым» потоком.
Отец поместил мать в специализированную клинику. Об этом Мари поведал ее собственный мозг, пока галлюцинация обретала зримые очертания. Отдельный номер, в котором спала Мари, стал выглядеть как стена из гладкой, обнаженной, напрягшейся плоти, подобная грубой шкуре чудовищного зверя, желавшего сожрать девушку.
Комната из чужого сна постепенно приняла вид помещения из ее видения пятнадцатилетней давности.
Кровать стала механизмом с множеством лезвий и ножниц. Они зловеще поблескивали. Из недр машины выплыли трубки с кровью и фекалиями, напоминавшие щупальца механического спрута.
Лицо ее матери изменялось рывками, как будто его показывали на кинопленке, из которой вырезали какие-то кадры. Она улыбалась из трещины в слабо светящемся возвышении, на вершине кровати.
В ту же секунду мозг Мари выработал точную копию вещества, которое он синтезировал пятнадцать лет назад при виде описанной картины: поток чистого, незамутненного ужаса.
А затем Мари оказалась в душевой комнате с желтым плиточным полом. Она ошеломленно смотрела на мать — та, живая, стояла в ванне незнакомого дома, хотя Мари уже где-то его видела.
Самым страшным было ощущение абсолютной реальности происходящего, хотя Мари переживала очередную галлюцинацию из своего детства. Ведь «лингвистический шизопроцессор», которым научил ее пользоваться доктор Винклер, категорично утверждал: это реальность.
Новый эпизод относился к самому началу инфекционного психоза ее матери. Мари случайно застала ее в ванной, когда она вытаскивала из влагалища какой-то странный предмет, покрытый кровью. Позже или в тот же самый день — Мари уже точно не знала, когда именно, — она своими глазами видела, как лицо матери превращается в морду химеры, напоминая одновременно льва, собаку, козу и сфинкса.
Замерев, как статуя, на мокром плиточном полу ванной комнаты, Мари смотрела, как мать вылезает из ванны, идет к ней, их лица сближаются. Когда Мари было десять лет, этот эпизод вызвал в ней неописуемый ужас. Теперь, благодаря инструментам, находившимся в распоряжении ее мозга, она смогла вынести объятия матери с собачьей головой. Тем не менее Мари задала ей тот же самый вопрос, что и тогда, в прошлом.
И потеряла сознание.
* * *
— Упала в обморок?
— Да. В ванной комнате.
Ребекка говорила хриплым, но спокойным голосом. «Хладнокровная особа», — заметил Тороп про себя.
— Не трогайте ее. Я иду.
Тороп повесил трубку. Бросился к своей аптечке с препаратами и инструментами, незаменимыми в экстренной ситуации. Приказал Доуи оставаться в квартире.
Сбегая по внутренней лестнице, а затем по ступенькам крыльца, сделанного из кованого металла и выходившего прямо на тротуар, Тороп успел подумать: «Первая проблема, первое испытание».
Прежде чем позвонить ему, Ребекка перенесла Мари на диван. Тороп молча принял это к сведению, осматривая молодую женщину. Та с закатившимися глазами лежала на диване.
«А она здорово стукнулась», — подумал Тороп. Происшествие было достаточно необычным и наверняка сохранится у нее в памяти. Это следовало упомянуть в списке странностей, который он должен представить Романенко.
— Когда это случилось? — спросил Тороп.
— Пять минут назад.
— Как именно?
— Я принимала душ. Она вошла… ну, как лунатик. Сказала «мама» и упала в обморок.
— «Мама»?
Тороп наклонился, чтобы измерить пульс Мари. Учащенный ритм. Тахикардия. Бледный цвет лица. Он приподнял девушке веко. Радужка кристально-голубого цвета. «Rapid eye movement, [51]— подумал Тороп. — Смешно: можно подумать, что она спит».
Он открыл маленькую аптечку и быстро подготовился к стандартной инъекции доктора Уйсурова. Сделал укол в локтевой сгиб, продезинфицировал место инъекции с помощью ваты, смоченной в спирте, согнул руку девушки и стал терпеливо ждать.
Мари проснулась через минуту. Открыла глаза, слабо улыбнулась и произнесла усталым голосом, хотя попыталась, чтобы он звучал весело:
— Доброе утро… Вы принесли круассаны?
Впервые Тороп взглянул на Мари не как на подопечную, которую необходимо доставить в условленное место, чтобы получить пять тысяч долларов США.
Она была хорошенькой. В лице появились краски, в синих глазах играл таинственный отблеск.
Торопу показалось, что где-то внутри него, в очень глубоком карьере, как будто тронулся с места мощный бульдозер.
«Очень не вовремя», — мигнул огонек контрольного устройства на приборной панели его сознания.
«Давай врубим программу самоуничтожения», — горланил другой голос.
«Неотвратимая угроза впасть в сентиментальность», — завывал сигнал тревоги.
Тороп со странной улыбкой посмотрел на девушку, и кто-то другой произнес слова, которые он выговорил, еле ворочая языком:
— О'кей. Я займусь завтраком. А вы пока выпейте эти таблетки.
Он протянул ей две капсулы, розовую и белую, — непатентованные транквилизаторы. Развернулся и пошел в знакомую французскую булочную на улице Сен-Дени.
* * *
Мари молча расправлялась с горячим «Несквиком» и круассанами. Тороп вернулся домой. Ребекка уселась в гостиной перед телевизором и добросовестно переключала пятьсот каналов, а в наушниках по-прежнему ревела оглушительная музыка.
Мари вспомнила, что «Несквик» и французские завтраки всегда были маленькими островками счастья, которые редко встречались в мрачной трясине ее детства и юности. Она давно знала, что ее сознание населено несколькими противоречивыми личностями. Как будто гигантский экскаватор разрыл пласты сознания, составлявшие ее личность. Ее разум походил на горные выработки под открытым небом, где обнаженные слои разных пород напоминают торт «Наполеон».
Теперь у нее появилась возможность совершать панорамный обзор этих слоев, как будто она разглядывала каньон своего подсознания с высоты смотровой площадки для туристов.
Никогда раньше, даже во времена доктора Винклера, ее сознанию это не удавалось.
Впрочем, у нее не было доступа к последней горной галерее: той, что вела к самой космической машине.
Конечно, это могло быть проявлением шизофрении. Это действительно было проявлением шизофрении, следствием психотического кризиса, который она переживала в этот момент, — «шизопроцессор» был категоричен. Однако ответ явно был неполным. Она знала, что здесь произошло что-то другое.
И это другое не могло происходить…
О, нет, нет, нет…
Мари встала и направилась в ванную неуверенной, шатающейся походкой. Ребекка встревожилась:
— Эй? Мари, с вами все в порядке?
Мари даже не обернулась:
— Не беспокойтесь, Ребекка. Я в туалет.