Инженер Петра Великого 9 (СИ)

Он криво усмехнулся — ответ его, очевидно, устроил. Наши взгляды скрестились на главном украшении зала: четырех ледяных пушках, отлитых в формах с такой точностью, что на их «стволах» виднелись даже гербы. Из жерл уже сочился пряный пар — слуги готовились разливать гостям обжигающий сбитень. Идеальный символ нашей политики: ледяная пушка, стреляющая горячим медом. Пусть пьют. Пусть греются. И пусть ни на секунду не забывают, что ствол направлен на них.
  
— Гости съезжаются, — бросил он, взглянув на часы. — Пора надевать маски, барон. Спектакль начинается.
Они повалили, как стая ворон на падаль. Скрип дорогой кожи, шелест шелков, приглушенный гул голосов на всех языках Европы. Лица под напудренными париками — тонкий ледок над мутной водой, на котором застыли любопытство, брезгливость и плохо скрываемый страх. Входя в мой ледяной вертеп, они вглядывались в прозрачные изваяния греческих богинь, осторожно касались пальцами стен, словно боясь обжечься о холод. Каждый второй косился на потолок, видимо, ожидая, что вся эта махина свалится ему на голову.
Да и можно ли их винить? Это было не чудачество, а жест абсолютного, запредельного могущества. Пока в просвещенных Европах нас клеймили варварами, мы, «дикари», играючи в двухнедельный срок возводили на замерзшей реке эфемерный дворец, швыряя им в лицо свое презрение к деньгам, усилиям и самой материи. Пусть видят: мы строим вечность из того, что обречено на смерть через три месяца. Главное, чтобы в их головах засел нужный вопрос: если эти русские тратят столько сил на минутную прихоть, то что же они возводят там, в своих лесах, из камня и железа? Какую мощь копят, развлекаясь ледяными игрушками?
Из тени колонны глаза сканировали толпу, распределяя цели. Вот австрийский посланник, граф Вратислав, в маске напыщенного Павлина. Ему предстояло весь вечер не отходить от царевича Алексея и Изабеллы, слушая их сказочку про дырявый русский флот и бездарно потраченные миллионы. Пусть шлет в Вену донесение, что на море мы по-прежнему никто. А вот английский посол, лорд Уитворт, — самодовольный Лев в окружении своей свиты. Его ждал танец с Лисой — Анной Морозовой — и короткий разговор со мной. Разговор о цене фунта стерлингов и о том, как быстро эта цена может превратиться в ничто.
Каждый ход был просчитан, каждый «случайный» разговор и каждый бокал вина — часть большой игры. С первыми тактами музыки, смешавшейся с гулом голосов, начался и первый акт.
Мы с Брюсом и Ушаковым потратили огромное количество сил, чтобы свершить сегодняшний день.
Нацепив маску — простой лоскут черного бархата, домино без единого украшения, — я шагнул из полумрака в ревущий, искрящийся зал. Маска Никто. В этом кипящем котле тщеславия, где французский атташе щеголял в виде Юпитера, а какой-то голландский купец нарядился Нептуном с трезубцем из фольги, мой выбор был продуманным оскорблением. Я не играл в их игры — просто пришел забрать свой выигрыш.
Мои люди уже работали. У ледяной балюстрады, выходившей на черную пустоту Невы, стояли Алексей и Изабелла. Царевич, в маске Грифона с хищным золоченым клювом, держался со статью, которую не купишь ни за какие деньги, а рядом с ним, закутанная в перья мудрой Совы, замерла Изабелла. Их дичь, австрийский посланник граф Вратислав, уже попался: маска Павлина, с хвостом в добрый аршин, топорщилась за спиной, мешая развернуться.
Слов было не разобрать, но по тому, как играли желваки на лице Алексея, было ясно: он с юношеской горячностью что-то доказывает графу. Жалуется, не иначе. На меня, разумеется. На мои затеи, на кривые котлы, что лопаются на испытаниях, на миллионы ефимков, выброшенных на ветер. Вступив в разговор, Изабелла лишь скорбно поджала губы под маской. Вратислав слушал, чуть склонив свою павлинью голову, и я мог поклясться, что в его мозгу идут расчеты. Он получал то, что хотел, — весть о том, что морская мощь России лишь дутый пузырь. Отлично, мальчик.
Пора было заняться своей целью. Лорд Уитворт, английский посол, — Лев, окруженный стаей шакалов-атташе, — как раз заканчивал свой рассказ, заставляя фрейлин хихикать за веерами. Рядом выросла Анна Морозова в маске хитрой Лисицы с острыми прорезями для глаз.
— Наша очередь, Петр Алексеич, — прошептала она дрожащим от волнения голосом. — Лев заскучал. Пора показать ему, что в этом лесу водятся звери и позубастее.
Мы вышли в центр, как раз когда оркестр заиграл менуэт, и зал закружился в медленном, церемонном танце-поединке. Заметив нас, Уитворт с ленивой грацией передал свою даму какому-то клерку и вышел, преграждая путь.
— Барон! А я уж думал, вы решили весь вечер хорониться по углам, — его голос сочился самодовольством. — Хотя ваша маска вам к лицу. В Лондоне сказывают, будто в России объявился некий тайный советник, что вертит вашим Государем, как Петрушкой на ярмарке.
— В Лондоне много чего сказывают, лорд, — ответил я. — Особенно когда на бирже сумятица и цена фунта начинает плясать от каждого чиха из дикой Московии.
Он нахмурился — упоминание денег всегда отрезвляет этих торгашей в расшитых золотом камзолах.
— Ваши слухи о сибирском серебре, барон, чинят великую смуту в торговых делах, — процедил он, пока мы расходились в сложной фигуре. — Мой король обеспокоен столь… неучтивыми приемами.
Чуть наклонившись, я заговорил тихо, почти по-дружески:
— Лорд, слухи о сибирском серебре сильно приуменьшены. Ежели Государь наш соизволит выбросить на торг хотя бы десятую часть того, что в горах нашли, то за ваш хваленый фунт и медного гроша не дадут. И тогда вашему королю придется думать не о торговле, а о том, чем платить матросам на его кораблях.
Маска льва смотрела на меня пустыми прорезями, за ней сквозила растерянность. Он уже открыл рот, чтобы бросить что-то в ответ, когда в разговор, словно бабочка, впорхнула Анна.
— Ах, эти торговые дела, вечно с ними суета, — пропела она. — Вот и в Архангельске намедни конфуз приключился. Несколько ваших кораблей в порту задержали. Говорят, шведский порох в трюмах сыскали, под мешками с пенькой. Теперь вот бумаги ворошат, дознание ведут… Боюсь, до вешней воды ваши капитаны у нас загостят. Экая досада.
Второй удар, нанесенный с ангельской улыбкой. Я пугал его будущим разорением, она — била по настоящему, по кораблям, что уже стояли под арестом. За маской в его глазах полыхнула ярость. Лев попал в капкан. Он мог сколько угодно рычать о «неучтивости», но пока он рычал, его корабли покрывались инеем в северном порту, а над его драгоценным фунтом уже занесли русский серебряный топор.
Когда началась музыка, мы с Анной раскланялись и отошли, оставив его. Он больше не был львом — просто купцом, которому только что предъявили счет.
Танцуя с Анной, я увлек ее к ледяной колонне, мы взяли по бокалу вина.
— Два волка в овчарне, — тихо сказал я, глядя, как Уитворт, забыв о приличиях, что-то злобно шипит своему помощнику. — Переполох будет знатный.
— Суматоха — лучшее время для торга, Петр Алексеич, — ответила Анна с лисьей усмешкой. — Особенно когда ты сам ее и устроил.
Победа над англичанином не принесла куража. Слишком просто, слишком грубо, словно обыграл в карты пьяного купчишку. Разговор с Анной не клеился: она что-то говорила о ценах на пеньку, а я кивал, скользя отсутствующим взглядом по залу, где все шло по плану. Алексей с Изабеллой продолжали обхаживать австрийца; Орлов у бочки с вином выуживал из гвардейцев полковые сплетни; Ушаков тенью скользил вдоль стен. Эта безупречность бесила.
Взгляд зацепился за фигуру. На нем была маска Ворона — из черного, как сажа, бархата, с длинным, хищным клювом. Никакой мишуры. Что-то в его неподвижности, в том, как он держал бокал, не прикасаясь к нему губами, стало сигналом тревоги. Он, как и я, был здесь на работе.
  
Наши взгляды встретились. Едва заметно склонив голову, он медленно двинулся ко мне, лавируя в толпе с легкостью тени. Поравнявшись, он не остановился, а лишь бросил вполголоса на безупречном французском: