Инженер Петра Великого 9 (СИ)

Зал замер в полном замешательстве. Долгорукий непонимающе уставился на меня, будто я заговорил по-китайски. Кто-то из молодых офицеров фыркнул. Даже Брюс удивленно приподнял бровь. Они не понимали. Что за зверь такой — «война словом», и как ею можно воевать? Главное, я завладел их вниманием. Теперь нужно было наполнить это странное, новое словосочетание содержанием.
Их скепсис был понятен — откуда им знать истинную силу информации?
  
— Война в умах, господа, ведется по своим правилам, — чуть громче заявил я. — И вести ее мы будем по трем направлениям. Первый проект.
Повернувшись к плотной группе купцов, я встретил хитрый, сощуренный взгляд Бориса Морозова.
— Нас обвиняют в варварстве? Прекрасно. Мы не станем кричать с площадей, что это ложь. Мы заставим их собственные города шептаться об этом. Через торговые дома господ Морозовых и других почтенных негоциантов, — я слегка поклонился им, — мы тайно профинансируем несколько печатных дворов в Амстердаме и Гамбурге. Летучие листки, «куранты», которые читают на биржах и в кофейнях. Эти листки будут писать о своем, о голландском и немецком: о том, как война с далекой Московией взвинтила цены на пеньку и лес, какие убытки несут их корабли от простоя, и как австрийский император мутит воду, а расплачиваться за это придется кошельком простого бюргера. Мы не станем спорить с их клеветой. Мы создадим «эхо» из их собственных страхов и жадности. И это эхо заглушит любую пропаганду.
Идея оказалась достаточно циничной, чтобы понравиться даже старым боярам. По залу прошел одобрительный гул: бить врага чужими руками, да за его же деньги — это они понимали. Правда Морозовы не очень были рады, зато молчали, не возмущались.
Но тут из рядов поднялся высокий, сухопарый старик в строгом черном кафтане — глава Казенного приказа Матвей Артемьевич Головин.
— Затея любопытная, барон, — проскрипел он. — Но кто будет читать сии «летучие листки»? Простой народ в Европах грамоте не шибко обучен. А господа и так все нужных людей прознают. Не впустую ли деньги потратим?
Неприятный вопрос.
— Мы целимся не в простой народ, Матвей Артемьевич, — парировал я. — А в тех, кто дает королям деньги на войну: в купцов, банкиров, судовладельцев. Уж они-то читать умеют. И считать убытки — тоже. Листок, прочитанный вслух в роттердамской кофейне, повлияет сильнее, чем речь короля в парламенте.
Головин хмыкнул и сел. Первый раунд остался за мной.
— Второе направление, — я повысил голос, — Они пытаются ударить по нашей репутации — мы ударим по их талеру и гульдену.
Я поймал еще больше заинтересованных взглядов.
— Мы организуем целенаправленную утечку. Слух. Всего лишь слух о том, что мои рудознатцы в Сибири наткнулись на серебряную жилу невиданной мощи. И что мы готовимся наводнить Европу дешевым серебром. Этот слух мы подкрепим парой реальных сделок: наши доверенные люди «случайно» продадут на бирже несколько слитков нового, удивительно чистого металла, полученного… новым методом. Что будет дальше? Банкирские дома, вместо того чтобы финансировать антироссийскую коалицию, бросятся спасать свои вклады, продавать талеры, скупать золото. Мы заставим их думать о собственном разорении.
— Это безумие! — снова подал голос Головин. — Ты предлагаешь сломать их рынок, барон! А наши купцы? Тот же Морозов, что держит капиталы в голландских банках? Ты их по миру пустишь вместе с немцами! Это обоюдоострый меч!
И ведь он был прав. Брюс впился в меня тяжелым взглядом.
— Риск велик, — согласился я. — Но действовать мы будем тонко. Удар будет точным. Предупрежденные заранее, наши негоцианты успеют перевести свои активы в золото или товары. Однако для венских и лондонских банкиров это станет сюрпризом. Мы не обрушим их экономику. Мы создадим на несколько месяцев финансовую бурю, которая заставит их корабли вернуться в свои гавани.
Последнее слово оставалось за Екатериной. Она смотрела на меня долго, взвешивая.
— Риск велик, но и ставка велика, — произнесла она наконец. — Продолжайте, барон. Судя по всему вы не закончили с идеями.
Внутри у меня что-то отпустило. Самую опасную часть плана императрица приняла.
— И, наконец, третье, — я повернулся к Алексею. — Хватит показывать Европе кнут. Пора явить ей пряник. Я предлагаю устроить в Амстердаме, в сердце их торговли, первую Всероссийскую выставку. Но не военную. Мы повезем туда токарный станок Нартова, покажем наши «холодильные лари», продемонстрируем точные медицинские инструменты. Мы пригласим их ученых, их Лейбница и Ньютона, и пусть они своими глазами увидят, что Россия — это не про гвардейские полки. Пусть поймут, что с нами выгоднее торговать, а не воевать.
Эта идея, после двух предыдущих, агрессивных, прозвучала почти миролюбиво, давая выход и показывая готовность к сотрудничеству. И тут Алексей не выдержал.
— Ваше Величество, господа, — его голос звучал твердо. — План Учителя хорош. Но я бы предложил поправку. Начинать с двух первых проектов — опасно. Может, сперва показать им последний? Усыпить их бдительность, показать наше миролюбие. А уже потом, если не поймут, — бить по кошельку.
Я удивленно посмотрел на Наследника. И это говорит тот, кто хотел на Царьград идти? Тактически грамотно. Он поддержал меня и улучшил мой план, проявив политическую гибкость, которой я от него не ожидал. Он учился. Быстро.
— Царевич прав, — немедленно поддержал его Брюс, впервые за все время подав голос. — Сначала — оливковая ветвь, и только потом — дубина. Так будет изящнее.
Екатерина посмотрела на Наследника.
— Быть по сему, — сказала она. — План принимается с поправкой царевича. Барону Смирнову и Алексею Петровичу — подготовить соответствующие указы.
Победа. Не дожидаясь конца заседания и поймав одобрительный взгляд императрицы, я поклонился и направился к выходу. Мои спутники за исключением Алексея и Брюса присоединились ко мне.
Покинув дворец, я уходил с горьким привкусом: битва выиграна, но не война. Все эти политические маневры — отсрочка, ведь настоящая победа куется не в тронных залах, а в мастерских.
Вечером, в импровизированной чертежной, устроенной во флигеле, я ашел Андрея Нартова и Анри Дюпре. Два антипода — русский самородок и европейский эрудит — склонились над чертежом реле, яростно споря на смеси русского, французского и языка жестов. При моем появлении спор оборвался. Я краем глаза заметил, что жирно обведена фраза электрическое реле. Помнится, я обронил эту фразу, когда размышлял о решении проблем с телеграфом. Ладно, пусть балуются.
— Война переходит на бумагу, господа, — сказал я, кладя на стол принесенную Яворским Библию. — И нам для нее нужно оружие, способное производить тысячи «бумажных снарядов» в день.
Я вкратце обрисовал им задачу: производительность, на порядки превосходящая существующие прессы.
— Тысячи в час? — скептически хмыкнул Дюпре, которому вкратце рассказали как сделали эту библию. — Мсье барон, это невозможно. Физически. Пока печатник наложит лист, сделает оттиск, снимет его… Это предел человеческих возможностей. Вам понадобится армия печатников.
— Вот именно, — я взял грифель. — Поэтому мы уберем из процесса человека. И сам процесс изменим до неузнаваемости.
На чистом листе ватмана я набросал грубую схему двух массивных валов, расположенных один над другим.
— Мы отказываемся от плоского пресса. Вместо него — два вращающихся цилиндра. Один — печатный, второй — прижимной. Между ними непрерывно идет бумага. За один оборот — один оттиск. Скорость ограничена только скоростью вращения.
  
Нартов впился в чертеж взглядом, его мозг механика мгновенно начал просчитывать кинематику. Дюпре же, как теоретик, тут же нашел слабое место.
— Идея изящна, но утопична, — произнес он. — Во-первых, бумага. Как вы заставите отдельные листы подаваться с такой скоростью? Их будет заминать. Во-вторых, и это главное, — он постучал пальцем по нарисованному цилиндру, — печатная форма. Как вы прикажете набирать текст на изогнутой поверхности? Ваши свинцовые литеры просто высыплются под действием вращательной силы.