Инженер Петра Великого 9 (СИ)

— Mon Dieu… (Боже мой…) — прошептал Дюпре, глядя на мои тщетные попытки. В его голосе был неподдельный шок. — Я… я никогда не видел ничего подобного.
Он подошел и сел рядом со мной. Его руки мелко дрожали. Первый шок прошел, в его глазах появился лихорадочный блеск — азарт ученого, чей эксперимент, пусть и с последствиями, удался.
— Это ужасно, барон, — сказал он тихо, почти стыдясь своего возбуждения. — Но, с чисто инженерной точки зрения… оно работает. Оно работает слишком хорошо. Мы получили несколько граммов! Несколько капель — и они парализовали целую деревню. Что будет, если мы используем фунт? Вы понимаете, что вы создали?
  
Я поднял на него тяжелый взгляд.
— Я понимаю, что создал неконтролируемого джинна, — ответил я глухо.
— Нет! — он подался вперед, его голос звенел от энтузиазма. — Вы создали абсолютное оружие! Да, есть проблемы: утечка, нестабильность, зависимость от ветра… Но это все решаемо! Герметичные контейнеры из свинца, либо устройство, где вещества смешиваются в последний момент…
Он говорил быстро, его мозг уже решал те самые инженерные задачи, которые поставил перед нами этот кошмар, и смотрел на меня, ожидая приказа, готовый немедленно броситься в бой, устранять недостатки.
А я смотрел на свои руки. К собственному ужасу, несмотря на кошмар в деревне и умирающий скот, я осознавал, что где-то в глубине души я согласен с этим одержимым французом.
Проект работал.
  
Глава 14
 
Катастрофа в деревне заставила пересмотреть немного свои взгляды. Джинн, выпущенный на волю, оказался неконтролируемым. А значит, нужно было загнать его обратно, создать для него такую бутылку, из которой он вырвется лишь по моей команде и только в указанном направлении. Проблема не в силе вещества, а в его состоянии. Пока оно едино, оно смертельно опасно, следовательно, его нужно разделить на два инертных и безопасных по отдельности компонента. Но стоит им встретиться в тесном пространстве боеголовки, как их союз породит чудовище. Бинарный боеприпас. Вот простое сложное в исполнении. И именно Дюпре подтолкнул меня к ней.
Склонившись над расчетами в своем кабинете, я покрывал бумагу формулами и набросками смесительной камеры, разрывных мембран, системы инициации. Мир за окном сжался до размеров грифельного стержня. Внезапное движение во дворе вырвало меня из этого транса, заставив поднять голову.
Вдоль восстановленного частокола медленно шли двое: Изабелла де ла Серда и Андрей Ушаков. Она что-то говорила, оживленно жестикулируя, указывая на дозорную вышку, а он слушал, не меняя выражения лица. Ушаков двигался как часть механизма. Каждый шаг — отмерен. Голова поворачивалась под точным углом, взгляд фиксировался на объекте, сканировал, анализировал и переходил к следующему. Он осматривал крепость, находя уязвимости. Изабелла вероятно объясняла ему принципы обороны, выстроенной ее отцом. Ушаков же, я был уверен, видел потоки людей, графики смены караула, мертвые зоны для обстрела и пути проноса контрабанды. Все же надо его привлекать. Идеальный кандидат.
Еще с час я наблюдал за ним. Как потом выяснилось, он хотел перенять опыт для демидовских заводов. Он безмолвно стоял у ворот, засекая время на открытие и закрытие; обходил по периметру склады, замеряя шагами расстояние между караульными постами. Ушаков искал закономерности. Этот человек мог превратить мой дом в стерильную операционную. Однако после резни, устроенной Левенгауптом, именно это, пожалуй, и требовалось.
Окончательно созревшее решение было важнее всего. Спустившись во двор, я догнал их у строящейся железнодорожной насыпи.
— Андрей Иванович, — окликнул я. — Прошу уделить мне минуту. Баронесса, не смею вас задерживать.
Изабелла бросила на меня вопросительный взгляд и, сделав легкий книксен, удалилась. Ушаков развернулся. Его светлые глаза смотрели без подобострастия.
— Слушаю, Петр Алексеевич.
Мы пошли вдоль насыпи. Под ногами хрустел гравий, поодаль рабочие укладывали шпалы, и ритмичный стук их молотков задавал тон нашему разговору.
— Капитан де ла Серда — превосходный офицер и мастер интриги, — начал я без предисловий. А чего тянуть? — Он идеален для большой игры. Однако здесь, в Игнатовском, нужна иная хватка, системное недоверие, возведенное в абсолют. Я хочу, чтобы службу безопасности Игнатовского и всех моих предприятий возглавили вы.
Он не удивился. Просто принял информацию к сведению.
— Воля ваша, Петр Алексеевич. Я знаю, что именно вы поспособствовали моему повышению и переводу на Урал. За что я вам признателен. Один вопрос: как быть с Никитой Демидовичем? Я у него на службе. Он меня так просто не отпустит.
Прагматик до мозга костей. Его волновала процедура передачи дел.
— Этот вопрос я беру на себя, — ответил я.
Мы вернулись в мой кабинет. Пока Ушаков молча изучал планы укреплений, я сел за стол. Письмо Демидову родилось не сразу — я взвешивал каждое слово, предлагая сделку.
«Никита Демидович, — писал я, — ваш гений Ушаков нужен мне здесь, для дел государственных. Но негоже мне оставлять вашу уральскую вотчину без присмотра». Вместо Ушакова, мастера внутренней грызни, я предлагал ему де ла Серду — аристократа, идеального человека для него, уже знающего то, что сделано в Игнатовском в плане безопасности лучше всех. Но это был лишь аперитив. Главное блюдо я приберег напоследок. На отдельном листе я набросал эскизы и краткое описание проекта «Конструктор»: унифицировать все элементы железнодорожного пути. Создать эталонные шпалы, рельсы определенного профиля, стандартные костыли и крепления, а затем разработать технологию их массового производства. Это превращало строительство железных дорог из штучного ремесла в простую сборку, удешевляя и ускоряя процесс в десятки раз. Монопольный подряд на производство этого «конструктора» для всего «Стального Хребта» я сулил Демидову — гарантия загрузки его заводов на полвека вперед, место в истории и контроль над главной артерией Империи. Это была наживка, которую такой хищник, как он, просто не мог не заглотнуть.
Запечатав пакет, я отдал его Ушакову.
— Отправьте с самым быстрым гонцом. А сами, Андрей Иванович, подготовьте мне докладную записку с вашими соображениями по усилению безопасности. Через три дня жду на столе.
Ушаков принял бумаги, кивнул и вышел. Он управился за сутки.
Уже на следующее утро на моем столе лежал том, исписанный убористым, бисерным почерком — приговор старому Игнатовскому. Пока я читал, я расплывался в улыбке: замысел Ушакова был чудовищен по своей сути. Отложив бумаги, я немедленно вызвал его к себе.
— Одобряю, — сказал я. — Действуйте.
Он начал в тот же час. Игнатовское вздрогнуло от новой, тихой войны. Первым делом Ушаков запер на ключ всю систему, выстроенную де ла Сердой. Его подход оказался тотальной зачисткой. Вчерашний мир уступил место безличной системе тотального контроля. Именно этот момент он и хотел перенять здесь для Демидова. И именно это он возвел в абсолют.
Ввели многоуровневую систему допусков: теперь не каждый мастер мог зайти в любой цех. Литейщики — в литейный, сборщики — в сборочный. Перемещение между зонами — только по особому разрешению и с отметкой в журнале. На воротах встали люди, досматривавшие всех, входящих и выходящих. Старого Тимофея, моего старосту, впервые в жизни заставили вывернуть мешок, в котором он нес домой краюху хлеба и кусок сала. Старик побагровел от обиды, но смолчал, лишь зыркнул на нового начальника исподлобья.
  
В каждом цеху и на каждом складе появились прошнурованные книги учета: приход, расход, остаток — моя идея. И подпись ответственного. Каждый гвоздь попал на строжайший учет. Любая недостача равнялась измене. Из мастерских запретили выносить даже стружку и обрезки — все сдавалось под роспись.
Творческая вольница умерла. Атмосфера неузнаваемо изменилась: в цехах смолкли разговоры, прекратились шутки. Даже Нартов, зайдя в литейку за какой-то мелочью, был остановлен часовым и отправлен за письменным разрешением. Андрей вспыхнул. Вечером того же дня за мастерскими я подслушал разговор.