Фатерлянд

Капитан посмотрел на часы: судя по всему, они должны были войти в южнокорейские территориальные воды через три часа, а через шесть — дойти до Японии. От морской границы до Фукуоки не более полутора часов хода. К точке назначения они прибудут в точно рассчитанное время, команда наготове. А пока надо проверить оружие и проработать некоторые отдельные моменты предстоящей операции.
— Идемте, — сказал Хан.
Его заместитель кивнул. Когда они выходили из помещения рубки, капитан и первый помощник встали по стойке «смирно» и взяли под козырек. Они ничего не знали о миссии Хана и его подчиненных, однако уважение к служащим Сил специального назначения испытывали не только военные, но и вообще весь народ КНДР. Во время продовольственных кризисов рисом и мясным бульоном снабжался только спецназ. Об этом было известно всем, но никто не роптал. Недовольство главным образом было направлено на местных партийных чиновников и их секретарей — на кого-то обрушивался гнев народных масс, а кого-то подвергали репрессиям сами власти. Но коммандос оставались неприкосновенными. Люди знали об их суровой, смертельно опасной службе. И все прекрасно понимали, что именно спецназовцы представляют собой ключевой фактор в защите дела Революции, от которого зависела судьба Республики.
Хан Сон Чин и Ким Хак Су спустились по крутому и узкому трапу. На полпути Ким вдруг остановился и стал рассматривать подошву своего ботинка.
— В этих ботинках такое ощущение, будто идешь босиком, — заметил он.
Хан чувствовал то же самое. Для операции им выдали не штатные шнурованные берцы, а обувь с прорезиненной подошвой южнокорейского производства. Ботинки не ощущались на ноге, подошва амортизировала давление стопы, отчего шаги получались почти бесшумными.
— Никогда еще не видел таких, — отозвался Хан.
Он вдруг поймал себя на том, что никак не может перестать думать о своих двух сыновьях. Они уже ходили в школу и были точь-в-точь, как сам Хан в этом возрасте, — сильными и неугомонными. Больше всего им нравился футбол, и каждый вечер они возвращались домой перемазанные с ног до головы. Мать ругалась и требовала, чтобы ребята взялись за ум и начали нормально учиться, но сыновья почти всегда пропускали ее нотации мимо ушей. И вот теперь Хан представил своих парней в таких же ботинках, как у него, и увидел их изумленные и одновременно довольные физиономии. Но он прекрасно понимал, что больше никогда не увидит своих детей. Он был готов отдать жизнь за Республику, а характер миссии вполне предрасполагал к такому исходу. Впрочем, даже если ему и посчастливится выжить, он никогда не сможет вернуться на Родину.
Шум работающего двигателя проникал в помещение кубрика. Запах топлива и вибрация свидетельствовали о том, что судно продолжает идти вперед к точке назначения. Кто-то из людей смотрел в иллюминатор, кто-то читал при тусклом свете аварийных ламп или просто сидел, думая о своем. Когда Хан и Ким вошли, все присутствующие вскочили с мест и вытянулись, приветствуя старших по званию. Ким по привычке вскинул руку, но Хан спокойно скомандовал: «Вольно» — и заметил, что с началом миссии можно обойтись без особых формальностей.
В тесном кубрике были койки, привинченный к палубе столик и диван, на котором могли уместиться четверо. Коммандос, по-прежнему напряженные, присели на краешках коек. Посерьезневшие лица застыли в ожидании, колени плотно сдвинуты, руки опущены по швам, спины выпрямлены. Справа разместились люди из 907‑го батальона Восьмого корпуса, слева на Хана смотрели бойцы Отдела госбезопасности.
— Говорить друг с другом только по-японски, — приказал Хан на том же языке.
Ответом на его слова были хмурые и смущенные взгляды. Справа от себя Хан заметил тридцатидвухлетнего Чхве Хён Ира из Тонгчона, что в провинции Канвондо. На Чхве были светло-зеленая футболка, джинсовая куртка и, собственно, джинсы. Такой стиль одежды не очень гармонировал с его внешностью. На одной щеке мужчины красовался шрам от удара ножом, на плечах бугрились могучие мышцы, накачанные за многие годы тренировок. Джинсовая куртка (он надел такое первый раз в жизни) делала его похожим на медведя в костюме.
  
Чхве поднял руку и спросил на корявом японском, зачем им сейчас это нужно. Хан понял, что с грамматикой у него полный швах, но в чем конкретно проблема, он и сам вряд ли мог сказать. Получив назначение на эту спецоперацию, Хан попытался было усовершенствовать свое владение японским и даже прочитал несколько современных романов, которые достал для него профессор Пак Ёнсу в библиотеке Университета имени Ким Чен Ира. Но ни Хан, ни кто-либо еще из команды так и не смог существенно продвинуться в разговорном языке. Их бывшие соотечественники из Чхонрёна не были допущены к участию в операции, а кроме них, никто из корейцев не знал сленга. Более того, операция была настолько секретная, что Хан узнал о некоторых ее деталях только после того, как «Атаго-Ямасиро Мару» вышел в открытое море. До этого задание разъяснялось лишь в общих чертах-проникнуть в город на побережье острова Кюсю и взять под свой контроль его часть.
Теперь, в свете более подробных инструкций, Хан знал, что до момента фактического захвата его команда должна выдавать себя за южнокорейских туристов. Установив контроль над определенной территорией, люди Хана должны были контролировать заложников и отдавать им указания на японском языке. Проблема заключалась в том, что Хан владел только официальным, но не разговорным языком. Он не умел объясняться просто, а именно это и требовалось, чтобы отдавать быстрые и ясные приказания.
— Хорошо, — сказал Хан. — Можешь говорить по-корейски, если тебе удобно.
Помимо проблемы языкового барьера, с момента последнего инструктажа Хана мучил еще один вопрос, который он не мог разрешить. После того как операция была согласована, он и его бойцы немедленно приступили к тренировкам. Кроме ускоренных курсов японского языка они практиковались в стрельбе из револьверов, винтовок, РПГ‑7, оттачивали приемы кёксульдо, а также разбирались в особенностях вооружения Сил самообороны. Они внимательно изучили план Фукуоки, карты островов Кюсю, Сикоку и западной оконечности Хонсю, подержали в руках японские монеты и банкноты, поняли, как обращаться с местными таксофонами и мобильниками, как регистрироваться в отелях и пользоваться общественным транспортом, и даже освоили более легкие и короткие японские палочки для еды. Но вот чему они так и не научились — раскованной манере поведения своих южных соседей. На это просто не хватило времени, да и инструкций таких не существовало. Они умели убивать людей и взрывать здания, но никто в Республике не мог научить их вести себя, как беззаботные туристы из страны марионеточного режима.
— Мне не важно, о чем вы будете говорить, — сказал Хан. — Главное, говорите хоть что-нибудь! В конце концов, от вас только и требуется, чтобы сойти за южан!
На него уставилось восемь пар темных глаз. Коммандос еще больше напряглись, взгляды преисполнились еще большей серьезности, брови сомкнулись на переносице, губы непроизвольно подергивались. Вот в чем действительно кроется проблема, подумал Хан, — у них отсутствует само понятие дружбы. Не то чтобы они никогда не испытывали нечто подобное — просто забыли, на что это похоже. Они не способны вести непринужденную беседу или подначивать друг друга. Чтобы сойти за южнокорейских туристов, надели на себя модные рубахи и куртки, но, по сути, остались мастерами рукопашного боя, головорезами, и никакая одежда не могла скрыть этого. В принципе, их можно было принять за профессиональных атлетов, если бы не шрамы от ножей и штыков, которыми были щедро украшены Ким Хак Су, Чхве Хён Ир или, например, Чан Пом Су. И да, эти бдительные, настороженные взгляды…
А еще они никогда не улыбались. За три месяца тренировок максимум, что смог увидеть Хан, так это мимолетную ухмылку. И хотя бойцы не подозревали об этом, от них исходило ощущение грубой силы. Тут даже не надо было быть японцем, чтобы отнестись с подозрением к такой компании, прогуливающейся по улице. С тем же успехом они могли бы носить на себе рекламные щиты с надписью: «Настоящие коммандос». Да тут и щитов не надо.