"Та самая Аннушка". Часть первая: "Аннушка и ее Черт" (СИ)

На улице всё так же льёт дождь, неба не видно за тучами, серое хмурое утро отличается от ночи только чуть лучшей видимостью. Дорога скрыта слоем воды, машины по ней почти плывут, медленно разводя волну в свете фар. Самые обычные машины — старенький «лэндкрузер», камазовская вахтовка на военном полноприводном шасси, пара красивых внедорожных автобусов, несколько одинаковых зелёных грузовиков. Всего с десяток единиц техники.
Аннушка замахала с порога фонариком. Головная машина — лифтованный «кукурузер» — сбросила ход и осторожно подкатилась к нам, а остальные погребли себе потихоньку дальше.
— Вы кто такие? — неприветливо спросил, приопустив стекло, бородатый мужчина средних лет.
— Автостопщики, блин! А что, не видно?
— Ну, мало ли, может, вы тут от сырости завелись. Чего дадите за проезд? — он с интересом окинул Аннушку взглядом, и мне сразу захотелось дать ему прикладом в глаз.
— А ты не охренел, караван-баши? — моментально озверела она. — Забыл правила?
— Да кто их теперь помнит? — хмыкнул он. — Лично я попутчиков даром не беру. Хочешь уехать — плати. Нечем платить — отработай. Ну, или оставайся тут, сиди, пока не заквакаешь.
В машине опустилось заднее стекло, оттуда высунулась физиономия какой-то старой, потасканной и морщинистой, как шарпей, тётки с шевелюрой из множества седых косичек и следами запущенного алкоголизма на лице. Бабуся сняла большие круглые очки с разноцветными стёклами, близоруко прищурилась.
— Ты ёбу дался, Мирон? — ткнула она в плечо сухим кулачком мужика. — Это ж Аннушка.
— Та самая? — недоверчиво переспросил он, покосившись назад.
— Зуб даю! — ощерилась бабка.
Зубов — жёлтых, прокуренных и кривых — у неё осталось немного, так что залог ценный.
— Тогда пардону просим, — скривился бородатый. — Недоразумение вышло. Так-то мы завсегда как все, а не как некоторые!
— Вано, а Вано! — сказал он в автомобильную рацию, подтянув к себе микрофон на витом проводе. — Ответь главному.
— Слушаю, главный, — зашипело в динамике.
— Тормозни, пусть люди к тебе сядут.
— Не вопрос, главный.
— На привале поболтаем, — это уже Аннушке. — Не люблю этот срез…
Бабка сделала нам ручкой и подняла стекло, машина двинула вперёд, догоняя голову каравана, а возле нас остановилась вахтовка. Из кабины нам махнул кто-то плохо различимый за запотевшими стёклами — мол, в будку давайте лезьте.
В застеклённом кузове открылась дверь, и мы вскарабкались по короткой железной лесенке внутрь. То есть я вскарабкался, Аннушка-то вспорхнула. Если раньше протез нёс меня, то теперь я несу его — нога вызывающе торчит ботинком вверх из заплечного рюкзака. Культя сильно пострадала, и, если я не хочу лишиться ещё десятка сантиметров конечности, лучше её какое-то время не беспокоить. Авось заживёт. Два костыля из вешалок на какое-то время составят основу моей мобильности, но без помощи Аннушки я бы, наверное, в высоко сидящую будку вообще не залез. Ей пришлось тащить меня за шиворот. Хорошо, какой-то мужик подхватил, не дал грохнуться обратно в воду. Отличный из меня ухажёр, ага.
Внутри помесь автобуса с походным биваком. В задней части будки сиденья сняты, пол застелен матрасами и тряпками, вповалку спят люди, одетые в не слишком чистую и сильно не новую одежду. Преобладают дети и женщины, мужчин совсем мало. Пахнет как в бомжатнике, и это при том, что мы и сами не розами благоухаем.
— Карит, — представился седой дядька лет сорока, который помог мне забраться по лесенке.
— Лёха, — подал ему руку я. — Спасибо.
— Аннушка, — представилась моя спутница. — Чёрт, опять ноги промочила…
— Под тем сидением отопитель, — показал мужчина, — можно сушить обувь.
— Супер, — девушка села, разулась, сунула ботинки поближе радиатору, поджала под себя босые ноги.
 
Я тоже мокрый по колено. По одно колено. Но пока потерплю.
— Вы кто и откуда, Карит? — спросила она.
— Беженцы, — пожал плечами мужчина. — Я бы сказал откуда, но название ничего вам не скажет. Обычный срез.
— Коллапс? — понимающе кивнула Аннушка.
— Да. Я проводник, хотел вывести как можно больше людей, но потом проход закрылся. Нас оказалось слишком мало, чтобы выжить на новом месте, так что пришлось принять предложение Мирона.
— И что он вам обещал?
— Доставить в жилой срез, где нас примут, и мы сможем начать жизнь с начала.
— И что он за это с вас взял?
— Всё.
— В смысле?
— Всё, что мы смогли вынести с родины. Оставил только еду и одежду.
— Вот мудак.
— У нас не было выбора. Он сказал, что на новом месте нам предоставят необходимое, а золото, украшения, техника, святыни, предметы искусства, книги и прочее к необходимому не относятся.
— Я и говорю, мудак, — кивнула Аннушка. — Сука, ненавижу таких трупоедов.
— Мы живы. А остальное не так уж важно. Прошу вас, не надо устраивать скандал, они и так натерпелись, — он кивнул в сторону задней части будки, где спят вповалку дети и женщины. — Я рассчитывал вывести всех, но не успел. Их мужья и отцы остались там, проход закрылся, и они больше их не увидят. А я даже не знаю, что я сделал не так.
— Ничего, — ответила ему Аннушка. — При коллапсе срез закрывается. Вам повезло оказаться в этот момент снаружи. Но как вы встретили караван Мирона?
— Не знаю, они сами нас нашли. Через несколько дней, когда все уже были в отчаянии, так что мы не торговались. Мне показалось, что они знали, где нас искать, но выбора не было: мы успели вынести ценности, но почти все припасы остались там. Нам объяснили, что мы сможем купить всё нужное за золото, а потом, когда наладим жизнь, будем продавать продукты. Мы хотели организовать сельскую общину. Пустой мир с нетронутой природой. Собирались завезти туда семена, инструменты, сельскохозяйственную технику. Всё произошло быстрее, чем я рассчитывал. Мы думали, что у нас есть хотя бы полгода, а оказалось — пара дней… Началась резня, мы бежали, бросив всё, а проход закрылся…
Он вздохнул и закрыл глаза, снова переживая этот ужас.
— Кто-то вам здорово насвистел в уши, — задумчиво сказала Аннушка. — Торговля между срезами, конечно, кой-какая есть, но это точно не то, чем может прожить сельхозобщина. Никто не повезёт продукты, есть товары куда более компактные, прибыльные и не скоропортящиеся. Еда растёт плюс-минус везде, на кой её возить из мира в мир?
— Да, Мирон мне так и сказал. Его, кажется, очень забавляла наша наивность. Увы, надо было принять его условия или погибнуть. Мужчин спаслось совсем мало, а женщины и дети не выжили бы без них. Я надеюсь, что он хотя бы сделает то, что обещал, ведь мы заплатили его цену, — мужчина отвернулся к окну, за которым льёт дождь, давая понять, что беседа его больше не интересует.
— Ты думаешь, их кинут? — спросил я Аннушку вполголоса.
— Раньше я бы уверенно сказала, что нет. Караванщики всегда были жадными тварями, но могли предъявить свои же, торговля стояла на репутации.
— Теперь не так?
— Чёрт его… Всё портится, солдат. Ещё не так давно требовать оплату с тех, кто попал в беду на перегоне, было западло. Руки бы никто не подал потом. Но Мирону на это плевать, как видишь. На что ещё ему плевать? Я без понятия.
— Слушай, — вспомнил я слова старухи, — а что значит «Та самая Аннушка»? Ты такая известная персона?
— Сначала ты работаешь на репутацию, потом она на тебя, — пожала плечами Аннушка. — По крайней мере, мы теперь едем, а не торчим по колено в воде посреди бесконечных болот.
— И куда мы едем?
— Отсюда, — отмахнулась она. — Будет привал, обсудим с Мироном.
— Не нравится он мне.
— Обычный торгаш. Я вообще не люблю эту публику. Мне другое непонятно — ради чего?
— В каком смысле?
— Они явно развели этих беженцев. Дождались, пока им некуда будет деваться, вывернули карманы да ещё и сделали вид, что благодетели. Но в чём смысл? Вряд ли у них так много ценностей, чтобы афера окупилась. Само то, что торгаши знали, где их искать, очень подозрительно. Скорее всего, тот, кто им пел сладкие песни про счастливое будущее, был с Мироном в сговоре. Но тогда получается, что он заранее знал о коллапсе среза, а на такое мало кто способен. И даже если отбросить эту странность, я не понимаю, ради чего так стараться. Вряд ли у сельской общины было много золота.