Тот, кто держит за руку (СИ)

Думаю, вашему малышу понравятся мясные каннелони под соусом бушамель, моя дорогая, — говорит она мне позже, передавая меню в плотной бордовой обложке. — Здесь их готовят просто бесподобно, можете мне поверить.
Я верю. Тем более, что словоохотливая старушка, заметив, как я потерянно пялюсь в незнакомые мне названия блюд и попутно отмечаю их немаленькую стоимость, успокаивающе похлопывает меня по руке и тихонько шепчет:
Наше маленькое празднество оплачиваю сегодня я, — твердо вскинутая бровь. — Позвольте старой женщине побыть немного расточительной! Нам, старикам, остается не так много возможней потратить деньги с умом.
Все это выглядит неловким и немного фантастичным, словно один из моих прежних цветных снов, воплотившихся вдруг в реальность… Нет, не то чтобы я мечтала посидеть в итальянском ресторане за чужой счет да еще с полной тарелкой самого вкусного блюда из всех, что мне доводилось до этого пробовать, просто все это кажется мне причудливой фантасмагорией в самых приятных тонах. Я, действительно, наслаждаюсь вкусной едой, нашим общением и счастливыми улыбками своих детей… В конце концов ничто не делает нас счастливее, чем счастье собственных отпрысков! А они так и лучатся восторженными улыбками — по-моему, я никогда не видела их такими, должна была признать я к собственному стыду, такими беспечными и довольными.
А теперь обещанное мороженое! — провозглашает внук фрау Ридель, и подоспевший официант ставит перед нами креманки с различным мороженым. Я не заметила, когда Марк успел сделать заказ, но каждый разбирает с подноса лакомство по своему вкусу и предпочтению, словно он наперед знал, кто и что станет заказывать и просто предупредил их желания.
А это твое, Ханна, — протягивает он мне запотевшую креманку с ванильным мороженом, сдобренным обильной порцией карамели. Мое любимое! У меня даже слюнки текут в предвкушении. А еще я смотрю на парня большими, удивленными глазами, в которых так и написано «как ты узнал об этом?» И в его улыбающихся глазах я как будто бы читаю ответ: «Не ты одна можешь делать удивительно точные догадки!»
Я растапливаю на языке яркий вкус ванили с карамелью и чувствую, как мое сердце не перестает усиленно ухать, почти заглушая веселый разговор за столом — не хочу, чтобы этот день заканчивался.
… И он продолжается. Сначала мы опустошаем наши креманки, вылизывая их почти дочиста, а потом удивленно ахаем, когда дородный маленький итальянец, изъясняющийся на немецком с незабываемым для слуха акцентом, приносит нам вместо счета шоколадный маффин с единственной горящей свечой посередине и восторженно провозглашает:
Сеньорита Мелисса, позвольте поздравить вас с незабываемый день пятнадцатилетия! Вы так очаровательны, что я желать вам только оставаться такой долго… еще очень долго. С днем рождения, моя юная сеньорита! Вы можете дуть свечка.
Я вижу блестящие от восторга глаза дочери, когда она задувает свечу на своем шоколадном маффине, потом она порывисто обнимает старушку в красном блейзере, но та покачивает головой:
Вообще-то, милая, это не я придумала, — и она одаривает внука виноватой полуулыбкой, мол, прости, что сдала тебя, так уж вышло.
Спасибо, Марк! — сжимает Мелисса его руку, и в моей груди снова что-то болезненно екает.
«Не сметь», приказываю я самой себе, приклеивая на лицо нейтральную улыбку полной невозмутимости, кроме приличного месту радостного восторга, конечно.
Отщипни и ты, мама! — сует мне в руки свой маффин Мелисса. — На счастье!
И я отщипываю от кекса крохотный кусочек, сую его в рот и тщательно пережевываю. Теперь — то я точно стану счастливой и абсолютно беззаботной! Именинные маффины, как известно, творят чудеса.
 
Концерт в парке запоминается мне даже не музыкой, а самой атмосферой происходящего: множество людей объединены единым порывом — приобщиться к прекрасному. Я, пожалуй, могла бы тоже ему поддаться, порыву к прекрасному, хочу я сказать, да только ноющая поясница никак не дает мне возможности воспарить духовно над физическим неудобством. Я промучиваюсь долгих двадцать минут, пока Марк наконец не поднимает меня на ноги и не увлекает в сторону детской площадки, где Ёнас резвится в компании других детей.
Ты устала, — говорит он мне. — Наверное, стоило бы уже отвезти тебя домой… Как твоя спина?
Побаливает, — честно признаюсь я. — Очень хочется вытянуть ноги и полежать на мягком диванчике.
Жаль, но как раз сегодня я оставил свой диван дома, — шутливо отзывается мой собеседник. — Придется обойтись моей джинсовкой, — и он подводит меня к деревянной лавочке. — Давай помогу тебе получше устроиться.
Правда, не стоит, — смущенно лепечу я, пока Марк подсовывает мне под поясницу свою свернутую джинсовку.
Только он слишком увлечен, чтобы слушать мои жалкие попискивания, или, может, просто не считает нужным обращать на них внимание.
Так лучше? — заглядывает он мне в глаза. И получает в ответ кивок головой. — Тебе не стоит так переутомляться, мне стоило подумать об этом. Прости. — И снова смотрит на меня своими небесно-серо-голубыми глазами, от которых я снова впадаю в сладкую кому (в лучшем смысле этого слова), то есть вспоминаю чувство умиротворения, баюкающего меня там, словно в коконе. И потому, должно быть, слова сами срываются с моего языка:
Могу я тебя нарисовать?
Надо же, я, кажется, шокировала его своим неожиданным вопросом, так как Марк потирает свой подбородок, и короткие щетинки забавно скребутся о его ладонь. Я невольно улыбаюсь.
Хочешь меня нарисовать?
Да, если ты не против, — подтверждаю я, уже не так уверенная в своем порыве.
Он снова потирает свой подбородок. И я снова улыбаюсь!
Значит, ты снова начнешь рисовать? — звучит так, словно он не верит собственным ушам.
Думаю, да, — пожимаю плечами, как будто бы в этом нет ничего особенного. — Чувствую внутренний порыв к творчеству…
Не могу же я ему признаться, что порыв этот касается только его глаз… Хочу нарисовать его пульсирующе-черные зрачки в окружении серо-голубой туманной дымки. И ямочку на подбородке. И острые скулы с забавно скребущимися щетинками… И пальцы. И, может быть, шею… Ловлю себя на том, что рассматриваю нежную кожу у него на ключицах, которые едва виднеются из-под округлого выреза футболки. Смущенно отвожу глаза, молясь, чтобы он не заметил моего нездорового интереса к частям своего тела. Боже, он меня точно заколдовал! Взял за руку и заколдовал… Должно быть, я стала жертвой какого-то неизвестного науке обряда, от которого я превратилась в краснеюще-смущающуюся девицу со странными, неосознанными желаниями.
 
Перестань!
Но команды эти нынче не срабатывают.
Я рад этому, правда, — говорит мне молодой человек, накрывая мою рку своей в ободряющем жесте. Задаюсь вопросом: он делает это намеренно или такие порывы у него неосознанные? Сама я позволяю ему снова гипнотизировать меня как этими своими серо-голубыми глазищами и ямочкой на подбородке, так и руками с нежными, мягкими пальцами, чье прикосновение почти как песня — мое тело отзывается на них тихой вибрацией. — У тебя прекрасные картины… Тебе не следовало прятать их на чердаке.