Дом на берегу океана, где мы были счастливы

Мать Джошуа возненавидела меня в ту же секунду, как увидела. Эта немыслимо красивая женщина сразу подавила меня своим опасным умом, хитростью и изворотливостью, болезненно собственнической любовью к сыну, а также бессчетными оскорблениями, смысл которых был мне не всегда понятен. Я все перепробовала: становилась невидимкой, училась отвечать ей, самоутверждалась, умасливала ее, обещая, что не буду пытаться занять ее место рядом с сыном, поддакивала ей. Я даже готова была подчиниться ей и все терпеливо сносить… если бы это помогло избавить Джошуа от проблем. Она неоднократно пользовалась мной и моей наивностью, демонстрируя свое искусство разыгрывать трагедии и заставляя поверить, будто я завоевала несколько крох ее симпатии. И все лишь ради того, чтобы затем успешнее сокрушить меня.
Я воровка, которая крадет у нее вещь, принадлежащую ей по праву, – именно так она воспринимала своего сына. Раньше меня окружала только любовь, а здесь я узнавала жестокие и разрушительные отношения. Кто причинит больше зла другому – вот к чему все сводилось. Однако Джошуа, уважая память отца, покорялся, уступал материнским капризам. И делал это, пока не появилась я.
Когда мы решили, что я буду жить у них, она слетела с катушек: вопила, ругалась, шантажировала самоубийством – как он объяснил, это один из ее привычных приемов. Он припугнул, что окончательно покинет ее – я догадалась, что и он не впервые прибегает к такой угрозе, – и она смирилась, почувствовав, что сын настроен серьезно и на этот раз не блефует. Теперь он не один противостоял этой женщине. С ним была я, и я его поддерживала, успокаивала.
На какое-то время она утихомирилась, перестала оскорблять меня и меньше провоцировала Джошуа, опасаясь, как бы он не совершил роковой шаг. Я вспоминала на редкость свирепые стычки между ними. Она с искренним наслаждением швыряла, что под руку попадется, в его рояль, он нервничал, а она получала удовольствие, наблюдая, как он взрывается в моем присутствии, и надеясь, что его поведение раз и навсегда отпугнет меня. Она хотела поселить во мне страх. Вызвать отвращение к Джошуа. Отдалить меня от него. Я всегда была готова заслонить своим телом магический инструмент, а Джошуа вклинивался между матерью и мной, чтобы она не попала в меня. Что на самом деле и было ее основной целью, кстати.
Я могла влиять на него и потому у меня получалось его успокоить, напоминая, что она никогда не сумеет нас рассорить.
“Только смерть разлучит нас”, – повторяла я.
На что он всегда отвечал: “Только моя смерть сможет нас разлучить, поскольку я не переживу тебя”.
Джошуа тем не менее никогда не рисковал оставлять меня наедине с ней. Когда куда-то шел он, я выходила с ним. Когда куда-то шла я, он оставался и следил за матерью. Он постоянно повторял: “Ты не знаешь, на что она способна: как только я повернусь к ней спиной, она, не раздумывая, причинит тебе вред”. Его паранойя набирала силу, но время от времени мы скрывались в мире музыки, все чаще отсутствуя дома. Мы затягивали свои поездки, чтобы блаженствовать наедине, наслаждаясь мирной атмосферой нашей близости. Когда мы были вдали от его матери, Джошуа сбрасывал напряжение, становился счастливым, веселым, увлеченным. Я открывала для себя его новые грани и начинала еще сильнее любить его. Он, конечно, всегда был и оставался истерзанным человеком, но временами прибегал к иронии, сарказму и провоцировал меня, чтобы снова и снова соблазнять, как если бы в этом была необходимость. Я кайфовала, получая удовольствие от всех проявлений его характера.
С годами нам становилось все труднее возвращаться домой: то, что мы там находили, пугало. Мать Джошуа встречала нас в жалком состоянии, пропитанная алкоголем и напичканная таблетками, в разоренном доме. Она кружила вокруг рояля – впрочем, нетронутого – с дьявольским хохотом, впившись взглядом в Джошуа, и поглаживала инструмент, повторяя: “Его ждет та же судьба, что и твоего отца…” Джошуа был готов броситься на нее, но я его удерживала.
 
Тем не менее Джошуа четко оценивал границы собственных возможностей. Он считал, что сделал для матери, что смог, и отказывался подвергать нас опасности. Впереди нас с ним ждало счастливое будущее, и он не собирался позволить матери его отравить. В понимании Джошуа время уступок продлилось слишком долго. Он начал теряться. Мы оба начали теряться.
Однажды вечером после очередного скандала он объявил ей, что мы уже завтра уедем из дома навсегда. Она встала с дивана, выпила залпом стакан и подошла к сыну, ухмыляясь.
– Тогда я спрыгну! И ты будешь виноват…
– Давай! Давай! Спрыгни уже наконец и оставь нас в покое! – заорал он.
Он был на пределе, а я настолько притерпелась к ее выходкам, что даже не реагировала, а лишь посмотрела ей вслед, когда она пошла к скале. После долгих минут тяжелого молчания мы все-таки направились за ней. Как делали это всегда. Было темным-темно, огромные тучи скрыли луну. Порывами налетал холодный ветер. Зрелище, которое она нам приготовила, заставило нас застыть в нескольких метрах от нее. Она, словно привидение, танцевала на краю пропасти. Заметив нас, она остановилась, наклонила голову и уставилась на нас, как если бы не понимала, что происходит.
Во взгляде, направленном на нас, плясали ее собственные демоны, и он был полон тоски. Джошуа протянул ей руку.
– Давай, мама, пойдем домой.
Она улыбнулась, сделала шаг к нам и прямо перед нами в леденящей тишине потеряла равновесие. Я прижала руки ко рту, не давая вырваться крику. Джошуа окаменел от ужаса и не шевельнулся, не попытался подхватить ее.
– Мама, о чем ты думаешь?
Лиза наклонилась надо мной, окутав сладким теплом.
– Ни о чем, – соврала я. – Любуюсь морем.
Она уткнулась в мои волосы.
– Оно такое красивое, – прошептала она. – Я даже не подозревала, что еще где-то, кроме тех мест, куда вы с папой меня возили, у моря может быть такой цвет.
– Здесь оно изумрудное. А летом временами бывает совсем прозрачным, как на островах… правда, чуть похолоднее.
Она засмеялась, и этот мелодичный звук наполнил меня счастьем. Случилось то, чего не бывало уже много лет: в моей голове запели ноты, я закрыла глаза, и перед ними стала проступать нотная запись.
Ключи: “соль”, “фа”. Четвертные, восьмушки. Паузы. Аккорды.
– Пообещай мне вернуться сюда этим летом, – попросила я.
– Я бы так хотела поплавать с тобой, мама.
Для нас обеих было очевидно, что это лето я не увижу. Не прикоснусь к нему даже кончиком мизинца.
Месяцы превратились в недели.
А недели в дни.
И моя плоть, вернее то, что от нее осталось, подтверждала это.
– Ты будешь вспоминать обо мне, и я буду совсем рядом… Позволь мне представить, как ты бежишь к морю… Ты вскрикнешь, когда твоя ступня погрузится в воду, сразу зайти не отважишься, а потом бросишься в волны, потому что не устоишь перед их зовом.
– Я постараюсь…
Я взяла ее руку и поцеловала запястье.
– Ой, Натан на пляже, – обрадовалась она. – Пойду поздороваюсь с ним. И надо сообщить его отцу, что ты пока здесь! А еще я хочу узнать, как он там, после того как снова встретил тебя!
Она вскочила с кровати. Меня настолько удивила Лизина реакция, что я не сумела ее остановить. Я лежала не шевелясь, пока она надевала черную шерстяную куртку и оборачивала шею большим белым шарфом. Она поцеловала меня в щеку. На террасе ветер разметал ее волосы и бросил ей в лицо, а она улыбнулась. Лиза легко побежала по лестнице. Какая у меня красивая дочка! Вот и еще одна картинка, которую я мечтала сохранить по ту сторону.
Сцена, разыгрывающаяся на моих глазах, очаровала меня. Моя дочь окликнула его сына, он повернул голову, просиял и пошел к ней. А я опять погрузилась в прошлое. Как если бы передо мной на экране прокручивали фильм про наши с Джошуа встречи. Лиза похожа на меня, все так говорят. Натан – вылитый отец. После небольшого колебания он осторожно поцеловал мою дочь. Джошуа бы не колебался. Натан предложил Лизе подойти ближе к морю – и тут я перестала их видеть. Теперь я видела нас, Джошуа и себя. Наблюдал ли он сейчас за той же сценой, что и я? Проживал ли заново наши воспоминания?