Бледные

Мама поначалу ругалась, что я стал уделять внимание и басу, но сменила гнев на милость, когда зашедший в гости Розанов сообщил ей, что практика игры на бас-гитаре развивает мелкую моторику, так необходимую для скрипачей. Странно, но она ему поверила, и бас-гитара заняла почетное место рядом с футляром, где хранилась скрипка. Со временем скрипка и вовсе отошла на второй план и доставалась из футляра по редким случаям.
  
Славик же снова с головой провалился в творчество и именно тогда в нашей жизни появилась готика. Правда только в плане музыки. Розанов перестал снабжать меня классикой трэша, а на его место пришли The Cure, Joy Division, Fields of the Nephilim и LAM. Последних Славик полюбил какой-то особенной, инфернальной любовью и порой цитировал избранные цитаты Шона Брэннана, вычитанные им в зарубежных журналах, которые продавались в «Черном солнце». Я же относился к музыке, как к музыке, особо не вникая в философию хотя бы тех же LAM. Мне просто нравился звук и атмосфера. Славик же пошел дальше.
– Люди живут в добровольной слепоте, Ярослав, – обмолвился как-то раз Славик, когда мы закончили приводить в порядок его этюд. – Они сознательно связывают себя всеми мыслимыми и немыслимыми запретами и страхами.
– И ты? – усмехнулся я, убирая скрипку в футляр.
– И я. Но я по крайней мере пытаюсь содрать эту повязку, закрывающую глаза. Большинство же предпочитает сосуществовать с ней.
– Она не приносит им дискомфорта.
– Приносит. Это самообман. Возьми, к примеру наших преподавателей. Спорю, что никто и понятия не имеет, сколько музыкальных стилей и ответвлений существует. Они застряли в мире классики. Красивой, но бездушной. Порой ее сменяет что-то простое. Блатняк, попса… не важно. А сотни прекрасных произведений остаются за бортом. Хуже добровольной слепоты только ограниченность мышления.
– Нельзя познать все, Слав, – вздохнул я, понимая, что моего друга вновь потащило в дебри философии.
– Нельзя, – согласился он. – Но можно к этому приблизиться. Возьми мой этюд, которому мы добавили органичный и пронзительный финал. Как ты думаешь, откуда он взялся?
– Понятия не имею, – ответил я. После философских бесед со Славиком в голове чаще всего царила пустота.
– Отказ от правил, – усмехнулся Розанов. – Стоило забыть то, чему нас учили на протяжении семи лет в музыкалке и добавить личный опыт, как получилось более яркое и самостоятельное произведение. Такое уже не останется за бортом. Это же аналог литературы, Ярослав. В школе тебя учат читать и писать, а если ты, к примеру, решишь написать книгу, то в дело вступит твой личный опыт, начитанность, насмотренность и что только не. И тогда ты создаешь нечто уникальное.
– Так, я не понял, куда ты клонишь?
– Я хочу содрать, как можно больше повязок, закрывающих чужие глаза, – улыбнулся Славик, на миг превратившись в обычного, пусть и взъерошенного мальчишку. – С помощью своего таланта.
– Ну а я тут при чем?
– Ты – моя вторая половина… – не договорив, он сконфуженно рассмеялся и покраснел. – Блин! Не в том смысле, что половина, а половина, понимаешь?
– Не очень, – снова вздохнул я.
– Без тебя мои пьесы – это грамотные, чистые и стерильные классические произведения. В них нет души. Для меня это сложно. Душу привносишь ты и твоя скрипка, добавляя эффект неожиданности. Да, не спорю, что порой твои идеи довольно посредственны и попахивают дилетантством, но они работают. Вспомни последнее выступление, где мы играли пьесу для фортепиано со скрипкой. Вспомни, как нам аплодировал зал. Это не сухие хлопки ради вежливости. Людям понравилось то, что мы создали.
– Так, ты типа предлагаешь писать музыку вместе?
– Именно.
– Ну, попробовать можно, – чуть подумав, ответил я. Розанов тут же засиял, как мыльный шар.
– Отрадно слышать. А еще. Сегодня мы на концерт идем.
– Блядь, Слава, – выругался я. – Когда ты уже поймешь, что о таком надо предупреждать заранее.
– Это всего лишь концерт. В «Семерках».
– Давно тебя на блатняк потянуло?
– Сегодня там готы собираются, – загадочно улыбнулся Славик. – Отличная возможность познакомиться с ними лично.
– Ну, если мама не будет против…
– Не будет, – перебил меня он. – Скажешь, что у нас репетиция к отчетному концерту.
– Не так все просто, – проворчал я, гадая, как бы подать маме эту новость в правильном свете. Ложь она чувствовала особенно тонко. А когда ловила на лжи, то и наказание было незамедлительным.
– Я зайду за тобой в семь, – отмахнулся Розанов, запихивая пачку нотных листов в дипломат. – И это… черное что-нибудь надень. У них там дресс-код такой.
– Ладно. Ты же не отвяжешься, – сдался я.
– Не-а. Не отвяжусь. Нам необходимо вдохновение и что-то мне подсказывает, что на этом концерте мы его как раз найдем.
К счастью, тот вечер мама решила провести в обществе своего сожителя и мне даже врать не пришлось. В такие моменты я обычно сидел во дворе на лавочке до утра или дремал, пристроившись на подоконнике в подъезде, если было холодно. Зайти домой, когда мама развлекалась, было сродни самоубийству. К этому я давно уже привык. Да и напоминание в виде косого шрама на левой щеке было. Мама тогда швырнула в меня хрустальной пепельницей. Разозлилась, что я увидел, как ее трахает очередной незнакомый мне мужик. Щеку потом зашили, но шрам остался.
– У дружка своего заночуй, не знаю, – отмахнулась она, когда сообщила мне, что сегодня у нее будут гости.
– Хорошо, – покорно ответил я, стоя у входа на кухню. Мамин сожитель Гоша – здоровенный грузин, колко усмехнулся и помотал головой. Меня он считал тряпкой, а когда напивался, мог начать учить жизни. И хорошо, если на словах. Порой он свою «учебу» подкреплял крепкой пиздюлиной. «Доходит лучше», как он любил повторять.
– Утром приходи. Но не рано, – рассмеялся он, заставив маму покраснеть.
– Хорошо, – снова повторил я и, вздохнув, отправился в свою комнату. Славик зайдет за мной в семь. Как раз успею собраться.
Черных вещей в моем гардеробе было немного. Школьные брюки, черные джинсы, купленные мамой когда-то в секонд-хенде, и черная водолазка, которую я носил большую часть времени. Славик к выбору своего образа подошел более ответственно, и я не удержался от улыбки, когда он зашел за мной ровно в семь вечера.
– Перебор? – тихо поинтересовался он, с сомнением осматривая свой прикид: черные джинсы, футболку-сеточку, надетую поверх другой футболки и видавшие виды военные берцы. Глаза Славик зачем-то обильно подвел черной тушью.
– У белой женщины готичный ребенок, – сострил я, заставив Славика улыбнуться.
– Я в «Kerrang» подсмотрел. Так гитарист Type O Negative одевается.
– Странно, что ты до меня живым и здоровым дошел. Или дороги пустыми были?
– Бегаю быстро, – вздохнул он. – Ты-то готов?
– Да.
– Тогда двинули.
«Шесть семерок» был довольно популярным клубом в центре города, которым владел мрачный мужчина, отзывающийся на погоняло Абрек. В стенах этого клуба не барыжили наркотой, практически не было драк и конфликтов. Виной всему слишком уж богатая биография Абрека, ссориться с которым было равносильно самоубийству, а его охране только дай повод почесать кулаки. Так почешут, что в больничку надолго заедешь, а там и в овощ превратиться недолго.
Обычно в клубе играла популярная музыка, но иногда Абрек позволял здесь выступить местным рок-группам, что привлекало множество человек. Нефоры нашего города в массе своей были трусливыми и неконфликтными, поэтому с радостью шли в те места, где риск получить пизды был минимальным. Сегодняшний вечер был отдан на откуп готам, которые стекались к клубу черными боязливыми ручейками. Правда на входе у нас с Розановым возникла проблемка. Мы выглядели, как пиздюки, а в клуб обычно пускали только совершеннолетних. Ну, либо тех, кто выглядел старше своих лет.
  
– Здравствуйте, – широко улыбнулся Славик, пытаясь протиснуться мимо бородатого громилы в черной футболке и черных свободных брюках. Тот, однако, выставил вперед руку и мотнул головой.