Цепи

Ради матери и своего будущего пришлось вернуться домой ни с чем. Точнее – сбежать, поджав хвост.
Сейчас – один звонок, и все мои проблемы решаются. А тогда я был никем.
Мысль воспользоваться положением и возобновить расследование часто залетает в голову. Но я её прогоняю. Не хочу ворошить прошлое – слишком оно болезненное. Отцу уже всё равно, а мне ещё жить.
 
Глава 3
   
Клара.
– Ларка, а ну бегом сюда! – стон Печеньки летит из зала. В нашей однушке не хватает места для личного пространства, которое так сильно психологи советуют отстаивать. Поэтому бабушка отделила угол гипсокартоном, создала для меня отдельный уголок с кроватью, а сама ютится на раскладном диване напротив телевизора. Этот угол 2×2 метра – для меня невероятно уютный и совсем не маленький. Нет, не жмёт. Учитывая мой невеликий рост 160 см, комната мне как раз. И зная характер своей бабушки, я чрезмерно благодарна ей за личное пространство. Ведь она могла ничего не делать, а приказать спать на раскладушке у шкафа. Печенька не отличается лёгкостью и мягкостью в характере, даже при общении с детьми. Для неё все, кто похож на человека, даже служебные собаки, должны быть дисциплинированы, обучены и приносить пользу обществу. На пенсии моя старушка устроилась на работу в школу уборщицей. Мемы на тему злых школьных уборщиц, для детей, где работает Печенька, – суровая реальность. Она и правда может дать грязной тряпкой по спине, если кто-то пройдёт в грязной обуви по помытому. Ну что поделать, такой у неё характер. За годы работы в женской колонии у неё выработалась профессиональная деформация. Считает, что все должны ходить по струнке и беспрекословно выполнять приказы. Она суровая, жесткая, но справедливая. Даже не смотря на её скверность и жестокость, она помогала многим женщинам в колонии. У неё глаз намётанный, людей насквозь видит. Особенно женщин. С первого взгляда может понять, виновата ли девушка в совершённом преступлении или нет; хороший перед ней человек стоит или отъявленный психопат. У Печеньки чуйка на скрытые грешки, получше чем у служебных собак на наркотики.
– Че случилось? – выбегаю из своей «комнаты». Впиваюсь взглядом в морщинистое лицо своей старушки, пытаюсь уловить подсказку. Она у меня гипертоник со стажем, и в последнее время давление часто скачет.
– Расчехляй этот твой прибор! – командует, плюхнувшись на диван.
Ну точно, давление.
По телевизору новости идут.
– Я антенну откручу, честное слово! – ругаюсь, распаковывая электронный тонометр. Не выдерживает стальной характер бабушки современных новостей. – Что хоть показали?
– Авария под мостом. Представляешь? Мать скончалась, а ребёнок выжил… – взгляд побледневших от старости глаз моментально потух, покрылся тёмной пеленой воспоминаний.
Печенька притихла.
Оборачиваю вокруг её руки аппарат, а она резко его срывает, в сторону швыряет, с дивана подскакивает.
– Чё ты мне суешь?! – наезжает. – Говорю же, авария там! Ребёнок в реанимации! Отвези меня в больницу!
– Ладно, ладно! Только не волнуйся так.
Пока спускаемся в лифте, пытаюсь узнать хоть немного об этом ребёнке. Не спроста бабушка торопится его навестить.
– Ба, ты знала его маму?
– Тфф, – фыркает, на свою трость опирается двумя руками. – Я у его матери роды в тюрьме принимала! Хорошая девушка, только в жизни не повезло. Людка как откинулась, так сразу мальчонку забрала. Сирота она, никого нет. Теперь и пацанёнок один…
– Ба, ты сама говорила, что всех не спасти.
– Всех не спасти. А Славику помочь нужно. Мать его много добра людям делала. Никогда не смотрела, кому помогать, а кому нет. Всем в колонии помощь оказывала, со всеми всем делилась, слабых и немощных защищала.
– Сколько сидела?
– Семь лет.
М-да, достаточный срок, чтобы Печенька полюбила человека всей душой. Для неё они все были как дети для воспитателя. Кого-то всё время наказывала, кого-то жалела, кого-то искренне любила.
– По какой статье залетела? – спрашиваю.
Выходим из лифта, из подъезда. Направляемся к покосившемуся дереву у гаражей, там мой верный конь припаркован.
– Мужа убила, а потом прикопала в огороде. Дура! Если бы сразу об убийстве сообщила, меньше бы дали, за самооборону. А так как она скрыла преступление, то впаяли почти по полной. От максимального срока спасла беременность и следы насилия на теле от муженька.
Да уж, каких только историй от Печеньки не услышишь.
Завожу байк, передаю бабуле её шлем, жду, когда она позади меня усядется. Печенька кряхтит, взбираясь на железного коня, трость подмышкой зажимает, ноги на подножке пристраивает.
– Полетели! – поторапливает.
Газу поддаю, выезжаю со двора. Мчусь между машинами, собирая защитным стеклом мелкие капли промозглой мороси. В такую погоду ездить опасно для жизни. Но если бабушка что-то решила, её ничто не остановит.
– Ларка! Чё ты телешься, как говно в проруби?! Живее давай! – орёт Печенька.
Выжимаю газ, рев мотора в груди. Иду на опережение большого крутого гелика, как вдруг водитель резко подрезает. Хотел перестроиться и в зеркало не посмотрел. Врезаюсь передним колесом в пассажирскую дверь, благо не сильно. Успела оттормозиться. Даже с байка не слетели. Сила в руках имеется, удалось удержать коня, чтобы не завалился.
Пока пытаюсь отдышаться, мысленно благодарю Бога за то, что всё обошлось.
– Куда прёшь, курица!? – вопит лысый водила, высунувшись из окна. Внушительный подбородок и бритая башка – напоминают бандитов из ментовских сериалов, которые бабушка обожает.
Не успеваю открыть рот, чтобы извиниться, как бабушка орёт позади меня, длинной тростью в окно гелика тычет:
– В глазки долбишься? Не видишь, старушка в больницу едет?!
Разглядев на пассажирском пожилую женщину, мужчина впал в лёгкое состояние шока.
– Сами виноваты! Носитесь на своих гробах, как сумасшедшие! – приходит в себя мужик.
– В зеркало надо смотреть, урод! – заявляет бабушка. Одним махом сбивает тростью боковое зеркало гелика. – Ларка, давай быстрее, поехали! – поторапливает.
Мужик со взглядом разъярённого зверя из машины выходит, прет прямо на нас. Откатываюсь назад, газ выкручиваю, объезжаю его на полном ходу. Удалось свинтить до того, как кара настигнет. Печеньке бы поучиться сдерживать эмоции. Может её тоже к Жене Женевне записать?
Бабушка по долгу службы с ментами на короткой ноге всегда была. И после выхода на пенсию ничего не изменилось. Её уважают. Начальник полиции – её хороший друг. Поэтому моя старушка не боится последствий такого поведения. Она в принципе, ничего не боится.
– С зеркалом ты погорячилась, – говорю, снимая шлем у городской больницы. Противная серая морось сопровождается мокрым туманом, бегущим от моря. Тяжёлый влажный воздух пахнет сыростью, мокрым асфальтом и немного морской солью.
– Этот кабаняка им все равно не пользуется! – отмахивается Печенька, спрыгивая на землю. Вручает мне свой шлем, тростью в землю упирается, прихрамывая семенит с невозмутимым лицом ко входу.
К мальчику нас не хотели пускать, так как мы не родственники. Но бабушка такой шум подняла, за десять минут успела поставить на уши всё отделение и наехать на главного врача.
Пацана только перевели из реанимации в обычную палату.
Заходим, Печенька сразу у его кровати встаёт, на трость двумя руками опирается. Разглядывает спящего мальчишку, и я вместе с ней.
Обычный мальчик десяти лет. Лицо бледное, светло-русые волосы коротко стрижены. Россыпь мелких веснушек на носу и щеках.
Малой спит крепким тревожным сном. То и дело дёргает верхней губой, жалобно постанывает.
  
– Вот судьба у человека… – тихо говорит Печенька. – Родился в колонии, в детском доме детство провёл, а теперь и вовсе один остался.
Жалость в её строгих глазах блестит влагой на серо-голубой радужке. Губы сжаты в тонкую кривую линию, подбородок бугрится, щеки сильнее вниз тянутся, словно вот-вот упадут на грудь.