Друзья в верхах

— У вас есть к тому основания? — спросил Брунетти, хотя был совершенно уверен, что такой ответ даль Карло — не более чем довольно откровенная попытка использовать Росси как прикрытие своей собственной непорядочности.
Впервые за время разговора даль Карло посмотрел комиссару прямо в глаза, и Брунетти счел это бесспорным доказательством того, что тот лжет.
— Ничего особенного я сообщить не могу. Однако в последние несколько месяцев поведение Росси изменилось. Он стал скрытным, нервным. Именно сейчас, когда вы задали этот вопрос, я вспомнил об этом.
  
— А это несложно? — поинтересовался Брунетти и, видя, что даль Карло не успевает за движением его мысли, уточнил: — Брать взятки?
Он был готов к тому, что даль Карло скажет: «Я никогда не думал об этом», и тогда комиссар вряд ли удержался бы от смеха. Но инженер ограничился ни к чему не обязывающим признанием:
— Полагаю, что это в принципе возможно.
Брунетти надолго замолчал, даль Карло не выдержал и спросил:
— Почему вы задаете такие вопросы, комиссар?
И тогда Брунетти ответил:
— Мы не вполне уверены в том, — он всегда считал множественное число в таких случаях более убедительным, — что смерть Росси действительно последовала в результате несчастного случая.
На сей раз даль Карло не смог скрыть удивления, хотя нельзя было понять, что его удивляет: сама возможность насильственной смерти Росси или тот факт, что полиция до нее докопалась. Очевидно, в голове у него роились различные идеи, потому что он смотрел на Брунетти хитрым взглядом, напомнившим Брунетти расчетливый взгляд Зеччино.
Мысль о Зеччино побудила Брунетти заявить:
— У нас даже есть свидетель, готовый подтвердить, что все было совсем не так.
— Свидетель? — громко повторил даль Карло с таким недоверием, будто никогда не слышал этого слова.
— Да, кое-кто в тот момент присутствовал в здании. — Брунетти неожиданно встал. — Спасибо за помощь, Dottore.
Он протянул руку. Даль Карло, явно растерявшись от странного поворота разговора, поднялся, и его прощальное рукопожатие оказалось гораздо менее сердечным.
Полицейские уже вышли в приемную, когда он все же высказал свое недоверие:
— Я нахожу это маловероятным. Никто его не убивал. Для этого нет никакой причины. И здание давно пустует. Каким образом кто-то мог видеть, что произошло?
Поскольку ни Брунетти, ни Вьянелло не ответили, даль Карло поспешил вслед за ними в приемную, не обращая внимания на синьорину Дольфин, уткнувшую глаза в монитор, и увидел, как за полицейскими закрылась дверь. Ни один из них не подумал о том, что надо бы попрощаться.
  
21
 
Брунетти плохо спал этой ночью, мешали мысли о событиях прошедшего дня. Он решил, что Зеччино, скорее всего, лгал ему и видел — или слышал — намного больше, чем рассказал. И почему он замолчал столь внезапно? Бесконечная ночь напомнила и о другом: об отказе Патты признать преступными делишки своего сына, о том, как несправедливо Лука относится к жене, о непрофессионализме некоторых сослуживцев, мешающем его повседневной работе. Кроме того, Брунетти никак не мог избавиться от мысли о двух молоденьких девушках — она больше всего беспокоила его. Одна из них растрачивала жизнь, предлагая себя грязному наркоману на заброшенных чердаках, а другая очутилась в ловушке, испытывая горе из-за смерти Марко и чувство вины, поскольку причиной его гибели был кто-то из ее близких. Жизненный опыт давно вытравил из Брунетти все остатки сентиментальности, но от мучительной жалости к этим девушкам он освободиться не мог.
Была ли она наверху, когда он обнаружил Зеччино? Ему так хотелось побыстрее покинуть тот дом, что он не стал подниматься на чердак, чтобы посмотреть, есть ли там кто-то еще. Тот факт, что Зеччино спустился вниз по лестнице, не означал, что парень собирался выходить; с тем же успехом он мог просто услышать шум, произведенный его, Брунетти, приходом, и отправиться проверить, что случилось. А девушка при этом осталась на чердаке.
Хорошо хоть Пучетти удалось выяснить, как имя той, второй девушки: Анна Мария Рати, живет с родителями и братом в Кастелло и учится на архитектурном факультете университета.
Часы уже пробили четыре. Комиссар в сотый раз тяжко вздохнул и решил еще раз сходить в тот дом сегодня утром — попытаться поговорить с Зеччино. Вскоре после этого он погрузился в спокойный сон и проснулся, когда Паола уже ушла в университет, а дети — на учебу.
Одевшись, он позвонил в квестуру, предупредил, что задержится, и вернулся в спальню за пистолетом. Влез на стул и увидел на верхней полке шкафа сундучок, который его отец в конце войны привез из России. Замок висел на месте, но он понятия не имел, куда подевался ключ. Он снял сундучок с полки, поставил на кровать. Сверху на крышке обнаружился прикрепленный листок бумаги, рукой Кьяры на нем было выведено:
 
Папа, предполагается, что Раффи и я не знаем, что ключ спрятан за картиной в мамином кабинете. Целую.
 
Брунетти нашел ключ, подумал, стоит ли отвечать на записку дочери, и решил: нет, лучше не поощрять ее легкомыслия. Он зарядил пистолет, пристроил его в кобуру, поставил сундучок обратно в шкаф и вышел из дома.
Калле была как обычно безлюдна, и дом стоял тихий и заброшенный. Комиссар уже привычно проделал манипуляции с замком и вошел в дом, на этот раз оставив дверь открытой. Он не пытался скрывать свое присутствие и, остановившись у лестницы, крикнул:
— Зеччино, это полиция! Я поднимаюсь!
Он подождал минуту: сверху не донеслось ни звука. Жалея о том, что забыл взять фонарь, и радуясь, что хоть какой-то свет проникает через открытую дверь у него за спиной, он поднялся на первый этаж. Тишина. Он поднялся на второй этаж, на третий и остановился на лестничной площадке. Открыл ставни обоих окон, и этого света было достаточно, чтобы разглядеть лестницу на чердак.
Наверху Брунетти остановился. По обеим сторонам и в конце небольшого коридора он разглядел двери. Слева от него через сломанные ставни струился поток света. Снова выкрикнув имя Зеччино, он подождал и затем, странным образом успокоенный этой тишиной, вошел в первую дверь справа.
Комната была пуста — лишь несколько коробок с инструментами, козлы для пилки досок и измазанный известью рабочий комбинезон. За дверью напротив — тоже пусто. Оставалась лишь дверь в конце коридора.
За ней, как он и страшился, Брунетти обнаружил Зеччино и девушку. В лучах света, проникавших через грязную застекленную крышу, он впервые увидел ее — она лежала на Зеччино.
Должно быть, сначала убили его — он рухнул под градом ударов, а она продолжала безуспешно сопротивляться, пока в конце концов не упала на него.
— Бедные дети, — тихо произнес Брунетти и еле удержался, чтобы не перекреститься. Полураздетые тела выглядели такими беззащитными и маленькими — смерть будто укорачивает людей, темная лужа крови засохла под их головами.
Он видел затылок Зеччино и лицо девушки, или, точнее, то, что осталось от лица. Череп Зеччино был во вмятинах, а у нее не было носа, который снесли ударом такой силы, что от носа остался лишь осколок хряща, прилипший к левой щеке.
Брунетти отвернулся и осмотрел комнату. У одной из стен были навалены замызганные матрацы. Рядом лежала одежда, которую они в спешке сбросили, чтобы сделать то, ради чего пришли сюда. Он заметил окровавленный шприц, и в памяти всплыло стихотворение, однажды прочитанное ему Паолой: поэт пытается обольстить женщину, уверяя ее, что их кровь смешивается в блохе, которая кусает их обоих.   [22] Он тогда подумал, что это довольно странный способ соединения мужчины и женщины. Но ведь не более странный, чем шприц с героином! Рядом лежало несколько пустых пакетиков, размером чуть больше тех, которые нашли в кармане Роберто Патты.
  
Спустившись вниз, Брунетти достал мобильный телефон, который сегодня не поленился взять с собой, и позвонил в квестуру сообщить о страшной находке. Профессиональное чутье подсказывало ему, что следует вернуться в комнату, где лежат трупы, и еще раз все внимательно осмотреть. Но Брунетти не смог. Он перешел на противоположную сторону калле и стоял, греясь в лучах весеннего солнца и ожидая, когда прибудут остальные.