Подземелье ведьм (СИ)
— Спала бы ты, пташка, отсыпалась да восстанавливалась, — женщина подняла на Эйрин испытывающий взгляд, — не знаю уж, что с тобой случилось, да и не хочу знать, — добавила Лия, когда румянец, который только-только появился на лице Эйрин, начал спадать, — но вот только силы тебе нужны для восстановления. А значит — и отдых нужен, — ласково закончила Да́лия.
Эйрин не знала, чем ответить на такую заботу. В памяти всплывали легенды, сказки, мифы и просто рассказы стариков. И ни в одном из них люди не были добрыми существами. Потому и сложно было довериться, и страшно было раскрыться. Продолжили бы Далия с Брандом смотреть на неё такими добрыми глазами, если бы знали правду? Не пожалел бы о том неловком поцелуе на заднем дворике у колодца Дав, если бы она открылась ему? А Айви? Этот маленький, смешной и вечно смеющийся ребёнок — смогла бы ли она оставаться такой же рядом с ней, ведьмой из мрачного и пыльного подземелья? У Эйрин не существовало ответов ни на один из этих вопросов, и поэтому она продолжала молча отогреваться душой в семье, какой у неё никогда не было.
Эйрин, погруженная в воспоминания, споткнулась и полетела на землю, содрав до крови колени. По щеке скатилась скупая одинокая слезинка. Эйрин понимала, что там, внизу, куда она сейчас так торопилась, её никто не ждёт. Мать беспокоится только о том, что подумают и скажут остальные, как будто общественное мнение — это то единственное, что так важно в этой жизни. Друзей у дочери жрицы нет и не могло быть, да и откуда им взяться? Пока ребята дружно сбегали на поверхность, чтоб полюбоваться на такое далёкое солнце — Эйрин как на привязи сидела около матери, изображая любящую и послушную дочь. Только отец ждал бы её, искренне беспокоясь, да и тот давным-давно пропал. Эйрин стиснула зубы, размазала грязными от земли пальцами слезинку и пошла дальше. До входа в подземелье осталось совсем немного.
Глава 4
Стейн устало опустил руки и оглядел небольшую кучку земли, что высилась у него под ногами. Странное чувство шевельнулось внутри, маленьким червячком прогрызая себе путь наружу. «Я теперь свободен», — ликовала душа. Но сам мужчина не радовался этому чувству.
— Что ж ты за человек-то такой? — он сплёл пальцы в замок и завёл руки себе за шею. Между лопаток хрустнуло.
— Приносим свои соболезнования, — прошелестело за спиной. Он обернулся. Низкая сухонькая старушка, бывшая его соседкой на протяжении десяти лет, голубеньким платочком утирала слезящиеся полуслепые глаза.
«Интересно, ты плачешь, потому что скорбишь? Или просто солнца уже не выносишь?» — мысленно усмехнулся он. Усмешка была злой, и тень её затронула глаза, которые он поспешил прикрыть, принимая соболезнования. Вслух Сте́йн произнёс совсем другое:
— Спасибо. Прошу меня извинить, но мне надо побыть одному.
Старушка понимающе кивнула, и мужчина сделал нетвёрдый шаг в сторону дома. Ему правда нужно было побыть одному. Подумать только, сегодня он похоронил женщину, которая стала для него настоящим спасением, пристанью, маяком… А он не чувствует ничего, кроме облегчения. Так, может, права была тётушка, сказавшая на прощание, что он чудовище?
Закатное солнце било в чердачное окошко, пока Стейн суетливыми движениями бросал в мешок то, с чем не готов был расстаться: затёртую до дыр книжку о ведьмах, маленький складной ножик, оставшийся в память об отце, и завёрнутый в кусок ткани ломоть хлеба, утащенный у тётки из-под носа. Сегодня он уйдёт с Венди в подземелье. Она обещала.
Он не мог дождаться момента, когда солнце сменится тусклым диском луны, а с первого этажа раздастся тихое тёткино сопение. Внутри всё переворачивалось от предвкушения — пальцы сводило, и он напрягал их раз за разом, пытаясь сбросить с себя томительное ожидание. Ещё чуть-чуть, совсем немного, и мечты маленького мальчика, в которые никто не верил, сбудутся. И больше не хотелось подвешивать Свейна на яблоне, мстить своре ребят, что бросались камнями в забор и плевками метили территорию, закрытую для Стейна. Больше ничего не хотелось, кроме как оказаться в Регстейне — городе ведьм.
Он затянул горлышко мешка и оглянулся в последний раз. Стейну хотелось верить, что он больше никогда не увидит это чердачное окошко, кровать со сваленным на ней одеялом и подушками, деревянный стол с брошенной на него книгой. Чердак был его самым любимым местом в этом мире, но впереди ждало настоящее путешествие. Так пусть и чердак останется лишь приятным воспоминанием.
Стейн вышел, аккуратно прикрыл дверь и, стараясь не скрипеть рассохшимися ступенями, спустился вниз. Сердце громко бухало, и он уговаривал его успокоиться, стучать чуть тише, лишь бы тётушка не проснулась и не помешала побегу. Но сердце успокаиваться не желало. Стейн уже почти миновал последнее препятствие — маленький холл, заставленный горшками с цветами — как тётушка вышла из спальни.
— И куда ты намылился, Стейнмод? — строго спросила она голосом, который совсем не вязался с её заспанным видом.
— Я… погулять.
Его же голос осип. Ещё ни разу в жизни ему не приходилось лгать тётушке. Ещё ни разу он ей не перечил.
— Время видел? Ночь на дворе, даже петухи спят ещё. Быстро в кровать.
Стейн упрямо вздёрнул подбородок, но остался стоять на месте. Тётушку он любил. Она заменила ему родителей, но… Впервые в жизни он стоял на пороге в новый, неизведанный мир. Мир магии и волшебства. Мир, о котором он мечтал долгими тёмными ночами, загадывая желания на падающие звёзды и первые рассветные лучи. И он не мог отступить. Не сейчас.
— Не могу…
Он пятился к двери, не отводя взгляда от тётушки.
— Мне нужно, понимаешь? — почти с мольбой промолвил он.
Тётушка только сильнее нахмурила брови. Даже сейчас, в ночной рубашке и с убранными под чепец волосами, она не растеряла своего грозного вида. Она было сделала шаг вперёд, но Стейн опрометью кинулся за дверь дома, зная, что если уступит — мир, который готова была подарить ему Венди, останется яркой и красивой сказкой, годной лишь на то, чтобы рассказывать её деревенским малышам.
— Стейнмод… — растерянно проговорила тётушка, теряя весь свой суровый вид.
Он оглянулся, даже не замечая, что щиколотки тонут в холодном вязком тумане.
— Прости.
И бросился за калитку, и дальше — вдоль холма, к берегам Вольденграса. Туда, где ждала его Венди. Он ещё долго слышал, как, надрывно рыдая, звала его тётушка. Знал, что завтра с утра уже не увидит её руки, привычными движениями замешивающие тесто на хлеб. Завтра она не назовёт его полным именем и не будет ругать за нетронутый обед. Завтра… Начнётся совсем другая жизнь. И пусть сейчас немного больно — это рвутся путы, связывающие его с человеческим миром. И пусть рвутся. Старый Стейнмод остаётся здесь, чтобы больше никогда не вернуться.
— Да чтоб тебя, — стукнул он кулаком по входной двери, когда та со скрипом закрылась. Внутри всё было так же, как и десять лет назад. Всё так же кухонька, ютящаяся в углу дома, была украшена зеленью в глиняных горшках. Со стен свисали пучки сушеного лука и чеснока, а в миниатюрных баночках на полках теснились специи. Гретта любила готовить.
— Пап? — из угла вылез парнишка, которого Стейн не заметил. Его рыжие вихры, обычно торчащие во все стороны, грязными прядями свисали на щёки, мокрые от слёз. Он старался держаться, но эти солёные водопады, казалось, были бесконечны.
— Да, Альв. Как ты? — спросил Стейн и сам поморщился от того, насколько безразлично прозвучал его голос. Все чувства будто умерли, исчезли, оставив внутри лишь пустоту.
— Я… — парнишка почесал за ухом и запнулся.
— Что?
— Я к бабушке уйду, можно? — наконец, собравшись с духом, выпалил он.
— Да, давай я тебя соберу. Ты это хорошо придумал, — мужчина присел перед Альвом и большими пальцами утёр слезинки с его глаз, — ей сейчас очень тяжело. Не должны дети умирать раньше родителей, не должны. Побудь с ней, пока не полегчает.