Дорога в 1000 ли
Второй залп услышали уже многие, а когда вслед за ним весь китайский берег окутался дымом от ружейной пальбы и над головами, а где-то и ниже, засвистели пули, гуляющая публика бросилась бежать, снося нерасторопных лотошников и палатки. Вопли ужаса на время перекрыли остальные звуки. Однако ещё громче оказалась артиллерийская канонада с последующим свистом ядер, обрушившихся на пароходы у пристани, на склады грузов и дома на набережной. Одно из ядер угодило в краснокирпичную стену гостиницы «Россия» возле Триумфальной арки, оставив в ней глубокую вмятину. Команды пароходов и грузчики Финогеновой артели, работавшие в воскресенье, спешно покинули пристань.
Пашка Черных замешкался было в раздумье, куда податься, но взрыв очередной артиллерийской гранаты оказался равен хорошему пинку под зад, и он, прихрамывая, побежал под защиту Царских ворот, как благовещенцы называли Триумфальную арку.
Тем временем «Бурлак» поравнялся по траверзу с лагерем, однако фарватер здесь проходил ближе к китайскому берегу, и потому пароход немедленно был обстрелян. Хорошо, что не из пушек. Пули изрешетили палубные надстройки. Капитан приказал повернуть обратно, однако рулевой так круто переложил штурвал, что судно завалилось на правый борт и начало тонуть. Команда попрыгала за борт и вплавь добралась до берега. Последним ушёл капитан. «Бурлак» благополучно затонул, обошлось без жертв.
Убегать с набережной можно было лишь по улицам, перпендикулярным к Амуру, а они-то как раз и простреливались из Китая. Кто подогадливей, укрылись за Триумфальной аркой. За её стенами скопилось не меньше полусотни человек – любопытство преодолело страх: ждали, что будет дальше. Ругали китайцев, грозили им адскими карами, Россия, мол, с ними посчитается. Но нашёлся трезвый голос, напомнил, что в городе всего две пушки и совсем мало солдат.
– Да, мало, и китайцам это хорошо известно, – поддержал трезвомыслящего торговец из разбитой палатки. – Даже лучше, чем нам. У них тут каждый второй – агент.
– Как бы не каждый первый, – то ли возразил, то ли добавил молодой франт, похожий на приказчика, нарядившегося по случаю вечернего гуляния. Но сказал с явной ноткой превосходства.
Стоявший рядом Пашка хмыкнул презрительно, франт мгновенно ухватился:
– А что, не так, что ли? – и на всякий случай отодвинулся от парня в грязноватой грузчицкой рубахе.
Пашка не удостоил его даже взглядом. Ему хотелось уйти подальше отсюда, может быть, на ту же Северную – мелькнула мысль: как там Еленка? – но то и дело просвистывавшие пули к передвижению не располагали. Приходилось ждать затишья.
Вот и война начинается, думал он. Ванька с Илькой, наверное, уже вовсю воюют, а я тут прячусь, со всякой шушерой якшаюсь. Пойду в Правление, пущай в Четвёртый полк к Григорию Васильевичу Винникову запишут. Пешак я никакой, а на коне усижу не хуже других.
– А что ж наша контрразведка? – спросил торговец, показывая осведомлённость в делах военных. – Или полиция, на худой конец?
– Вот именно: на худой, – ухмыльнулся франт.
У Пашки зачесались кулаки – уж так захотелось дать ему по шее! Полицию он уважал. По крайней мере, к нему там всегда относились по-человечески.
– Помолчал бы ты, выблюдок [27], – процедил он. – Китайский прихвостень!
Франт поспешно протолкался от него подальше, однако тлеющий уголёк сомнения упал на сухую траву.
Собравшиеся заспорили, обсуждая действия полиции. Вернее, по мнению многих, бездействие.
Спор остановил всё тот же трезвомыслящий горожанин:
– Высадят десант, а нам и защититься нечем. Оружие в магазинах ещё вчера расхватали, когда «Михаил» с «Селенгой» пришли.
– В управе в ополчение записывают, – сказал мальчишка, как-то затесавшийся среди взрослых. – Говорят, ружья выдадут и револьверы.
Услышав про запись, несколько мужчин, пригибаясь, зигзагами побежали к управе, благо она была неподалёку, на углу Большой улицы. Остальные лишь проводили их взглядами.
– Вот они, истинные патриоты! – с пафосом сказал трезвомыслящий гражданин.
– А что ж вы сами не побежали? – послышался насмешливый голос.
– Я бегать не могу. У меня ноги больные и одышка. – Трезвомыслящий усиленно задышал, показывая всем, как ему трудно.
«Пойду-ка я в правление, – подумал Павел, – до него ж тоже рукой подать, там наверняка кто-то должон быть, можа, сразу и решат со мной».
Он не побежал, как другие, а спокойно пошёл, стараясь быть как бы в тени колонн Царских ворот, пули с того берега пролетали по сторонам тени, не попадая в неё. Прятавшиеся возле арки удивлённо проводили его взглядами, но последовать за ним никто не рискнул.
А в городской управе действительно шла запись добровольцев в ополчение. Несколько десятков уже записавшихся, выйдя на улицу, оказались на пути убегавших с набережной, однако не устремились вместе с ними в глубину города, а бросились обратно в управу, требуя немедленно выдать оружие. Его было так мало, что добровольцы вырывали ружья друг у друга, и дело доходило до крови. Неизвестно откуда появилось известие, что полсотни ружей есть в магазине купца Чурина. Он был тут же, на Торговой улице, его моментально вскрыли. Заодно взломали замки ещё у нескольких магазинов, но оружия всё-таки не хватало, и взять его было уже негде. К тому же нашлись ушлые обыватели, которые, захватив желанные стволы, понесли их домой с намерением применить для обороны собственных единоличных владений.
Зато другая часть вооружившихся устремилась на берег, чтобы дать отпор маньчжурскому десанту – слух пронёсся, что тот на подходе, – но там негде и нечем было укрыться, да и десанта не оказалось. Однако, словно в награду за их порыв, солдаты прикатили на берег конной тягой две пушки, имевшиеся в наличии, и, невзирая на огонь с китайской стороны, сделали несколько выстрелов по Сахаляну зажигательными бомбами. В городке вспыхнули пожары. Китайцы, видимо, в отместку, запустили по Благовещенску гранаты, но их разрывы не нанесли ощутимого вреда.
Паника в городе поутихла, да по-настоящему её, собственно, и не было: просто поначалу сработал эффект неожиданности. А потом горожане убедились, что противник стреляет плохо, попыток вторжения не наблюдается, и успокоились. Когда же через пару часов обстрел затих, на участках, определённых городской думой, развернулась работа по сооружению ложементов и траншей для укрытия ополченцев.
К тому времени июльские сумерки окутали дома и улицы. Увеличился поток телег и повозок из города на север: многие обыватели, опасаясь вторжения, предпочли выбраться в чистое поле и там переждать неопределённую и опасную ситуацию. У кого было оружие, берегли его как единственную в жизни опору, не продавали ни за какие деньги, а пытающихся отобрать грозили пристрелить на месте. За городом разбивались настоящие бивуаки, на кострах готовилась еда, и появились нищие – они ходили между кострами и выпрашивали еду ради Христа. Их не гнали, кормили и отводили душу в разговорах о будущих неприятностях и возможных бедах.
Военный губернатор, бывший за Зеей на посту № 1, узнал об обстреле поздним вечером и немедленно приказал вернуть в город две роты солдат, сотню казаков и четыре пушки с боеприпасами. А для восполнения уходящих сил велел создать крестьянское ополчение, что и было исполнено буквально на следующий день. Причём никто у крестьян согласия не спрашивал, всех здоровых записали поголовно. Кроме того, в Благовещенск были отправлены курсировавшие между постами пароходы «Газимур» и «Селенга». Их китайцы несколько раз подвергали ружейному и артиллерийскому обстрелу. К счастью, пока без жертв.
Генерал вернулся в город глубокой ночью и первым делом вызвал к себе подполковника Орфёнова и полицеймейстера Батаревича. Они явились полусонные, от усталости еле стояли на ногах. Заметив это, Константин Николаевич немедленно усадил их и попросил дежурного офицера приготовить чай.
Выпив свою чашку и подождав, пока офицеры придут в себя, требовательно сказал: