Дорога в 1000 ли

– И верно: чё это?!
Ненадолго затихло и снова: бухх!.. бухх!.. бухх!..
– В городе вроде бы… – предположила Еленка.
– Нет, – уверенно заявил Павел, – нижей! Колоблиз Айгуни́.
– Ну да! – возразила Еленка. – До Айгуни́-то отцель скоко вёрст будет?
– А по воде звуки бежко идут. Издаля слышно. Пушки это. Китайцы, видать, рыпнулись, а наши им вколачивают.
Помолчали, прислушиваясь.
– Паш, – спросила Еленка, – а тебя на войну заберут?
Он не ответил, а она вдруг рывком подтянулась к нему, обхватила горячими руками, как смогла, и… заплакала.
– Ты чё?! – смутился и испугался Пашка.
– Убьют тебя-а… и намиловаться не успе-е-ем…
– Фу ты, дура, чё ли?! Никто меня не убьёт… – и добавил вполголоса, как бы про себя: – Окромя твоего тяти, ежели узнат…
Она не дала ему продолжить – закрыла рот поцелуем.
  
23
 
Они ведать не ведали, пока миловались на зейском песке, что творилось на Амуре, чьи и почему бухали пушки. Да и кто мог ведать?!
А там разворачивались опасные и даже, можно сказать, страшные для левобережья события.
По Амуру снизу шёл пароход «Михаил» с пятью баржами. Первая была загружена боеприпасами – для благовещенского гарнизона, а четыре пустые. Лето началось жаркое, сухое, река сильно обмелела, и фарватер вилял: приближался то к российскому берегу, то к китайскому. С парохода видели, что на российском всё было тихо и мирно, в то время как на китайском бурно шли военные приготовления. Пронзительно кричали и размахивали палками офицеры, сгоняя солдат в команды и направляя их на рытьё траншей и обустройство ложементов; где лошадьми, где вручную подкатывали и устанавливали пушки, формируя батареи; туда-сюда непрерывно скакали верховые, видимо, доставляя приказы и доклады.
– До чего ж крикливый народ эти китайцы, – сказал пожилой матрос Нефёдов молодому матросу Фатееву.
– Наши командиры тоже базлать умеют, – откликнулся тот.
Они сидели на кнехтах на носу парохода – несли боевую вахту. Ружья, как было приказано, на вид не выставляли, однако держали наготове: всякое может случиться.
– Смотри, белыми тряпками машут, – сказал Фатеев. – Остановиться, что ль, требуют?
– Нельзя нам останавливаться, у нас груз военный.
«Михаил» и в самом деле не собирался останавливаться: плицы колёс по-прежнему равномерно шлёпали по воде, в глубине корпуса парохода шумно вздыхала машина.
Миновали Айгун, прошли импань, городскую крепость, версты на две выше по реке, и приближались к деревне Сандагу. Везде по берегу тянулись окопы, полные солдат, возле деревни виднелась артиллерийская батарея.
Фарватер отвернул от китайского берега, пароход стал отдаляться, и тут из окопов выскочили несколько командиров (уж больно громко кричали и размахивали палками), по их команде берег ощетинился ружьями.
– Пригнись! – скомандовал Нефёдов. – Пальба начнётся – и нам прилетит.
Как в воду глядел. Первый залп раздался на последних словах старого матроса, и одна из первых пуль, пробив фанерный фальшборт, впилась в левое плечо Нефёдова. На фальшборт и палубу брызнули струйки крови.
– Так это чё, война? – с ужасом спросил Фатеев.
– Война, война, – сквозь зубы ответил Нефёдов, зажимая рукой рану. – Найди, чем перевязать. Тряпку подлиньше…
Фатеев метнулся в трюм.
С берега забухали пушки. Перед носом «Михаила» взметнулись фонтаны воды. Тотчас смолкла машина, остановились колёса. Пароход понемногу начало сносить течение.
Из рулевой рубки донеслась команда «Спустить якорь!». Прибежавшие два матроса, не обращая внимания на лежавшего на палубе Нефёдова, подкрутили кабестан, высвобождая ступор якорной цепи, цепь загрохотала в палубном клюзе, якорь шлёпнул по воде, и через несколько секунд сползание парохода по течению прекратилось.
К этому времени вернулся Фатеев с мотком протирочных тряпок из машинного отделения. Нефёдова перевязали и проводили в кубрик. Проходя по левому борту, матросы видели, как к «Михаилу» и баржам спешат лодки с вооружёнными людьми. Две из них ткнулись в борт парохода выше и ниже колеса, и на палубу ловко, как обезьяны, запрыгнули солдаты с ружьями и офицер с палкой и саблей на боку.
 
На пароходе кроме команды никого не было, китайские солдаты быстро обежали все помещения, нашли несколько ружей, доложили офицеру. Тот отдал приказание, и ружья были сброшены в лодку. Матросы было дёрнулись не отдавать, но солдаты взяли всех на прицел, и капитан приказал:
– Отставить! Пускай забирают. Это – провокация. Не хватало ещё, чтобы нас, как фазанов, постреляли, а потом объявили, что мы войну начали.
На барже с боеприпасами находился сопровождающий штабс-капитан Кривцов и несколько прикомандированных казаков охраны. Китайские чиновники осмотрели груз, и старший, в голубом халате, расшитом фазанами, и голубой конической шапке с золотым шариком, важно сказал Кривцову на ломаном русском языке:
– Элосы плавание по Хэйлунцзян заплещено. Глуз надлежит конфисковать.
– Они Амур называют Хэйлунцзяном, ваше благородие, – сказал штабс-капитану стоявший рядом казак. – Плавать запрещают.
– Что такое «элосы»?
– Эросы. Тоись русские.
– Кто у вас начальник? – спросил Кривцов чиновника. – Кто запретил?
Тот неопределённо махнул в сторону Айгуна.
– Амбань у них в Айгуне, – пояснил всё тот же казак. – Местный губернатор. Он, видать, и запретил.
– Как тебя зовут? – спросил Кривцов, не удосужившийся за всю дорогу от Хабаровска узнать имена казаков.
– Гаврила Устюжанин, ваше благородие. Мы – игнашинские, станицы тоись Игнашиной.
– По-китайски понимаешь?
– Мало-мало маракуем. Обчаемся же с имя, – с виноватой интонацией ответил Устюжанин. Как бы извинялся, что приходится общаться.
– Поедем к амбаню. Ты – со мной. Везите нас к амбаню, – обратился Кривцов к чиновнику, который разговаривал с офицером, командовавшим солдатами. В ответ на требование штабс-капитана и чиновник, и офицер слегка поклонились с улыбками, не предвещавшими ничего хорошего. Однако Кривцову было не до них: он торопился разрешить пограничный инцидент.
– А кто тута будет за старшо́го, ваше благородие? – подал голос один из казаков, стоявших поодаль под прицелом китайских ружей.
– Имя, фамилия? – нетерпеливо спросил Кривцов.
– Чьи?
– Твои, конечно.
– Корней Яганов.
– Вот ты, Корней Яганов, и будешь за старшего до моего возвращения. Груз беречь, вскрытия не допускать. – Кривцов посмотрел в лицо казака и неожиданно подмигнул: – Ты всё понял, служивый?
– Так точно, ваше благородие!
Кривцов с Устюжаниным уехали на лодке с чиновником. На барже остались пять солдат с офицером и четыре казака.
Китайцы с «Михаила» и остальных барж тоже вернулись на берег. Всё вроде бы стихло. Капитан «Михаила» видел, что штабс-капитан отправился с китайцами, понял, что из-за военного груза, и спокойно ожидал дальнейшего. Ни он, ни сам Кривцов и предположить не могли, что русские на берегу будут схвачены, под конвоем отправлены в Айгун и вернутся оттуда лишь на следующий день и прямо в Благовещенск, через Сахалян.
Через пару часов снизу показался пароход. «Селенга» – узнал капитан «Михаила» и подал свистком сигнал, призывая его подойти. На «Селенге» возвращался в Благовещенск пограничный комиссар полковник Генерального штаба Кольшмит, проверявший казачьи посты на участке границы, подлежащей охране Амурским войском.
Когда пароходы сблизились, капитан «Михаила» по рупору поведал полковнику про домогательства китайцев. Да они и сами не заставили себя долго ждать. Лодка с чиновниками и солдатами примчалась к «Селенге», однако на борт их не пустили. С лодки потребовали, чтобы полковник отправился на берег, но Кольшмит отрезал:
– Пусть ваш главный начальник явится ко мне на переговоры. Немедленно!
Китайцы после этого вернулись на берег, и там начались поспешные приготовления: солдаты стали занимать траншеи, которые протянулись, как заметили русские, вверх по течению вдоль нескольких деревень – от Эльдагу до Колушань, засуетилась прислуга на батареях, чьи стволы виднелись тут и там, куда-то поскакали верховые…