Всё или ничего (СИ)

Значит… придется идти к себе? От этой мысли Эдмунда передернуло. Но остатками разума он понимал, что уходить куда-то сейчас - это самоубийство чистой воды. Он не пройдет и двух метров, как будет схвачен. И изнасилован.
Еще раз.
Собрав всю свою волю в кулак, парень вышел из комнаты Чезаре, а затем вернулся в свою.
На кровать омега не стал смотреть. Он просто не мог. Взгляд упал на наполовину порванную рубашку, лежавшую на полу. Эдмунд даже не пытался нагнуться, сама мысль об этом была нестерпимо болезненной. Омега взял погнутую кочергу у камина, вернулся к валяющейся рубашке, и поднял ее, поддев кочергой как крюком. Парень доковылял до умывального таза с водой, обмакнул в него ткань и стал очень осторожно обтирать ноющее тело.
  
Это совсем не принесло облегчения. Ощущение безысходности и того, что тебя поимели как портовую девку, никуда не пропало. Эдмунд прерывисто вздохнул. Но глаза были абсолютно сухими, кажется, он навсегда разучился плакать.
Все внутри как-то странно застыло, замерло. Или правильнее сказать умерло?
Не осталось ничего. Ни гордости. Ни самоуважения. Ни веры. Ни надежды. Ничего.
И в одночасье стало все равно. Какая разница, остаться здесь или убежать? Между этим нет различий, потому что куда бы ты ни пошел, ты будешь нести с собой себя же. Свои мысли и воспоминания, и от них некуда скрыться. Теперь с ним можно делать все, что только угодно. Он не будет сопротивляться. Потому что все равно.
Как он может пытаться отвечать за Шало, если не смог отстоять себя? Не смог противостоять… этому человеку.
Эдмунд зевнул. Он не спал ни секунды, сон не шел. А глаза закрыть было жутко. Потому что Эдмунду казалось, что стоит только сделать, как он снова вернется в ту самую минуту и уже никогда не покинет ее. Так и останется в этом мгновении, сойдет с ума от повторяющихся толчков. И хриплого дыхания за спиной.
Омега с огромным трудом дорвал рубашку на лоскуты. Они получились совсем неровными. После этого парень все их намочил и неуклюже забинтовал растянутое запястье. Его начало шатать из стороны в сторону, будто он был на корабле во время сильного шторма. У камина стояло кресло. Эдмунд пододвинул ногами стул к креслу.
Он очень долго садился, не зная, как сделать это так, чтобы было не так больно. Потом сообразил, что если уже сядет, то может не встать до следующего дня. А ночью будет холодно. Потому что на топку камина выдержки уже не хватит. Эдмунд взял плащ, затем очень осторожно сел в кресло, тут же меняя положение, сползая. Сидеть было совершенно невыносимо.
Ноги теперь свисали со стула, омега накрылся плащом и положил голову на подлокотник. Так было не очень удобно, пришлось поворачиваться немного на бок. Эдмунд застонал сквозь зубы. Теперь взгляд упирался в нетопленый камин и угол комнаты. Этот вид омегу вполне устраивал.
Он просидел в кресле весь день, какая-то девушка трижды приносила поднос с едой, ставила на стол, а потом уносила нетронутую пищу. Эдмунду не хотелось есть, не хотелось спать. Вообще ничего не хотелось. Было единственное желание, чтобы его никто никогда больше не трогал. Не обращался, не разговаривал, даже не смотрел в его сторону. Чтобы он вот так и остался в этом обшарпанном кресле навсегда.
Потому что что-то делать не было ни сил, ни желания. Эдмунд перестал видеть во всем этом смысл. Даже в рисовании.Раньше он изливал душу на бумаге. А теперь изливать было нечего. Душа умерла в такт резким толчкам внутри.
Капитан ясно показал ему его место. Когда он согласился делить с ним постель, он автоматически стал его персональной шлюхой. Которую можно не спрашивать, хочет она сегодня заниматься сексом или нет. Можно просто повалить на кровать и трахать. Интересно, а деньги он оставил?
Надо будет в следующий раз потребовать с него причитающуюся плату.
Эдмунд усмехнулся краем губ своей мрачной неуместной шутке.
Мрачные жутковатые тени спускались на город, комната неумолимо погружалась в сумерки. Когда стало совсем темно, Эдмунд внезапно испугался как в детстве, когда Трэвис запирал его в темном пыльном чулане. Этот страх был совершенно иррациональным, глупым и детским. Но в наступивших сумерках развороченная кровать стала напоминать многолапое чудище, которое смотрело на омегу разными глазами и угрожало вот-вот схватить. Парню пришлось встать и зажечь свечу. Одинокий маленький огонек освещал совсем небольшое пространство, только кресло и чуть-чуть камин. Но так было не очень страшно. Эдмунд поставил свечу на жесткий подлокотник, положил голову и стал, не отрываясь, смотреть на трепещущий рыжий огонек.
Когда-то это завораживало омегу. Он видел в огне всадников и танцующих девушек. Но сейчас казалось, будто это было сто или тысячу лет назад. В какой-то другой жизни. Теперь огонек просто дрожал, а Эдмунд просто на него смотрел.
Скоро стало совсем темно и прохладно. Свечка догорела на половину, огонек все так же трепетал, а омега так же на него смотрел. Язычок пламени освещал теперь только кресло и немножко пол. Эдмунду казалось, что он был один во всем необъятном мире, и что нет никого кроме него и этой догорающей свечи. И уже никогда не будет.
Эдмунд не сразу услышал едва уловимый скрип открывающейся двери, а потом тихие крадущиеся шаги. Омега не стал поворачивать голову на звук.
Какая разница?
Массивная фигура альфы оказалась прямо перед глазами. Эдмунд все также смотрел на танцующий огонек. Альфа присел на корточки, их лица теперь были почти на одном уровне.
- Синеглазка… - очень тихо и очень… неуверенно позвал Эдмунда Чезаре, которого вид омеги, неотрывно смотрящего на огонь, откровенно напугал. - Как… ты? - мужчина ужаснулся тому, как глупо и банально прозвучал вопрос.
Омега молчал. Альфа уже подумал, что парень его не услышал, когда тот безэмоционально произнес:
- Нормально.
Голос был мертвым. И от него у мужчины короткие волоски на загривке стали дыбом. Эдмунда больше не было. В кресле сидел живой труп.
- Я… сделал тебе больно… - пробормотал Чезаре, всеми фибрами души ощущая боль это прекрасного существа, которое даже не смотрело на него.
- Ты унизил меня, - как-то очень спокойно поправил его омега.
- Прости меня, - со всем возможным раскаянием, которое одолевало его в этот момент, сказал альфа.
- Прощаю, - так же спокойно ответил Эдмунд.
И от этого единственного слова Чезаре почувствовал себя настоящим монстром, каких надо убивать еще в утробе матери. Альфа ожидал чего угодно: криков, плача, упреков, любых требований, испуга… Но не этого. Не живого трупа.
Эдмунд не смотрел на Чезаре, ему не хватало мужества. Где-то в глубине души он удивлялся раскаянию и вине, которые сквозили в каждом слове мужчины. А еще глубже сидел страх, который останется там до самой смерти. Альфа очень медленно, будто боясь спугнуть, прикоснулся кончиками пальцев к кисти омеги. Тот неловко убрал руку. Ему самому было противно прикасаться к себе. Когда это сделал Чезаре, стало совсем плохо.
- У меня в комнате ванна стоит, - негромко сказал альфа, положив свою руку рядом с рукой омеги, но не касаясь ее, - В ней горячая вода. Пойдем? - ласково спросил он.
- Не хочу,- просто сказал Эдмунд.
Мужчина помолчал, пытаясь придумать аргументы, чтобы убедить омегу. Но в голову ничего не шло кроме очевидного.
- В воде… в ней всегда легче становится, - наконец сказал он. - Она мышцы расслабит. И боль притупит.
Эдмунд на его слова никак не отреагировал. Он все смотрел на танцующий огонек свечи, палец поглаживал обивку кресла. Чезаре посидел с ним рядом несколько минут. Затем встал и медленно поставил свечу на пол, Эдмунд глазами проследил ее путь, после чего поднял взгляд на альфу, остановившись где-то на уровне его плеч. Чезаре очень медленно наклонился, рассчитывая каждое свое движение, чтобы не напугать омегу. Осторожно подложил руки под спину и колени и поднял с кресла. Эдмунд тихонько вскрикнул от боли.
  
- Все уже.. все, - успокаивающе прошептал альфа, прикоснувшись губами к виску.