Потерянный Ван Гог

Она открыла пачку и предложила нам. Смит взял сигарету, и она достала старинного вида зажигалку, латунную или даже золотую. Смит наклонился, чтобы прикурить.
– «Дер Рёмер»? – прочитал он вслух выгравированную надпись на зажигалке.
– Да… подарок. – Она закрыла зажигалку и бросила ее обратно в сумочку.
– Что стало дальше с работами выставки дегенеративного искусства? – спросил я.
  
– Большая часть была уничтожена. В 1939 году нацисты сожгли почти пять тысяч произведений искусства во дворе Берлинской пожарной части. В 1942 году еще больше произведений искусства было сожжено на территории музея Же-де-Пом в Париже.
– Вы действительно настоящий эксперт, – сказал Смит. – Я думал, что вы специализируетесь на постимпрессионизме.
– Моя специализация – Ван Гог, который оказал большое влияние на дегенеративное искусство, вернее, на немецкий экспрессионизм.
Смит еще раз спросил, кто в аукционном доме мог знать о визите Аликс.
– Только я, – ответила она.
– Только вы, – повторил он, потом похвалил ее сигареты, поблагодарил, встал, и мы откланялись.
На улице нам пришлось кричать, чтобы расслышать друг друга сквозь грохот, который производила разбивавшая тротуар ремонтная бригада.
Я сказал, что Ван Страатен наверняка первым делом предположила, что Аликс принесет Ван Гога. Смит согласился, но не счел это предосудительным:
– Их всего пятеро, так что один из пяти – не самая плохая вероятность.
– Но она снова заговорила о нем, когда упомянула дегенеративное искусство.
– Ни фига себе «упомянула» … Целая лекция!
– Но интересная ведь, – возразил я. – Интересно и то, что она знала, в каком отделе Интерпола ты работаешь, и чем я занимаюсь. Она наводила справки.
– Все так делают… Да, кстати, и нам бы не мешало. – Смит потыкался в телефоне. – «Дер Рёмер». Зажигалка производилась во Франкфурте, в Германии, в 1940-х годах. Пишут, что очень редкая. – Он оторвал взгляд от сотового. – И еще одну вещь могу сказать… Она не голландка.
– С чего ты взял?
– За двадцать лет работы в такой международной организации, как Интерпол, и ты бы научился распознавать акценты, Перроне. Я разберусь с этим, если еще раз ее встречу. А пока что попробую навести о ней справки.
Он еще раз заглянул в телефон и сказал, что ему пора. Когда я спросил, куда он спешит, Смит ответил, что я у него не единственный клиент.
– Ты же только с нами собирался работать? – удивился я, но он уже зашагал прочь под грохот отбойных молотков.
  
16
 
Отправив копии удостоверений личности своих визитеров по нужному адресу, Аника Ван Страатен откинулась на спинку стула, стянула ботинки и помассировала ступни. Сколько лет мне еще заниматься этим, подумала она. Перед ее мысленным взором пронеслась вереница образов: соляные шахты, хранилища, контрольно-пропускные пункты на границах, Национальная безопасность, фотография дедушки, стоящего на коленях… Она выпрямилась. Столько, сколько потребуется.
Мысли вернулись к недавним посетителям. Агент Интерпола Смит и художник Люк Перроне, который собирается выставляться в галерее Бюлера. Какое отношение они имеют к этому делу? Пока не ясно. А тут еще эта девушка, Алексис Верде, и ограбление…
Она закурила и провела большим пальцем по выгравированному на зажигалке названию. Не то чтобы подарок, это она сама взяла себе на память, вроде талисмана. Хотя она не была ни сентиментальной, ни суеверной.
Поигрывая браслетами на руке, Аника вспоминала разговор и сердилась на себя за то, что слишком разговорилась, чуть не проболталась, что подозревала – да что там – знала наверняка, о какой картине говорит Алексис Верде. Хуже того, позволила втянуть себя в разговор о дегенеративном искусстве, выпендривалась, как это глупо и непохоже на нее. Благоразумие и сдержанность превыше всего.
Телефон на столе завибрировал, пришло сообщение: картинка получена подробности позже.
Слишком долго приходится ждать, подумала она. Она стерла сообщение, подумала и набрала номер Диспетчера. Желательно, чтобы он был готов, чисто на всякий случай.
  
17
 
Дженнифер перелила красное каберне в стеклянный кувшин и поставила его на стол. Обстановка в доме в Верхнем Ист-Сайде была идеальной, хотя она часто представляла себе другую квартиру, в Амстердаме, и картины, которые все время появлялись и исчезали. Все там было временным, и Дженнифер боялась, что и она тоже, хоть и старалась удержаться, делая все, о чем он просил.
Она старательно разложила столовое серебро на льняной скатерти. Он научил ее любить красоту.
Она подумала об Аликс и найденной картине «по нашей теме». Заново прокручивая в голове весь разговор, Дженнифер вспоминала, как расспрашивала ее, прощупывала, давила, поддразнивала. «Кто-нибудь из старых мастеров? А, нет, ты же сказала, по нашей теме… Акварель Сезанна, вроде тех, что мы видели в музее современного искусства? Ой, Аликс, ну скажи!»
Но Аликс снова отказалась, хотя Дженнифер чувствовала, как ей хочется поделиться информацией.
«Лотрек? Гоген? Что-нибудь с Таити или Мартиники? Теплее? Мне же ты можешь сказать, Аликс? Ну, кому я могу проболтаться? Строго между нами, ну?»
И хотя в конечном счете Аликс так и не раскололась, она сказала достаточно: не Сезанн, не Лотрек и не Гоген. Итак, кто остался? Сера или Ван Гог. Из общения с Аликс Дженнифер уже знала, что та не была поклонницей Сера.
Проделав эти умозаключения, Дженнифер поняла, что делать. Сначала она вывела Аликс на Ван Страатен, затем рассказала ему. Сделав себя незаменимой, бесценной.
И вот только что Аликс звонила еще раз и расспрашивала о своем предыдущем звонке. «Я тебе говорила, что именно собираюсь показать в аукционном доме?» Дженнифер притворилась растерянной и рассеянной, как будто совсем забыла о том пустяковом первом звонке. Но после второго разговора с Аликс пересказала ему каждое слово.
Продолжай в том же духе, велел он, и она пообещала, что так и сделает.
Накрыв стол и разложив столовое серебро, она окинула взглядом стену с черно-белыми гравюрами в рамках: Макс Бекман, Эрнст Барлах, Отто Дикс.
Все «дегенераты». Все очень дорогие. Потом надо будет прихватить их с собой.
Услышав звук ключа в замке, она взяла бокал вина и поспешила к двери.
– Дорогуша, – произнесла она.
– Чувствуется, ты глотнула бургундского, – заметила Аника Ван Страатен.
– Глотни и ты, у нас будет одинаковый вкус. – Дженнифер подала ей бокал.
Аника отпила немного вина.
– Ну что, – сказала Дженнифер. – Как прошел твой день? Расскажи мне все.
  
18
 
Аликс расхаживала взад-вперед: поездка в пригород взволновала ее, а мои вопросы разозлили.
– Я не говорила Ван Страатен, что это за картина! Я просто сказала: картина.
– Хорошо. Но судя по всему, она знает.
– Значит, ей кто-то другой сказал!
Я молча подождал, пока Аликс назовет имя, и она назвала.
– Дженнифер. Это единственный человек, который что-то знал.
– Ты ей сказала, кто художник?
– Нет, конечно нет. Я просто сказала, что это что-то очень важное. Я уверена, что не называла имени художника.
– Так что именно ты ей сказала? Вспомни точно!
– Перестань меня допрашивать!
Я отступил назад, подняв руки в знак мира.
– «Нет искусства более высокого, чем любить других». Это слова Ван Гога.
– Ты становишься занудой, – вздохнула Аликс. – И это раздражает.
Я извинился. Все окей, ничего страшного не случилось. Но так ли это было? Может, уже потянулась цепочка событий? И десятки людей знают об этой картине, и все они готовы пойти на ограбление, чтобы заполучить ее? И не только на ограбление?
  
– Возможно, я действительно слишком много сказала Дженнифер, – задумчиво произнесла Аликс. – Сейчас позвоню ей и все выясню.