Кристальный пик
«Ну что теперь ты скажешь, брат? Кто самый быстрый из сородичей? Ни людские боги, ни сам ветер не угонятся за мной!»
Как бы Солярису, сидящему с кислой миной меж золотых гребней у Сильтана на шее, не хотелось этого признавать, но тот хвастал скоростью неспроста. Уже к полудню, вылетев с окраин Гриндилоу, мы достигли границ Дейрдре, а к вечеру пересекли их и оказались в туате Медб.
Раньше, перед полетами с Солом, я всегда втирала в щеки и губы медовый бальзам и масло ветивера, дабы те не обветрились и не превратились в шлифовальную шкурку. Но обмажься я хоть китовым жиром, в этот раз ничего бы не спасло мое лицо: уже через полчаса на Сильтане губы у меня закровоточили, покрывшись сухой коркой. Его скорость превышала темп Соляриса раза в два, и я не слышала ничего, кроме свиста, сколь бы громко Сол не кричал мне в ухо. Золотые крылья Сильтана буквально стучали друг о друга, двигались, как кузнечный молот — ритмично и беспрерывно. Хоть он был значительно крупнее Мелихор и вдобавок нес на себе вес сразу пяти человек, ничего не помешало ему сдержать обещание и наверстать упущенные за ночлег часы. Нашей платой за то стало бахвальство, какое всем пришлось выслушивать от Сильтана на привале, разбитом подле Коннахта — торговой столицы Круга.
Там каждая улица сияла, точно диадема древних королей, и золотого цвета было такое изобилие, что Медб по праву мог отобрать у Фергуса их герб. Возвышаясь на ховах[20], Коннахт тем самым стоял на человеческих костях, кои захоронили здесь сами боги. По преданиям, то кости берсерков, первых людей, восставших против Дикого. Память об их отваге и смелости жила в высоких насыпях, усеянных четырьмя видами цветов, как венцами четырех божеств: вербеной, каллами, розами и лавандой. Но ни они, ни мертвецы в их корнях не мешали Коннахту процветать. Даже более того, поговаривали, будто город этот под защитой Медвежьего Стража и останков его названых детей. Потому торговцы с богатеями и слетались сюда, как мухи на мед — где может быть безопаснее, чем под приглядом берсерков?
В летний Эсбат все города без исключения наводнялись пестрыми шатрами, а Коннахт и подавно. Именно отсюда по Кругу расходились все товары, какие только изготавливали на континенте, потому рынок занимал бо́льшую его часть. Высокие острые башни царапали небо, а низкорослые дома из мрамора с круглыми крышами дымили, как и их жители, высиживая на порогах с курительными трубками и жевательным табаком. На каждом углу подавалось местное традиционное блюдо — пулярка[21], начиненная рыбой и луком, и всюду на людей смотрели мозаики и петроглифы, вырубленные в оградительных стенах.
Хоть мы и не ступали в сам город, а лишь пролетали над ним сверху, Кочевник весь обчихался от ядреных специй, витающих в воздухе. Но позднее, во время следующего ночлега, мне снова приснился Селен, и его крайне заинтересовал тот запах кориандра, что после Коннахта затаился в моих волосах.
— Люди Медб используют это растение в пищу? Оно делает ее вкуснее, да? Я вот вкуса совсем не чувствую, да и запахов тоже. Так интересно, как пахнешь ты… А как пахну я? Можешь описать? Какие запахи твои любимые? — Он сыпал глупыми вопросами без остановки, и его не останавливало даже то, что я не ответила ни на один из них, да и вообще все время делала вид, будто меня здесь нет. — А какой у тебя любимый цвет? А животное? Тебе нравится закат или восход? Поговори со мной, Рубин. Я так скучаю по тебе, по твоим мыслям, по тому, что видят твои глазам и что слышат твои уши…
Ни один мой отдых не обходился без появления Селена, словно там, в своей хижине, Хагалаз открыла какую-то дверь в моем подсознании, которая должна была оставаться запертой. Благо, во снах он все так же не имел надо мной власти — разве что, когда я пыталась отдохнуть, докучал и мельтешил перед глазами подобно мошкам, вьющимся над корзиной со сладкими фруктами. Солярис, узнав об этом, предложил немедленно разрезать шерстяную нить, но я не согласилась: лучше уж пусть Селен преследует меня во снах, чем наяву. К тому же отец учил меня извлекать пользу из любых обстоятельств — даже совершенно проигрышных. Потому приходилось терпеть Селена и слушать его если не внимательно, то краем уха. Вдруг по глупости ляпнет что и сам подскажет мне, как его убить?
Так в одном из снов, — кажется, шестом по счету, явившемуся мне прямо в полете, — я вдруг обнаружила у себя в кармане компас Ллеу, который носила там же и в реальной жизни. Иногда я открывала его, проверяя, не движемся ли мы случайно как раз в ту сторону, куда указывает стрелка, покрытая перламутровой чешуей. Вдруг нам в кои-то веке повезет, и мы сразу отыщем заодно с Кристальным пиком Сенджу? Но, увы, стрелка все так же указывала на Восток, откуда мы как раз летели, даже дальше; туда, где, согласно картам, не было ничего, кроме морей. Когда я вынула компас во сне, стрелка тоже остановилась. И указала мне за спину.
— Что это? — спросил Селен, перестав петь ту свою дурацкую песнь про возлюбленную и ночлег, и попытался переглянуть мне через плечо. — Покажи мне.
Жутко не хотелось идти у Селенита на поводу, но раз он был неизбежным спутником моих снов, возможно, этим следовало воспользоваться. Снова вспомнив напутствие отца, я неохотно обернулась.
— Ты случайно не знаешь, где находится Старший Сенджу?
— Нет, — ответил тот слишком быстро и растерянно для того, чтобы лгать.
— А знаешь что-нибудь о компасах?
Селен задумчиво приложил большой палец к подбородку.
— Не-а. — Я вздохнула, но прежде, чем успела отвернуться, разочарованная, он вдруг сказал: — Но я видел подобную штуку у твоего советника, когда его взяли в плен люди Фергуса. Ну, я про того вечно хмурого вояку с рыжей бородой.
Воззвав к своему самообладанию, взращенному пережитыми потерями и королевским долгом, я медленно развернулась к Селену лицом и захлопнула компас. Тот чуть не выскользнул из пальцев — те вспотели от страха даже во сне.
Мидир — матерый воин, на счету которого было столько поверженных берсерков, сколько не набралось бы сокровищ во всем Фергусе. Отправленный мною подавлять восстание, он браво справлялся со своей задачей, согласно донесениям воронов Гвидиону. Но неужто годы взяли свое настолько, что Мидир уступил шахтерам и золотарям? В это верилось с таким же трудом, как и в то, что Селен сказал дальше:
— Ну-ну, не хмурься, госпожа. Я позаботился о твоем советнике. Он целехонький уже движется на Запад. — Мой ужас сменился облегчением… А затем вновь ужасом: — Я съел всех-всех фергусцев, которые посмели напасть на него у форта Ульвика исподтишка и завалить его армию камнями. Знал же, чем тебя порадовать. Уже лучше получается, правда же? Больше такой ошибки, как с цветком, я не совершу, клянусь. А еще смотри… Похоже, я съел так много людей, что теперь у меня тоже кровь есть!
Его ладонь действительно истекала ею, прокушенная им самим насквозь. Темно-бордовая кровь закапала мелким дождем Селену под ноги, и под блеск его острой улыбки вмиг покрыла собой каменные плиты.
Лесов и озер в Медб было мало, зато не счесть тех самых ховов, бурных рек, впадающих в Кипящее море, и крутых склонов. Именно за последними пролегал туат Дану, где эти склоны превращались в холмы, покрытые лесами, среди которых вполне могли скрываться врата в Надлунный мир.
Я невольно высматривала их внизу, свесившись со спины Соляриса, сменившего Сильтана к последнему дню пути. Тому, несущему нас пятерых почти с неделю, тоже требовался отдых. Он лежал на загривке Мелихор, безмятежный, и мирно спал, убаюканный ветром. Золотые чешуйки покрывали тонкие руки с перламутровыми когтями, свисающие над пропастью. Если бы не Тесея и Кочевник, которых Мелихор в этот раз тоже несла на себе, она наверняка попробовала бы сбросить Сильтана вниз, раздраженная его слюной, капающей ей на шею.
— Мы почти на месте, — наконец-то произнесла я, завидев впереди знакомый город средь вязовых деревьев и прибрежных скал, размазанный по горизонту. То было аккурат к утру седьмого дня — утру последнего дня летнего Эсбата.