Кристальный пик

Я развернулась на носках башмаков, давая понять, что разговор окончен, и быстро покинула Безмолвный павильон. Вершить судьбу континента было для меня достаточной ношей — не хватало еще вершить судьбу своих друзей! Самой Маттиоле тоже было попросту не до этого.
После того как она стала моим полноправным сенешалем, свободного времени у Матти хватало разве что поспать, помыться и иногда погадать со мной на углях вечерком, дабы отвлечься от суеты и узнать потехи ради, что грядет к нам вместе со следующим днем. Она много суетилась, как всегда, без умолку болтала и колко подшучивала, когда заставала меня с Солярисом наедине, даже если в этом не таилось никакого подтекста и мы просто разговаривали, сидя по разные стороны лавки. Словом, Матти была вполне довольна своей новой жизнью, и в ней уж точно не было места для Ллеу, пока он такой. Пока он не признает, что любовь его ядовита и что именно этот яд угрожал его семье в первую очередь, а не сахарная болезнь или высокомерие господ.
К тому же, не разверзнись между Ллеу и Матти эта пропасть, маловероятно, что она осмелилась бы так открыто лелеять в руке сапфировый медальон и мысли о Вельгаре, как делала это прямо сейчас, думая, что ее никто не видит.
Перед окнами северного крыла Рубиновый лес лежал как на ладони. Маковое поле, протянувшееся вдоль всей его кромки, казалось с такой высоты у́же, чем передник хангерока. Потому и создавалось ощущение, будто лес растет к замку вплотную — протяни руку, и ухватишься за остроконечные листья, шепчущие на ветру о тех жертвах, что его породили, и о белоглазой вёльве, живущей в его глубине. Оттого большая часть спален, расположенных в северном крыле, пустовала: местная прислуга была настолько суеверной, что отворачивала взгляд, даже когда просто проходила мимо окон — и их даже не очищали от пыли. Чистыми стекла оставались только в альковах, где стояли нефритовые скамьи и где я пряталась в детстве, сбегая от весталки. Там же сидела Матти, мечтательно улыбаясь самой себе.
— Она уже почти час не двигается, — раздался шепот над моим ухом, когда я притаилась за углом коридора, подглядывая.
Как-то раз Солярис пошутил, что Гектора не родили, а выковали в горне, ведь как иначе объяснить то, что запах огня и железа так сильно въелся в его кожу? Доля правды в том была: благодаря запаху я и сама учуяла Гектора, еще когда он поднимался по лестнице. За эти полгода его лицо усеяла целая мириада новых веснушек, а мышцы приобрели рельеф и сделались бугристыми, как у мужчины, хотя Гектор только в месяце нектара справил шестнадцатилетние. Несмотря на свежий вид и чистую одежду, он выглядел усталым. Вероятно, только закончил работу в кузнице. Теперь она не ограничивалась ковкой одного лишь оружия: Гектор также мастерил разные приспособления по драконьим чертежам. Именно благодаря ему в некоторых башнях появились круглые бляшки с железными стрелами, указывающие время вместо песчаных или солнечных часов, а добрую часть факелов сменили болотно-зеленые огни в стеклянных коробах.
— Как думаешь, Матти заболела? — забормотал Гектор, тоже вытянув голову из-за угла. — Может, стоит позвать лекаря?
— Ох, Гектор. — Я улыбнулась, умиленная, и тихонько похлопала его по плечу. — Боюсь, любовь — болезнь неизлечимая.
— Какая еще любовь⁈ — скривился он, резко повысив голос, и я шикнула, боясь, что Матти услышит. Мне не хотелось быть той, кто откроет Гектору глаза на очевидное, поэтому я уклончиво ответила:
— Такая же, какая все время следует за тобой по пятам.
— А?
Гектор обернулся. Его глаза — зеленее, чем Изумрудное море, — испуганно округлились, будто он увидел за собой на лестнице тень дикого медведя, а не девочки с косами и веретеном на пояске. Впрочем, то рвение, с которым Тесея преследовала Гектора, и впрямь наводило жуть, как и ее завидные способности охотника, перенятые от старшего брата. Кралась Тесея бесшумно, легко сливалась с окружением и пряталась так хорошо, что почти никогда не попадалась. Все, что могло ее выдать — смущенное хихиканье, с которым она сразу сбегала, стоило Гектору не вовремя повернуться. Прямо как сейчас.
 
— Знаешь, Тесея отлично шьет, — прошептала я, пытаясь справиться со смехом. — И хозяйка хорошая, Кочевник говорил. Из нее получится славная жена!
Щеки Гектора налились пунцовым.
— Что ты такое говоришь! Ей всего десять.
— Двенадцать, — поправила я. — Ты всего на четыре года ее старше.
— Вот именно! Целых четыре года! Она еще совсем дитя.
— Зато теперь ты понимаешь, каково мне, — усмехнулась я, и Гектор растерянно заморгал.
— Что? В каком смысле?
Я прикусила себе язык и уж больно хотела извиниться за неуместную шутку — в конце концов, кому как не мне знать, что мы не выбираем, кого любить. Но голос Матти из-за угла спас меня от позора, а Гектора — от уязвленного самолюбия:
— Долго вы там копошиться будете, как блохи? Волки в зимний Эсбат и то тише воют!
Мы оба втянули головы в плечи и покаянно вышли из-за угла.
Оставшись сидеть в алькове, Матти повернулась к нам и многозначительно нахмурилась. Если она услышала, как мы обсуждаем Тесею, то наверняка слышала и то, как мы обсуждали ее саму. Тем не менее вертеть в пальцах сапфировый медальон Маттиола не перестала, да и не сердилась вроде бы. Звенья золотой цепи позвякивали, а сам камень, чья форма напоминала желудь, расписывал альков васильковыми бликами. Только настоящие драконьи драгоценности могли так сиять: даже алмазной песчинке, привезенной из Сердца, было достаточно одного зажженного серного черенка, чтобы озарить светом целый зал.
— Мы не хотели нарушать твой покой, Матти, — сказала я извиняющимся тоном, ступив к ней в альков.
— Какой уж с вами покой, — вздохнула она, подперев ладошкой подбородок с очаровательной ямочкой под нижней губой. — Разве что посмертный.
Маттиола снова повертела в руке медальон, под цвет которого будто специально подбирала платье, и я заметила, что на коленях у нее, оказывается, лежит наполовину исписанный рунами пергамент, а рядом — стопка писем и воронье перо с уже высохшими чернилами.
Так вот почему она прячется здесь! Неужто ведет с кем-то переписку?
— Ну, чего стоите? Присаживайтесь, коль пришли.
Матти пододвинулась, освобождая мне и Гектору место на скамье. Та была длинной и изогнутой, охватывала три-четыре окна в ряд, но половину ее занимала раскинувшаяся юбка Маттиолы и те самые письма, мятые и неаккуратно сложенные. Я не удержалась и развернула одно из них, пока Гектор пытался пристроиться на самом краешке, ничего не задев и не сломав (он рос так быстро, что сам не успевал к этому привыкнуть).
— Ох, боги! Чье это? — ахнула я, пробежав взглядом по строчкам: корявым, размазанным, где руны путались между собой, образуя какие-то бессвязные предложения неправильной длины и формы. — Если бы Солярис писал с таким количеством ошибок, я бы от него отреклась!
Маттиола встрепенулась и выхватила у меня письмо, не дав Гектору, вытянувшему шею, тоже подглядеть.
— Он всего полгода учится! — фыркнула она. Черные локоны, вьющиеся по бокам от фарфорового лица, всколыхнулись, как от ветра, хотя поблизости не было открытых окон. — Это сейчас общий язык кажется нам простым, а вспомни себя в детстве…
— Подожди… О ком ты говоришь? — нахмурился Гектор, и я закусила нижнюю губу, уже зная ответ.
«Читать и писать? Драконам не нужно ни то, ни другое!» — заявил Вельгар однажды, пытаясь унизить Соляриса и человеческий быт, который тот вел. Все, что было привнесено в драконий мир людьми, он априори считал бесполезным и отвратительным. Но, видимо, лишь до тех пор, пока оно не понадобилось ему самому.
— Я догадывалась, что ты поддерживаешь связь с Вельгаром, раз тот продолжает посылать тебе дары, но письма… — выдохнула я потрясенно и оглядела кипу на скамье еще раз.
Писем насчитывалось здесь порядка пятнадцати. Некоторые свертки пожелтели и пошли пятнами, навевая мысли о брызгах соленой воды, которую Кипящее море подбрасывало весьма высоко. Где-то же на бумаге пошли заломы — такие проступают, если складывать письмо, разворачивать и снова складывать по несколько раз на дню.