Кристальный пик

— Дружба? Когда это мы успели друзьями стать? — И, когда лицо Кочевника вытянулось, и даже Мелихор выронила орешек из когтей, который обгрызла со всех сторон, пытаясь открыть, Солярис ухмыльнулся. — Да шучу я.
— Знаешь, дружба дружбой, но мое желание убить тебя крепнет с каждым днем.
— Хочешь попробовать еще раз, пес?
И все стало, как прежде. Все снова стало хорошо.
— Готово, драгоценная госпожа! Мы закончили!
Как я и думала, мастера не управились к сейму. Слуги уже начали прибирать Медовый зал после отъезда ярлов, что пили и ели там восемь суток кряду. У его порога все еще вились атласные ленты, сорванные с потолка, и лежали грязные ковры, истоптанные в танцах. На задний двор катили пустые бочки — по меньшей мере с сотню — и по всему замку тянулся пряный шлейф. Всего лишь пройдясь по коридору, уже можно было опьянеть.
Отложив стопку рыхлых бумаг и дощечек (на бумагах Гвидион всегда излагал расходы и важные государственные моления, а на дощечках — прошения, крестьянские или городские), я поднялась со своего места и вышла из-за стола Совета. Самих советников здесь уже не было, поэтому не было и свидетелей того, как я заламываю от волнения пальцы, следуя за мастеренком, прибежавшим ко мне. Он, чумазый и сгорбленный после долгих часов работы, проводил меня в самое сердце замка — туда, где стены покрывали трещины, мрамор и кровь и где каждая история брала свое начало.
— Он прекрасен, госпожа! — вздохнул Гвидион, прибыв на место даже раньше моего, несмотря на планируемый отход ко сну: под шерстяным плащом угадывалась ночная сорочка. — Прекрасный трон для прекрасной королевы.
Трон. Он сменялся каждый раз, когда в Дейрдре сменялся правитель. Нынешний король всегда заказывал трон для будущего. Но сначала он смотрел и предсказывал, каким правителем тот станет — какой камень, форма, цвет отразят его лучше, чем слова и мысли. Трон отцовский, который дробили больше месяца — до того здоровым и прочным оказался монолит, — был черным и с острыми гранями, прямо как натура самого отца. Мой же трон, который теперь возвышался на его месте, напоминал сундук с сокровищами. Золотое стекло обрамляло самоцветы вдоль спинки с подлокотниками, и вместе они образовывали цветочный узор, похожий на витраж. Набравшись смелости, я медленно дотронулась до них кончиками пальцев. На ощупь те оказались удивительно теплыми, будто нагрелись от тающих вокруг свечей, и грани их не резали, не цеплялись. Плавные, закругленные края без острых выступов и углов.
— Прекрасный трон, — повторила я шепотом и отстранилась, так и не осмелившись на него сесть.
Когда все ушли, я осталась. Стояла напротив трона точно так же, как в тот день, когда видела отца живым последний раз. Тогда я была принцессой, заложницей чужой воли — теперь же я была королевой, заложницей судьбы. Раньше гобелены, шитые золотыми нитями, скрывали пятна и несовершенства этого зала, но я повелела снять их и отказалась возвращать. Поэтому тронный зал был совершенно пустым, одновременно чистым и скверным, белоснежным и темным в просачивающейся из окон чернильной ночи. Швы между каменными плитами напоминали шрамы на человеческом теле, темно-бордовые — их тоже оставили чужие мечи и жестокие приказы. Эти швы, как и посеревшие от времени молочные стены, были концом отцовской истории и началом моей. Потому я и не собиралась прятать их, покрывать золотом или отбеливать. Статуя Дейрдре из нефрита, воздев руки к небу, видела мою решимость их принять. И не допустить, чтобы их становилось больше.
Бриллианты на ее диадеме засияли, как звезды, когда за окном вдруг раздался пронзительный волчий вой.
— Неужели… — выдохнула я, тут же забыв о троне.
«Это ты ко мне с просьбой обратилась, а не он. Но раз, говоришь, не твоя награда… Хорошо, я приду к нему, когда время настанет».
Мои шаги были такими же быстрыми, какими вмиг сделались удары сердца. Каждая секунда вдали от полуразрушенной башни, куда я мчалась со всех ног, подхватив полы подпоясанной туники, казалась мучительной вечностью. Это заставило меня бежать еще быстрее, спотыкаясь. Будто я снова очутилась на Селенитовом острове и снова бежала от проклятья, только уже другого. Волки же выли, взывая к своей матери и круглой луне, жемчугом висящей над замком, и я немо молилась, чтобы успеть до того, как они замолчат. Коридоры сплелись, запутались, выстеленные факелами и петроглифами, но в конце концов я миновала южное крыло, за которым, как за краем мира, разлилась темнота. Правда, там же она кончилась: чуть дальше, из башенной комнаты, заставленной бесхозной утварью от стены до стены, тек зернистый свет и струились тени.
 
— Волчья Госпожа!
Свечное пламя всколыхнулось от ветра, влетевшего в башню вместе со мной, и подняло на дыбы страницы книг, разложенных у Соляриса на подоконнике. Он читал их по очереди, сидя в кресле, и шустро перемещал плотную шерстяную закладку со строчки на строчку. Обложка той, что была раскрыта у него на ногах, вытянутых до края стоящей рядом постели, давно пошла плесенью и рассыпалась до самого переплета. Должно быть, поэтому Сол и взялся за нее первой: он всегда считал, что чем древнее книга, тем сокровеннее знания, изложенные в ней. Оттого и оторвался от текста с таким недовольным видом, подняв на меня светящиеся в полумраке глаза.
— Что? — переспросил Солярис. — Что ты сказала?
— Вой… — выдавила я, прислонившись к снятой с петель двери, лежащей под сводом арки, и ткнула пальцем в надколотый витраж у него за спиной. Точнее в то, что было за ним.
Сол лениво повернул голову к окну, и оно мгновенно запотело от его дыхания.
— Ах, ты об этом. То просто волки свой месяц величают. Только посмотри, что на улице творится! И не так взвоешь.
Я перевела дыхание, держась за сердце, выпрыгивающее из груди после бега, и подошла к окну возле Сола.
— Невероятно, — прошептала я, метаясь между ужасом и благоговением. Узоры инея ползли по стеклу, а дальше, прямо за ним, сыпал крупный снег, точно сверху вывернули подушки с лебяжьим пухом. В кромешной ночи не было видно ни леса, ни маковых полей, но я не сомневалась, что если ступлю за порог замка, то тут же окажусь в сугробе по самые уши. — Но только вчера ведь тепло было! Кочевник с Мелихор за сливами ходили…
— Боги лишь дали нам отсрочку, чтобы мы успели пополнить запасы на зиму. Тебе ли не знать, что все в мире стремится к порядку, — напомнил Солярис, сдвинув закладку ниже. Пока я приходила в себя, оправляясь от изумления и разочарования, он успел прочесть еще полстраницы. — Осень закончилась. Пришла зима.
«И волки воют, встречая ее, а не Госпожу», — поняла я, прижавшись лбом к окну удрученно, но отдернулась: лоб заныл почти сразу, обожженный лютующим снаружи морозом. Природа забирала свое жадно, ненасытно, будто гневалась, что кто-то посмел ею распоряжаться. Оттого мороз и не разгуливался накануне, а ударил сразу, без обиняков; ворвался к людям, как дикий зверь, просидевший на цепи слишком долго. Уже утром то, что вчера было покрыто золотом, подернется серебром, и весь недособранный урожай сгниет до следующей половины Колеса.
— Ты устала, — произнес Солярис, опуская книгу, и взгляд его стал беспокойным, а оттого острым. Он оцарапал им синяки под моими глазами, впавшие щеки, а затем и руки. — Пальцы в чернилах, запястья и рукава тоже. Заседание Совета разве не закончилось еще на закате?
— Вот только долг королевы не заканчивается никогда, — вздохнула я, усаживаясь на подоконник поверх вкраплений старого воска.
— В чем тогда смысл быть королевой, если работаешь на износ, как паховая лошадь?
— Ну, зато у меня есть слуги, мягкая перина и много-много драгоценностей, — принялась шутливо загибать пальцы я. — Ах да, еще собственный дракон.
Солярис закатил глаза и, не став спорить, — в своей лени он всегда был непреклонен, — снова вернулся к замшелой книге. Несколько страниц посыпалось прямо у него в когтях у меня на глазах, и, раздраженно цокнув языком, он осторожно вынул их из переплета и отложил в сторону, а после продолжил читать то, что уцелело. Льняная рубашка, растянутая до груди, спускалась с одного его плеча, а слишком длинные рукава мялись у ладоней. Сол сидел босым, не озаботившись даже тем, чтобы завязать шнуровку на штанах — видимо, готовился ко сну и собирался снять их, но зачитался, как обычно. Растрепанный, немного сонливый вопреки той бодрости, с которой он перелистывал страницы, Солярис выглядел таким уютным и спокойным, что мое расстройство немного притупилось. Пока волки снова не завыли где-то вдалеке.