Влюбляться запрещено (СИ)

Отлично, мать вашу. Она сделала меня полным психопатом.
Я не хочу здесь находиться. Я, как и вчера, и позавчера, хочу к ней.
Но нельзя. Нельзя.
«Я посажу тебя на корвалол!»
Видимо, уже пора обращаться за рецептом.
Рожу опаляет жаром, стоит только вспомнить, как возвращаясь от Немезиды, голыми руками пол-улицы от снега очистил, лишь бы найти выброшенный ею браслет.
  
Гребаный ад.
И вот на хрена он мне? Кто она такая, чтобы что-то собирать?!
«Бриллиант», билет, браслет… Что дальше, а?
Она издевается, все границы уже перешла, а я, как увалень, все отчаяннее пускаю по ней слюни.
А если…
Что, если правда от души делала? Что, если с салютом реально случайно вышло?
Да чтоб ее!
Она впала в истерику только потому, что провалилась. Из-за злобы своей бешеной. Из-за яростного неудовлетворения фашистских потребностей.
Сука же. Как есть сука.
Я должен ее забыть. Перестать даже думать.
Смотреть на ее фотки, пялиться в окна, караулить у школы… Все это неправильно. Все это лишь усиливает обосновавшуюся за грудиной боль.
— Веселитесь, — добродушно напутствует мама, выдергивая меня из свалки неразрешимых и явно долбанутых мыслей.
— Только без последствий, — наказывает папа.
Я отрешенно киваю.
А Яббаров, как водится, растягивает:
— Обижа-а-аете.
Позволяю этому клоуну закинуть лапу мне на плечи и увести в направлении самой громкой толпы.
— Раскольникова прям-таки жаждет тебя поздравить, — гасит мне в ухо многозначительным тоном. — Всю дорогу только о тебе и говорила. Какой ты классный, как ты ей нужен…
— Сука, Китаец, — давлю я сквозь зубы. — Тебя какой-то дебильный проект в свахи завербовал? Знаешь же, что я такое не перевариваю. Причем хронически.
— Знаю. Но сегодня туса. Сегодня можно. Расслабься, кэп. Будь на чиле. Ты в последнее время сам не свой.
Так и есть. Надо бы отпустить вожжи. Отключить голову и…
Нет, расслабиться мне не дают.
Только я подхожу к Раскольниковой, ведущий выкатывает сюрприз.
— Поздравление для нашего именинника от возлюбленной!
Цок-цок… Стук шпилек, а точнее, их чертов ритм, даже если бы не срезал шум по факту, поглотил бы для меня все. Узнаю ход. Узнаю, и затылок полосует. Оставляет пылающую борозду до самого низа спины. Нервные окончания, будто их реально тяпкой порубало, сходу начинают трещать и искрить.
— Хэп-пи без-дэй ту ю… Хэп-пи без-дэй ту ю… — разливается эксклюзив. Песня банальная. За последние дни до тошноты наслушался. Базар делает голос Филатовой. Вот за него можно отдать все деньги мира. Резонансная глубина, бархатная плотность, кристальный звон, пьянящая воздушность, урчащие вибрации и какая-то уникальная густая дымчатость — это гребаный шедевр. — Хэ-э-эп-пи без-дэ-эй, хэ-э-эп-пи без-дэ-эй, хэ-э-эп-пи бе-е-е-з-дэ-э-эй ма-а-ай ла-а-ав!
Я медленно оборачиваюсь, смотрю на нее, и у меня дергается глаз. Мать вашу, да какой там глаз. Половина чертового лица в движение приходит. А уж когда встречаемся взглядами, по телу ползут ожоги первой-второй степени.
Что за вид?..
Какое там поздравление? Показательная казнь!
Ни с облаком, ни с бутоном Немезиду, несмотря на объемы и структуру юбки не сравнить. Филатова в красном — это огнище. Мать вашу, чисто пожар. Я максимально далек от фешн-индустрии, но в ее случае оценить, насколько удачно этот цвет оттеняет кожу, волосы, глаза — да, блядь, все лицо! — способен. Бант губ под тем же красным кажется еще больше, еще изящнее, еще сочнее… Сука, запредельно красиво. Так и манит вскрыть. Подарок же, нет?
Чтоб ее!
Меня ледяная ванна не спасет. Варит жаром до кости. Вот что бывает, если медлить с медицинской помощью. Третья-четвертая степень, привет.
Друзья, родня, долбаный ведущий — все будто онемели. Лишь мое тяжелое дыхание четко бьет тишину зала.
— С днем рождения, мой любимый мальчик! — лепит озверевшая под завязку.
Никаких фейерверков не надо. За грудиной рвет петардами. Да так, что мозги после звона заволакивает дымом.
Отмираю, чтобы резко двинуть к гребаной сцене.
  
Эпизод сорок пятый: Каламбур контрастов
 
My love…
Конечно, я издевалась. С наслаждением. На полном ходу.
Вломиться к зверью в разгар веселья и выйти на сцену — все равно что добровольно стать мишенью для всей своры.
Но мне фиолетово.
Я в ударе. На кураже. В броне из лютой самоуверенности.
Офигенна. Всемогуща. Убийственно хороша.
Однако…
Стоит моему главному врагу начать поворачиваться, как меня парализует. Чертов миг превращается в вечность. Кажется, я вот-вот задохнусь, лишусь сознания или паду замертво от серьезного приступа.
Давай же… Ну…
Боже…
Нет-нет…
О-о-о Бо-о-оже!
Бах, бах, ба-а-ах… Сердце отбивает свое и уходит в тишину.
Егорыныч ведь завершает оборот, смотрит на меня, и по его непробиваемому, якобы каменному лицу пробегает судорога.
Да! Господи! Да!
Воспринимаю это как поражение цели, и тут же чувствую себя лучше. Сердце срывается в работу. Пускай нестабильно, с гиперусердием и смертельными переворотами, но мне нормально. Да Боже мой, мне отлично! Все, что болело внутри, восстанавливается до заводских настроек, чтобы в моменте взорваться безграничной радостью.
Глаза Нечаева лижут меня пламенем. Под одним из них задерживается нервный тик. И хоть челюсти гада сжимаются, превращая жесткое, но определенно красивое мужское лицо в железобетонный квадрат, ведущие мускулы продолжают подрагивать.
Господи, ну какое же удовольствие быть в восприятии своего врага воплощением совершенства, от которого захватывает дух.
— С днем рождения, мой любимый мальчик! — мурлычу с приторной нежностью.
Тон лишь немного срывается, выдавая из-за бомбящей нутро взбудораженности неуместно звонкие пики. Ну что ж… Как есть.
Я очень счастлива! Очень!
Егорыныч на взводе. Видно, что его прям ведет. И дело не только в переживаниях за родню. А-ха-ха, да сам факт, что я предстала перед сворой, как его возлюбленная, до скрипа режет ему по нервам.
О-о, Боже…
Он направляется ко мне.
Сглотнув, не теряя грации, отступаю в сторону, чтобы дать ему место для маневра, словно жду, что, взойдя на помост, он упадет передо мной на колени.
Вместо этого получаю:
— Какого хрена?..
Выдох жесткий и горячий. Действует как беспощадные оплеухи с двух рук. Злит неимоверно! Про счастье свое забываю. Одно утешение — все происходит тихо, никто больше не слышит.
Обороняюсь взглядом. Хотя какая это оборона? Если бы им реально можно было убить, от ублюдка бы осталась горстка пепла.
Господи…
Почему мне нравится вид этого типа в костюме?! Почему он кажется мне неимоверно привлекательным?! Почему так жадно хочется зрительно его поглощать?!
— Егор, — окликает старик Нечаев, заставляя сыночку так напрячься, что меня от демонстрации сдерживаемой им силы обкидывает мурашками. Столько в нем джоулей! Ошизеть просто! Прислушиваясь к голосу отца, огненный не сводит своего раскаленного взгляда с меня. И да, нервы вокруг его левого глаза снова шалят. Даже кольцо в брови дергается. — Представь девушку.
Губы Егорыныча распахиваются, и он судорожно втягивает воздух. Глаза при этом выражают ужас и маниакальную решимость прикончить меня и спрятать мой труп под дощечками сцены. Столько стыда и страха моя персона в нем вызывает, что будь шанс провернуть грязную работу незаметно, клянусь, он бы это сделал.
Во мне же подобная реакция откликается двумя конфликтующими чувствами: гневом и упоением. Да, меня бесит, что Егор меня стыдится. Но в то же время я до безумия рада вот этому его состоянию адского смятения.
  
Пусть трясется хотя бы внутренне!
— Представлять — лишнее, пап, — давит чешуйчатый сквозь зубы, не разрывая зрительного контакта со мной. — Весь город в курсе, кто она.