Влюбляться запрещено (СИ)

Присутствие Нечаева невозможно игнорировать. Как бы тихо он ни лежал, ощущаю его близость каждой клеточкой своего тела.
Не думаю, что он спит.
Не только ведь мое сердце бахает вовсю. Ловлю рукой свидетельства бешенных ударов за грудиной Егорыныча.
Странно, что оно у него так колотится. Странно, что он меня в принципе, пусть и вынужденно, обнимает.
Хотя нет. Ничего не странно.
  
«Обвинения» же… Ну-ка, Дракон-купидон, отмечай.
— М-м-м… Тебе правда отказались покупать новый мотоцикл? — выдыхаю, чтобы завязать разговор.
Нечаев каменеет и… Не шевелясь, одними мускулами какое-то движение создает. Грудь, плечи — однозначно ползут вверх. А потом снова расслабляются.
— Да, правда.
— И что теперь? Ты сможешь на постоянной основе на байке Яна ездить?
— Нет нужды. Ян сказал, сам подарит на ДР.
— А-а… А что бы ты хотел получить от меня?
Он снова замирает. Но на этот раз ненадолго.
— Ничего.
Я должна бы разозлиться, но сил нет. Поэтому просто сникаю.
— Понятно.
— Ага, я… — начинает было, будто бы выдавливая из себя.
— Можешь предположить, как в этот раз накажут? — перебиваю я, не желая слушать чушь.
— Вряд ли.
— И я… Страшно…
— Да ладно. Не может быть.
В его голосе слышится явное поддразнивание. Но точно сказать не могу. Из-за волнения барабанные перепонки работают, словно динамики с сабвуфером для пульса. А может, и для всего мозга. В ушах очень шумно.
Однако и молчать я не хочу.
Грудь снова и снова стягивает. Чудится даже, что западает вовнутрь. Даже удары сердца с рихтовкой не помогают.
— Расскажи мне еще что-нибудь. Не могу уснуть.
— Что?
— Да хоть сказку! У тебя же есть младший брат? Что еще ты ему впариваешь? Хочу отрубиться, как Костик!
Нечаев снова смеется. Тихо и коротко. Но этого хватает, чтобы принеслись мои мурашки.
— Слушай тогда, Филатова. Есть притча… — Вагон качается, колеса гремят, но гипнотическим эффектом обладает именно голос Егорыныча. — Идет воин, видит озеро. А у воды трехголовый дракон сидит. Воин, не думая, выхватил меч и давай рубиться. Сутки лупятся, вторые… Двум головам хана, когда оба валятся без сил. И тут дракон такой: «Воин, а ты че хотел-то?». Воин отвечает: «Воды попить». Пауза. И дракон говорит: «Ну так и пил бы…».
Нечаев замолкает.
А я, только было расслабившись, подскакиваю.
— Это ты на нас намекаешь? — тарахчу, вглядываясь в полумрак.
За окнами появляются фонари, лицо Егора освещается, и я вижу, что уголки его губ приподняты.
Сердито запыхтев, устремляюсь, чтобы врезать.
Жаль, он слишком быстро перехватывает мои руки.
— Это притча, — стоя на своем, обратно в положение лежа укладывает. — Ша.
— И в чем мораль? — фыркаю я.
— В том, что иногда нужно просто сказать, что тебе нужно, а не устраивать войну.
В диалоге случается новый провал, потому как, заехав в очередную полосу света, мы ведем войну глазами. Не моргая и, кажется, даже не дыша, высаживаем друг в друга все, что только можно.
Когда начинается темнота, продолжаем говорить.
— Ты первый начал! Ты… — не кричу, конечно. Но эмоций много. Прям бомблю. — Ты затеял эту войну! Ты ее хотел!
— Да не хотел я, — отпирается хмуро. — Я хотел раскидать заваренную вами кашу. А ты треснула меня по башке.
— Мало треснула!
— Ну вот видишь… — роняет, оставляя за собой тонну непонятных предъяв.
— Вижу, Нечаев, — цежу я, снова принимая сидячее положение. Он тоже садится. Глядя на пляску света и теней по его лицу, бью в самое, как мне кажется, больное место: — Вижу, что никакой ты не герой. Просто мальчишка, который так и не научился брать ответственность.
Да, все так. Четыре года даром не прошли.
Дракон ущемляется до глубины своей черной души.
— Это я не научился?
— А кто, по-твоему? Я?
— Знаешь что?.. — звучит с угрозой.
Я скрещиваю руки на груди. Но с такой демонстрацией, чтобы это выглядело не иначе как издевка.
— Что?
— Зря я за тобой поехал!
Этот выпад ранит не хуже реального удара. Очень больно. Я даже задыхаюсь.
Хорошо, что Нечаев стартует с места и покидает купе.
Я падаю на ложе, вся сжимаюсь и, закусывая край одеяла, выталкиваю из себя все, что могу. Практически беззвучно, но при этом всю аж трясет.
«Ну вот… Ты снова все испортила!» — долбит мне по мозгам.
И нет, не эго. Конечно, не оно. Ему плевать на Нечаева.
Долбит Дракон-купидон. А подпевают ему бабочки и пчелы.
Чертовы предатели!
Естественно, что на этих эмоциях я еще долго не сплю. С разломом-то в груди! Несколько раз, в минуты отчаяния, порываюсь встать и отправиться на поиски Егора. Но гордость, к счастью, не позволяет.
В сон проваливаюсь незаметно. Как и когда это происходит, не смогла бы сказать даже примерно. В какой-то момент просыпаюсь от странного движения за спиной… Кажется, будто что-то тяжело падает. Не сразу соображаю, что это Нечаев пропихивается. А когда соображаю, отодвигаюсь подальше и снова засыпаю.
Утром нас будит мужик с верхней полки.
— Э, молодежь? Почти приехали. Ща начнут собирать белье, так что… Вставайте, короче.
Я подхватываюсь. Не глядя на Егорыныча, который — краем глаза все же вижу — потягивается, принимаюсь судорожно приводить себя в порядок. Волосы приходится расчесывать пальцами. Можно бы было попросить гребень у мамаши, но для такого я слишком брезгливая. Так что, как получается — так получается. С фаером скидываю свитер Нечаева, швыряю ему. Поправляю платье и надеваю сапоги, шубу.
Молча вылетаю из купе.
Этот дурачок угрюмо идет следом.
На вокзале — точно так же. На два шага сзади держится.
Сказал бы хоть что!
Нет же! Тоже гордец!
Ну и катись ты, Нечаев! Подумаешь!
Нет же! Чешет, провожая до самого дома!
А я возьми, крутанись да поцелуй! В щечку — че попало, с провокацией. И сразу деру.
А он возьми, поймай за руку и… верни.
Припекает горячими губами на морозе так, что все мои планеты не то что аспектами мочат… Напрочь слетают с орбит! А черные дыры засасывают их и все остальное… С ноющей тягой.
О… Боже…
Две секунды. Быстро. Смазано. Так непонятно.
Две секунды, и брейк.
А смотрим друг на друга, задыхаясь так жестко, словно бежали марафон.
Было? Или на нервяке почудилось? Не разберешь!
В глазах до сих пор черные точки, и моментами совсем пропадает видимость. Просто дыры в сознании, памяти.
Только вот губы Нечаева красные…
Ничего не говорю. Просто нет слов. В растрепанных чувствах тупо убегаю. На лестничной площадке выдаю какие-то звуки. Нет, это не смех! Что-то другое вырывается! И я случайно пролетаю свой этаж.
Черте что!
В нервах облизывая губы… А они словно чужие. Не тот вкус.
Выругавшись, поспешно возвращаюсь.
Открывая ключом дверь, слышу топот шагов. Только переступаю порог, предки уже в прихожей.
Взбудораженные до антенн у мамы на голове и воспаленных глаз у папы. Усталые и помятые. А еще потрясенные, словно перед носом не я, а кто-то левый.
Немая сцена.
Они изучают меня. Я — их.
Едва у мамы открывается рот, шагаю. Стремительно. Наперекор. Чтобы забиться под руки, которые она даже не думала раскрывать, и обнять.
— Ты меня любишь? — тарахчу я рвано.
Голос дрожит от потребности. До паники падает.
Мама просто теряется. Но, хвала Богу, ненадолго. После вздоха меняет градус.
— Конечно.
Сжимаю ее крепче. И она меня… тоже. Растирая ладонями спину, дает жизненно необходимое тепло.
Тогда я, вскидывая голову, смотрю на папу.
— А ты? Любишь?
Он тоже не колеблется.
— Конечно.
Пусть не прямо. Повторяет за мамой. Но мне хватает.
Мне спокойно. Мне хорошо.
  
Особенно, когда оба родителя обнимают.
Наверное, Кэмпбелл — не истина в последней инстанции. Иногда из чрева кита вылезают не просветленными, а просто живыми.