Влюбляться запрещено (СИ)

Перехватив запястья, разводит мои руки в стороны и с какой-то чертовой небрежностью бросает.
— Ты все купил!!! — беснуюсь я. — Мне!!!
Вокруг бродят люди. Я не особо замечаю. И Нечаеву приходится, придерживая за плечи, передвинуть в безопасное место.
— И че? — выдыхая на отрыве, гасит взглядом и при этом с вызовом дергает подбородком. — Удовлетворяя твои хотелки, я элементарно понтовался, — давит на уверенном.
  
О-о-о, мой ассасин!
Я не из тех, кого на одном лишь убеждении можно сбить с намеченного пути!
— Где твой мотоцикл? Почему ты приехал на машине? Зачем ты вообще садишься за руль автомобиля? Отец знает? Ради чего так рискуешь?
Нечаев подачу принимает. С каменным лицом держит. Но отражать не спешит. Сначала вливает в меня взглядом добрую порцию своей ненависти.
— Хах, — роняет сухо. И даже смешок отпускает. Но все это звучит как щелчок взведенного курка. — Знает, Филатова. Не волнуйся. У меня в семье человеческие отношения.
Первая пуля принята. Только я не сдаюсь.
Выдав собственную череду — сердцем по ребрам, повышаю ставки:
— Наберем? Пусть подтвердит! А то я как-никак волнуюсь!
Поймав тени на мрачнеющем лице, победоносно улыбаюсь.
— Остынь, — толкает сквозь зубы, зло задирая верхнюю губу.
— Дай свой телефон, — требую в запале.
Сама же за ним во внутренний карман Нечаева лезу.
— Ты че, а? Вкрай уже?.. — отбивает, когда выуживаю аппарат.
Дышит ровно, но как-то нарочито, словно размеренность вдохов и выдохов ему доводится считать.
— Разблокируй!
— Отдала!
Эти команды по потенциалу разные, но выпущены одновременно. Сталкиваясь в воздухе, создают новые искры.
Понимая, что добровольно я ничего не верну, Егор тянется за телефоном сам. Без рывков. С немой угрозой. Рассчитывая, что я, как и все, капитулирую тупо из-за силового преимущества. Но я отшагиваю и разворачиваюсь, заставляя долбаного верзилу попотеть. И вдруг… Он хватает сзади. Прижимая к себе, одной рукой в районе ключицы давит, второй — поперек тела. Задевает губами щеку.
Боже…
Просыпаются доисторические мурашки. Лезут из-под кожи, как грибы после дождя.
Нечаев уже практически выдергивает мобильный из моей ладони, но я в последний момент выкручиваюсь и резко поворачиваюсь к нему лицом.
На расстоянии жалких сантиметров замираем.
 
 
Эники-беники ели вареники,
 
Драники, финики, кексы и пряники,
 
Пышки и плюшки, и всякие пончики,
 
Клецки, торты, пастилу и батончики…
 
 
Врубаю я счет, курсируя взглядом от глаз Нечаева к его кривущим губам. Считаю, считаю, но… он не целует.
По-о-че-му-у???
Хочу. Хочу, чтобы он. Хочу, чтобы сам.
Та самая гиперфиксация уходит в стадию цементирования.
Но Егорыныч не двигается. Ни на миллиметр.
Гад! Непробиваемый гуманоид!
Как же я его ненавижу!!!
В тот миг, когда я собираюсь ему об этом сообщить, звонит телефон. Естественно, я, не мешкая, принимаю вызов.
А та-а-ам…
— Где твоя голова, сын? — произносит стальным голосом старый Нечаев. — Продать мотоцикл ради шубы… — режет, оставляя фразу без концовки. Хотя, может, она и есть… Мы с Егором активно сражаемся за телефон, а потому кое-что упускаем. — Бог с ним. Глупость, незрелая бравада — это все поправимо. Но садиться за руль автомобиля без прав… — снова часть речи теряется, потому что, носясь по кругу, я роняю телефон на плитку. Быстро подхватываю и, подкидывая, как горячий пирожок, убегаю от Егора. — Ты подвергаешь риску свою жизнь и жизни других людей. Это недопустимо. Я снял разрешение на запуск. Завестись снова не получится. Карта тоже заблокирована. Если нет денег на трамвай, пойдешь домой пешком.
На этом речь старого Нечаева заканчивается — его неоперившийся птенец вырывает у меня мобильный и гасит связь.
— Ни черта себе понты, скажу я тебе! — первое, что я кричу раскрасневшемуся Дракону, заливаясь хохотом. За грудиной бьет импульсами, аж слезинки из глаз показываются. — Ты точно-преточно в меня влюблен! Теперь не отвертишься! — горланю на кураже.
Передергиваю плечиками, хватаюсь за воротник той самой шубы, задираю лицо вверх и в азарте на победной и крайне экспрессивной ноте со всей своей музыкальностью выдаю хит Меладзе про неравный бой между сердцем и судьбой, в котором будет прав победитель, а проигравший только жить [43].
Закончить Нечаев мне не дает. Дернув на себя, припечатывает:
— Да я эту шубу дарил, лишь бы создать тебе проблемы с предками.
Я цепенею. В неверии смотрю в ожесточившееся лицо Егорыныча.
— Нет… — выдыхаю почти беззвучно.
— Они ведь разбушевались, правда? — уточняет с едкой усмешкой. — Я хотел испортить тебе восемнадцатилетие.
— Не говори мне этого! — почти умоляю.
На фоне произошедшей внутри меня за этот вечер катастрофы невыносимо сложно принять нечто настолько болезненное.
— Но это факт, — настаивает Нечаев.
Таким безжалостным не видела его ни разу.
— Нет! Неправда!
Он держит паузу.
Долгую. Ледяную. Презрительную. Брезгливую.
Дескать я…
Я дура?..
Это просто война.
— Да провались ты, Нечаев!!! — ору в гневе, который сжигает дотла. — Я это запомню, понял?! Пожалеешь обо всем, что мне сделал! О каждом сказанном слове! И даже мысли! Пожалеешь! Клянусь!
  
Эпизод тридцать первый: Эскалация конфликта
 
Ноябрь четвертого года войны.
Подарок Нечаева мне дорого обходится. И дело не в продленном «комендантском режиме» с ограничением перемещений: дом — школа — допы — дом. Дело в обострении чувств, которые вспахивают мне душу, и в буйстве эмоций, которые эту пашню регулярно сотрясают, переворачивают и раскидывают по периметру.
«Да я эту шубу дарил, лишь бы создать тебе проблемы с предками!»
Я не чувствую себя дурой из-за того, что предъявляла Нечаеву за любовь и прочее. Ибо нефиг. Я это Я. Но неприятные воспоминания спустя недели все еще чрезвычайно свежи. А потому вызывают алогический отклик в амигдало-гиппокампальном узле. Все по науке. Ничего лишнего.
Дома я не маюсь. Этот глагол вообще ни о чем.
Я беснуюсь.
Избыток энергии конвертирую в рост. Каждую минуту делаю себя лучше. Любой адекватный, способный критически мыслить человек спросит: «Куда еще?». Так уж складывается, что взаперти у меня появляется еще больше амбиций. Они и науськивают стать лучшей из лучших. Той, которую узнает и навеки запомнит планета Земля.
Учеба, внеурочка, доппроекты, чтение, спорт, уход, образ — все на высшем уровне по самым предвзятым требованиям.
Клятый черт Егор Нечаев тут, конечно же, ни при чем! Мне плевать, что он практически исчез из моей жизни! Мне абсолютно плевать! Еще будет волочиться! Пуще прежнего!
— Да не специально он, Агусь… Не верю. Нечаев вовсе не подлый, — мямлит Ися, пока мы идем после школы в ДЮСШ.
Я моментально завожусь.
Суть не в словах. И даже не в смысле. Просто фамилию дебильного Егорыныча слышу, и меня подрывает. Как иначе? Меня же любой намек на личность паскудного птеродактиля кошмарит! А уж упомянутая всуе вонючая фамилия… Да Господи! Взлетаю до небес!
— Что? Не подлый??? Вот как ты заговорила! Не прошло и полгода твоих отношений с Маратом!
Не кричу. Все-таки люди кругом. Но интонациями орудую знатно.
А еще дышу слишком бурно, неосторожно захватывая морозный воздух и с посвистываниями его выбрасывая. Горло дерет, и в груди копится жгучая тяжесть.
  
Я непрерывно в режиме обороны. Кажется, предают и нападают даже самые близкие. Жизнь во второй раз ушла под откос. Первый раз нечто подобное чувствовала, когда Ян Нечаев бросил Юнию.
Черт.
Гребаный ад.