Гонщик 2 (СИ)

— Матерь божья! Где это вы так умудрились распластать спину?
— Бандитская пуля, — искренне ответил я.
— Надо же! — покачал головой доктор. — В таком случае, я должен буду сообщить в полицию.
— Не переживайте, полиция уже в курсе. Николай Генрихович, достаньте из саквояжа бумагу.
Врач просмотрел документ.
— Это что же, вы сегодня утром еще были в Москве? Потрясающе! Но давайте займемся вашей спиной.
Спустя четверть часа я лежал на животе в своей постели, на чистых простынях, в чистом белье, перевязанный чистыми бинтами и блаженствовал. Доктор намазал меня какой-то мазью, и в течении нескольких минут боль полностью отступила. Где-то рядом негромко переговаривались Клейст и доктор, а я счастливо погружался в объятия Морфея. И мне не мешали ни раздававшиеся поблизости голоса, ни тусклый свет ночника, ни ритмичное постукивание и поскрипывание мебели в соседнем номере. Если человек действительно хочет спать, ему ничто не помешает.
 Глава 30 
Пробуждение было чудесным. Ночью организм все время пытался по старой привычке повернуться то на один бок, то на другой и в результате закономерно просыпался. Но тут же засыпал снова: все-таки я провел за рулем почти двадцать часов. Это и в прошлой жизни было неслабым испытанием, а на местных мобилях и вовсе сравнимо с пыткой. Но крепкий продолжительный сон подействовал воистину чудесным образом: спина почти не болела, усталости не ощущалось совершенно. Оставалась лишь некоторая слабость, которую можно было отнести на счет длительного перерыва в питании.
Едва я пошевелился, как рядом раздался бодрый голос Клейста:
— Ну и горазды же вы спать, Владимир Антонович!
— Да? Который час? — поинтересовался я.
— Да уж пятый пополудни. Знали бы вы, какое количество народа нынче желало вас видеть. И каждому вы требовались самым срочным образом. Но я разогнал абсолютно всех кроме одной бабушки: очень уж она боевая и упрямая. Как пришла, так и сидит, вот уже четвертый час. Так что я сейчас позову доктора, он вас осмотрит, а там и перекусим как следует. Не знаю, как вы, а я давно хочу есть, только вас и дожидаюсь. Вы полежите пару минут, я за врачом.
Клейст и впрямь вернулся очень быстро. Вместе с ним пришел этакий классический доктор: полноватый русоволосый мужчина средних лет, в золоченом пенсне и с бородкой клинышком, в хорошо пошитом костюме-тройке, с часами в жилетном кармане на толстой золотой цепочке и с печаткой на руке.
— Ну-с, что с вашей спиной? — уверенным баском произнес доктор, подсаживаясь к моей постели. — Уже лучше, молодой человек, уже намного лучше. Буквально пара недель, и все будет в лучшем виде. Но шрам, к сожалению, останется. Если бы не ваша безрассудная поездка, его могло и вовсе не остаться.
— Моя безрассудная поездка, доктор, принесла мне победу в Императорских гонках, — резковато возразил я. — Согласитесь, небольшой шрам этого стоит.
— Так вы господин Стриженов? — воскликнул доктор. — К сожалению, оба раза я разглядывал вас исключительно со спины, иначе бы сразу же узнал. Сегодня все газеты Питера полны ваших портретов и фотографий вашей «Молнии». Давайте я переменю повязку и погляжу на знаменитейшего в столице человека, так сказать, анфас.
Я получил еще одну порцию болеутоляющей мази, оделся и потянулся было за бумажником, но доктор протестующе замахал руками:
— Нет-нет, никаких денег. Господин Стриженов, если супруга узнает, что я взял с вас хоть полушку, она меня со свету сживет.
— Так не годится, — возразил я. — Каждый труд должен быть оплачен. И если вы отказываетесь от денег, то, возможно, я смогу отблагодарить вас как-то иначе?
Доктор смущенно потупился.
— Право слово, мне неловко, но вот… купил нынче по просьбе жены вашу карточку. Не могли бы вы подписать её?
— С удовольствием!
Я вынул из кармана самописку.
— Как зовут вашу супругу?
— Варвара Тимофеевна Звонарева.
Я быстро начертал на обороте: «Варваре Тимофеевне на добрую память от экипажа мобиля „Молния“ В. А. Стриженова и Н. Г. Клейста в день окончания Больших Императорских гонок». Ниже поставил дату, свою подпись, потребовал расписаться Клейста и вручил фотографию доктору. Тот расцвел и энергично засобирался:
 
— Господа, позвольте откланяться: спешу обрадовать Вареньку. Владимир Антонович, в случае чего зовите, я тут же буду.
Вместе с доктором мы вышли в гостиную. Навстречу мне со стоявшего у дверей простого стула поднялась сухонькая старушка в наряде весьма скромного, если не сказать бедного, вида. Она подошла, поглядела на меня так и эдак, и в конце концов озвучила свой вердикт:
— Годишься.
Что Клейст, что доктор были до крайности изумлены подобным обращением, но не вмешивались, ожидая моей реакции. Я же, пусть и не сразу, догадался, что это была за гостья.
— Здравствуй, бабушка. Ты ведь Степанида, так?
— Так, так. Скоро уж шестой десяток будет, как Степанида, — проворчала бабка.
— Как здоровье Елизаветы Петровны? — продолжил я расспросы.
Степанида нахмурилась:
— Плохо ей. Ревьмя ревет цельными днями. Ничего не ест, не пьет, всю перину слезьми промочила.
— Понятно. Батюшка ей волю свою объявил. И за кого сговорил дочку?
— За какого-то князя. Старый, злющий, что твой цепной пёс. Но богатый, этого не отнять. Князь тот Петьке деньжищ посулил за дочку, да только чую я — сгубит он кровиночку мою. А тому и горя нет: денег получит, в поместье засядет, да примется опять за старое: шары заливать, да всем басни родовые рассказывать. «Огинские — ого-го!» — передразнила она Петра Фомича.
— И много денег за Лизавету обещано?
— У-у, много. Тыщи три, а то и четыре. Довольный сидит, наклюкался на радостях.
Что-то продешевил Петр Федорович. Хотя, скорее, выбора у него не было. Взял сколько дали. Поди, еще и кланялся при этом!
— Ну а я-то здесь причем? — задал я бабке главный вопрос.
— Как это причем? — сурово зыркнула на меня Степанида. — ты на балах девке голову задурил, жениться пообещал, сердечко девичье смутил. Она после бала токмо про тебя и говорит. Так шел бы да женился, коли желание имеешь.
— Без родительского благословения?
— От такого родителя благословения рази ж дождешься! Сколь хороших женихов перебывало, всех отвадил. Нынче же девка хоть за кого готова бежать, лишь бы не за этого князя. А к тебе она сердечную склонность имеет, и коли позовешь, то не по нужде пойдет, а с радостью великой. Вот я и говорю: коли люба тебе Лизавета, бери да женись. А я уж пособлю, чтобы никто в том помешать не смог.
Я задумался: так и так ведь собирался сватать Елизавету Петровну. Если и сомневался то лишь в том, что удастся убедить её упрямого родителя. А раз такое дело, то нужно брать девицу как она есть. Приданое мне неважно, у девушки помимо красоты имеется еще и ум, а это весьма ценно. Ну и «сердечная склонность» тоже на моей стороне.
Степанида мое молчание истолковала по-своему:
— Не думай, девка не голяком замуж пойдет. Кой-какое приданое у неё имеется. Пускай не миллионы, но и не рваная трешница. Вот, погляди.
С этими словами она достала откуда-то тряпицу, развернула её и продемонстрировала великолепный золотой перстень с гранатами. Я не видал его прежде, но узнал мгновенно — недостающая часть матушкиного гарнитура. И решил: это судьба.
— Ну что, Степанида, рассказывай теперь всё по порядку.
И она рассказала.
Когда после бала Елизавета начала через слово поминать моё имя, Петр Фомич Огинский решил, что нужно поспешить со свадьбой, пока его затея не сорвалась. Написал письмо жениху, объяснил свои резоны и получил от него полное понимание и всяческую поддержку. Свадьба должна была состояться завтра. Накануне приходили портные, утром должны будут доставить подвенечное платье. Ну а потом погрузят безутешную невесту в закрытую карету и под конвоем отвезут в тихую церковь, где купленный священник проведет обряд, не задавая лишних вопросов.