Боевой ограничитель (СИ)

Она ускорила шаг. Лёгкий весенний ветер гнал по растрескавшемуся асфальту сухие листья, зачем-то пережившие зиму — они выглядели такими потерянными и уставшими. Заходящее солнце на секунду выглянуло из-за грязно-серых облаков, и Эмили беспомощно заморгала: даже слабый вечерний свет казался ослепительным.
— Харон, у тебя, случайно, солнцезащитных очков не найдётся? — пробормотала она. — Ну, мало ли.
Харон молча взял её под руку. Эмили доверчиво прижалась к нему — и пошла с закрытыми глазами, пошла спокойно и уверенно, зная, что он не даст ей споткнуться и упасть. Что если кто-то и сможет провести её сквозь темноту, так это он.
  *
— Палаточный лагерь Фрэнсиса Скотта Ки, — проговорил Харон, останавливаясь. — Добро пожаловать.
Эмили открыла глаза — и потеряла дар речи.
Они стояли в нескольких шагах от края обрыва. Весь юг Столичной Пустоши расстилался перед ними, как на ладони. Слева выгибался перебитый хребет эстакады, справа тянулась к небу мрачная громада Данвич-билдинг, словно стесняясь дерзкого сияния окон Тенпенни-Тауэр.
— Так красиво… — завороженно прошептала Эмили.
— Мне тоже нравится, — гуль поставил рюкзак на землю.
Эмили обернулась. Чуть поодаль от дороги жались друг к другу несколько проржавевших трейлеров. Отсветы луны поблёскивали на металлических каркасах, оставшихся от палаточного городка.
— Это был лагерь беженцев? — спросила она.
— Нет. Зона отдыха. До войны люди приезжали сюда провести время с семьёй, побродить по горам. А после войны… Когда я нашёл это место, всё здесь было так, как сейчас.
Эмили расстелила на траве спальный мешок. Села на него, вытянув ноющие от усталости ноги. Вздохнула, глядя на школьный автобус, почти на треть вросший в землю. Бомбы упали в субботу. Значит, этих детей привезли сюда на экскурсию выходного дня. И они, испуганные и притихшие, стояли здесь, на краю обзорной площадки, и смотрели, как умирает мир…
— Не знаю, стоит ли идти дальше, в Гердершейд, — проговорил Харон задумчиво. — Небо чистое, дождя до утра точно не будет.
Эмили провела рукой по волосам, слипшимся от биогеля. Невесело усмехнулась: нечего сказать, образцовая дочь. Так торопилась сбежать от семейных ценностей, что даже душ толком не приняла.
— По мне, так к чёрту Гердершейд. Я бы осталась тут. А ты?
— Меня всё устраивает, — Харон сел рядом с Эмили. — Здесь хорошо.
Только сейчас она заметила повязку на его руке. Свежую повязку.
— Что это? — нахмурилась Эмили.
— Порезался в Сто Двенадцатом.
— Когда?
— Твоя капсула не желала открываться, — неохотно ответил Харон. — Крышку заклинило. Ты уже глаза открыла. А Ли говорит: «Эй, спокойно, сейчас разберусь, у неё ещё есть пять минут в запасе…» — он невесело усмехнулся. — Я не захотел ждать пять минут. И… вот. Только не надо подбираться ко мне с аптечкой.
— Я просто так подберусь.
Эмили осторожно размотала засохшие бинты. Охнула, увидев порез, по диагонали пересекающий правую ладонь Харона — почти такой же, как у неё самой, разве что не такой глубокий.
— Помнится, была раньше такая сомнительная наука — хиромантия, — проговорил он отстранённо. — Согласно ей, моя линия жизни стала длиннее на добрых полдюйма. Обнадёживает.
— Харон…
— Ну вот, опять у тебя глаза на мокром месте. Всё хорошо, Эми. Ты не лежишь в стеклянном гробу и не оправдываешься перед этими святошами — значит, всё хорошо.
Эмили склонилась над его рукой. Осторожно дотронулась губами до сухой шершавой кожи запястья. Почувствовала учащённое биение пульса.
— Зачем… — хрипло выдохнул он.
— Не прячься, — прошептала она, поднимая взгляд. — Пожалуйста.
Он расслабил ладонь. Эмили поцеловала кожу у основания пальцев, с другой стороны пореза. Пальцы Харона дрогнули — и осторожно, нерешительно дотронулись до её щеки, скользнули вверх, к виску, туда, где кожа самая тонкая, где бьётся жилка — что ж, теперь и её лихорадочное сердцебиение перестало быть для него тайной. Всё по-честному.
Закрыв глаза, она подалась вперёд, навстречу Харону.
— Эми, маленькая… не надо, — прошептал он, мягко, но решительно убирая ладонь. — Просто — не надо. Я такого не стою. Я гуль. Гуль, понимаешь? Кормушка для червей, мерзкий выродок… а тебе и так несладко пришлось, чтобы ещё и это…
  
Он отвернулся.
Если бы это не был Харон, можно было бы сказать, что ему страшно. Дьявольски страшно.
— Я всё-таки сменю повязку, хорошо? — растерянно пробормотала Эмили — и опрометью бросилась к рюкзаку за аптечкой. Идиотка, дура набитая! Надо же было вот так взять и всё испортить!
Он заговорил первым.
— Постарайся понять, — его голос казался ещё более хриплым, чем обычно. — Для меня это важно. Я не хочу, чтобы ты принимала такое простое и естественное чувство, как благодарность, за нечто большее. Не хочу становиться твоей грязной тайной.
— А чего ты хочешь?
— Чтобы ты была счастлива, — серьёзно ответил он. — Эми, я же знаю, как всё будет. Настанет день — и ты встретишь хорошего человека, который тебя полюбит и с которым ты захочешь остаться. Вы построите свой дом, заведёте детей. И поверь, в эту новую жизнь ты не захочешь взять ни меня, ни воспоминания, за которые придётся краснеть.
— Звучит неплохо, — Эмили через силу улыбнулась. — Только детей у меня быть не может в принципе, если верить тому врачу из Мегатонны. А ещё любой хороший человек перекрестится и сбежит, узнав обо мне хотя бы треть того, что знаешь ты. И вообще этому абстрактному хорошему человеку ничего не светит, потому что, вот незадача, мне никто не нужен, кроме вполне конкретного тебя. В этом свете твоя идиллия выглядит несколько иначе, правда?
Харон не ответил.
— Помнишь, мы как-то разговаривали об устройстве ада?
— У нас вообще выходят довольно странные беседы, — проворчал Харон.
— Пожалуй. Но мне нравится. Так вот, ты говорил, что в твоей версии преисподней есть своя Эми Данфорд. А у меня, веришь ли, всё наоборот. Для меня ад — это тот вариант жизни, в котором я не добралась до Подземелья, не выкупила твой контракт. Это существование, в котором нет тебя.
— Эми… — тяжело вздохнул Харон.
— Просто скажи: есть шанс, что ты передумаешь?
— Есть, — серьёзно ответил он. — Но не сегодня. У тебя и так был ужасный день.
— Ужасный, — согласилась Эмили. — Давай что-то с этим сделаем.
Харон осторожно обнял её. Она положила голову ему на плечо — и закрыла глаза, слушая, как мерно бьётся его сердце под тканью рубашки. Частота, с которой оно билось, казалась такой знакомой. Такой успокаивающей.
— Ты бывал здесь раньше? До войны? — спросила она, глядя на небо, полное звёзд.
— Несколько раз. Приезжал с классом на экскурсии.
— Не представляю тебя школьником, — улыбнулась Эмили.
— Придётся поверить на слово. Мы тут неплохо проводили время. Самые отчаянные по ночам удирали из лагеря, чтобы исследовать окрестности.
— И ты, конечно, в их числе?
— Нет. Я был скучным типом. Сидел вместе со всеми у костра и слушал страшные истории.
— А ты мне расскажешь?
— Насколько страшную? — сердце Харона забилось чуть чаще.
— Про Олд-Олни.
— Хороший выбор, — усмехнулся он.
— Но если ты не хочешь об этом говорить, не надо, — поспешно добавила она. — Я решила, что или узнаю всё от тебя — или вообще узнавать не стану. Оба варианта меня устраивают.
— Так уж и быть, в честь дня неловких разговоров…– Харон помолчал. — Что ты знаешь об Олни?
— Название, — Эмили пожала плечами. — Та рабыня, Девятка, сказала, что ты оттуда родом. Да, в общем, и всё.
— Там из всякого отребья делали наёмников. Таких, как я. Наш ментор резонно рассудил, что наёмников на Пустоши, как грязи, поэтому нужно сделать из нас нечто особенное. Например, наделить исключительной преданностью. Такой, что шла бы вразрез с этикой и здравым смыслом. Старина Роланд по мелочам не разменивался.
— Роланд — это твой… учитель? — нерешительно спросила Эмили.