Роман с Полиной

— Всем будет можно, — пообещал красавец, и тут случилось то, чего я больше всего боялся, он увидел Полину и заулыбался ей. — Будем выходить группами по пять человек. Вы… вы…
— Ссутулься, одно плечо подними, руку выверни и тряси, изо рта пускай слюни, — зашептал я Полине. — Когда пойдешь, ногу чуть-чуть волочи, будто хромая.
— Зачем? — удивилась Полина. Она, конечно, попала в первую пятерку и конечно же не сутулилась. Должен сказать, она всегда была хороша, просыпающееся в ней материнство сделало ее неотразимой.
Главарь просто вспыхнул, когда она встала и, гордо подняв красивую голову, пошла к выходу.
— Красивый девушка, хочешь, будешь моей женой? — он взял ее за руку.
— У меня уже есть муж, — почему-то жизнерадостно, что мне совсем не понравилось, возразила Полина.
— Отпусти ее, — сказал я ему и тоже встал.
— Сядь, — сказал он и повел в мою сторону ствол с «ПББС» на конце. — Сидеть! — рявкнул он, потому что тому, кто семь лет командовал зонами, западло было садиться, когда велят.
Я не сел, его зрачки полыхнули гневом, и он чуть-чуть придавил спусковую скобу.
— Это мой муж, не надо кричать на него, — заступилась за меня Полина, что было совсем западло.
— Зачем тебе муж? — засмеялся красавец, так и не отпустив ее руку. — Скажи, я сильно нравлюсь тебе?
— Отпусти ее, — повторил я, чувствуя, что у меня уже кружится голова и сейчас что-то будет.
— Ахмед, разреши, я пристрелю его, как собаку, — сказал обкуренный молодой чечен и навел на меня свой «Кедр».
Сквозь покидающее меня сознание я вспомнил одного мужика из своей зоны, который прошел Чечню и которого посадили свои, чтобы за это их полюбили чужие. Он рассказывал мне за чифирем, что «грачи» во время рейдов захватывают славянок по две-три девушки на бандгруппу из двенадцати человек, затрахивают до смерти и сбрасывают в ущелье. А другие, будто бы мирные, «чехи», которые живут в городах, отлавливают им девиц, накачивают водкой с наркотой и под кайфом переправляют в горы. Ах, как давно мне хотелось разобраться с этим. Но сейчас я больше всего хотел, чтобы все кончилось мирно. Поэтому я спокойно и вежливо повторил:
— Отпусти ее, надо поговорить.
— Говори здесь, — презрительно бросил главарь.
Я представился, мне до сих пор становится стыдно, едва я вспоминаю это:
— Я — Толян Московский, — я расстегнул ворот и, как последняя дешевка, показал свои звезды, так я парился, чтобы кончилось все путем.
Но нельзя дешевить перед падалью.
— Да пошел ты, козел русский, — сучара презрительно пнул меня в голень носком шнурованного ботинка.
Вор в законе не имеет права прощать оскорбление. Оскорбленный вор хуже пидора, если он тут же не отомстил обидчику. Я отклонился вправо, ткнул левым локтем в его крепкую шею, схватил сильную волосатую руку со сжатым в ней «Кедром» приемом, которому меня научил Жора Иркутский, вывернул ствол, уткнув в его поджарое брюхо, и его же рукой выпустил в него половину обоймы. Тут и офицеры, бывшие в нашем экспрессе, кинулись на террористов.
Схватка была короткой. С нашей стороны погибли трое, и среди этих троих Полина.
Отзвенели дубовые листья в лесах, в которых мы не бывали…
Отплакали росы, по которым не ходили мы босиком…
Раскрылся большой северный путь.
Отошли мои лучшие дни.
Начатая кем-то война, в которой у меня не было никаких интересов, отыгралась на мне. Кого мне за это благодарить — этих сумасшедших обкуренных пацанов, которых мы здесь укокошили и которым, будем уже, наконец, честными, есть за что нас ненавидеть? Царя-батюшку Александра I, так царство ему небесное, он раскаялся и стал старцем Федором Томским? Или тех, кто правят нами последние 18 лет? Кто мне скажет, кому мне сказать свое «спасибо»?
Английская пословица говорит: если ты живешь в доме со стеклянными стенами, тебе не следует бросать камни в соседа. А мы беспрерывно разбрасываем эти камни, наши стены давно превратились в осколки, но это ничему нас не учит.
Я похоронил Полину на воинском кладбище во Владивостоке рядом с двумя офицерами, погибшими одновременно с ней. Поставил в ногах православный крест из черного, с синеватой иризацией, лабрадора. Вырубил надпись «ПОЛИНА СЕРГЕЕВНА МАРГАСОВА-ОСС», чтобы никто не усомнился, что это моя Полина. А внизу короткое стихотворение — «Сердце все не верит в тяжкую утрату, ты открыла двери и ушла куда-то. Безутешный супруг Анатолий Осс».
 
Так я остался один. Наплевал я теперь, конечно, на весь этот рак и всю эту химию, хирургию и радиотерапию. Единственное, чего я хотел, так это поскорее умереть.
Прилетел из Бостона Роберт Маасс. Я сразу узнал его. Он узнал меня тоже.
— Прости меня, дружочек за все. Я испортил тебе жизнь, — сказал он мне по-английски.
Я понял его. На зонах от нечего делать я выучил три языка и начал учить испанский.
— И ты меня тоже прости, — ответил я ему по-английски. — Твой Буш — неправильный парень.
— А мне он нравится, — ответил Роберт.
— Когда иракцы разожгут под вашими жопами большие костры, он тебе разонравится.
— Тогда разонравится, — согласился Роберт. — А где Полина? Дебора считает, что ей надо лечь на сохранение.
Он был правильным мужиком, он сразу все понял и осознал и воспринял известие мужественно, без истерик, только сразу здорово посерел и согнулся.
На кладбище он тоже все сразу понял, похлопал зелеными глазами под рыжими, как у одного моего знакомого белоруса, тоже теперь покойного, ресницами и сказал:
— Можно будет написать так — «Полина Сергеевна Маргасова-Осс-Маасс», а внизу добавить «и безутешный супруг Роберт Маасс». Это нетрудно поправить?
— Без проблем, — согласился я.
Мы посмотрели, как два могильщика-алкаша с молотком и зубилом выбили на лабрадоре дефис и «Маасс», причем, если «Осс» был по-русски, кириллицей, «Mass» по просьбе Роберта начертали латиницей. Так Полина своим щедрым сердцем и своей любовью объединила два континента и две разные цивилизации.
Вечером мы с Робером как следует нагрузились в «Золотом Роге» и чуть-чуть поплакали, делая вид, что мы ничуть не плачем.
В полночь я посадил его в спальный вагон, и Робер поехал в сторону Салехарда, чтобы оттуда на перекладных добраться до «Родничка» и сделать то, что хотела сделать Полина — усыновить безглазого младенца с волчьей пастью и может быть спасти через него мир.
— Вы плохо выглядите, вам надо лечиться, — сказал он напоследок.
— Не надо, — возразил я.
Про себя я решил, что пойду в казино, выиграю побольше денег и сделаю напоследок что-нибудь путное: закуплю оружие и поеду куда-нибудь воевать — в Сербию за православных сербов или в нашу Чечню за Россию. Я не буду жалеть себя и скоро сложу там свою голову.
Я тупо смотрел на сукно и знал, что сегодня я проиграю, потому что в душе у меня не горел огонь. Я ушел из казино и пошел в бар, чтобы напиться до потери риз. В холле гостиницы висел телевизор, я застрял у него — передавали новости из Ирака.
Багдад пал на 2-й день, никто не хотел защищать его. Вчера на мосту через Тигр долго маневрировали два «Абрахамса», ни один из федаинов Саддама не подкрался к нему и не выстрелил из фаустпатрона, и все увидели: Багдад — не Грозный, иракцы — не чечены, Россия — не США. Все эти дни, что я смотрел шоу «Война в Ираке», я думал об этой разнице.
Она огромна и обидна для нас. Конечно, чечены такие мужественные бойцы именно потому, что они чечены, это не торгаши, это настоящие бандиты Кавказа, угонять стада, воровать людей — в этом их понятие лихой и красивой жизни, мужской доблести и красоты, которые ведут к главному в этом мире, к обладанию женщиной, ее полной сладкой самоотдаче. Плюс вековая нелюбовь к России, которая всегда считала их отношение к жизни неправильным и хотела поломать его, сменив на правильное.
Все это верно, как, увы, верна и разница в военной мощи России и США, такая же несравнимая, как несравнимо и отличие в отношении к самим военным действиям, закономерному венцу в проявлении этой самой мощи.