Не гламур. Страсти по Маргарите
– Так, все ясно, документов нет, род занятий и так виден, в машину ее, – капитан повернулся ко мне спиной, а двое рядовых подсадили меня в раздолбанный и вонючий уазик.
– Зря вы заплакали, – шепнул мне несимпатичный прыщеватый солдатик, – наш капитан терпеть не может женские слезы. Сразу звереет.
– Что ж, на войне как на войне, – поняла я характер капитана, – он из Чечни, что ли?
– Нет, он не там воевал. – Солдатик заставил подвинуться какую-то лохматую, неопределенного пола фигуру, и стал закрывать дверь.
Я думала, что нас проведут в какую-нибудь комнату ожидания, и дежурный офицер будет разбираться с каждым отдельно. Я несколько раз слышала слово «теракт», чувствовала напряженность окружающих, поэтому до поры до времени молчала. Но нас, вопреки моим ожиданиям, сразу с черного хода провели в какую-то огромную клетку. Там уже стояли, только стояли, потому что сидеть было невозможно, негде, человек двадцать. Когда открыли скрипучую решетчатую дверь, в клетке послышались возмущенные голоса:
– Вашу мать, тут и так дышать нечем.
Полная размалеванная блондинка с остриженными под мальчика волосами, кинулась на открытую дверь, как на амбразуру:
– Скажите дежурному, у меня ребенок! Слышите, у меня ребенок дома один, – она кричала прокуренным голосом, и пахло от нее жутко, но что-то подсказывало мне, что она говорит правду, и я тоже попросила:
– Позовите офицера, надо разобраться. У нее же ребенок!
Звук удара был почти не слышен, но боль, молнией ослепившая мне глаза, запомнилась на всю жизнь. Воздух перестал поступать в легкие, я с хрипом, задыхаясь, повалилась на пол. Боковым зрением я видела, что рядом со мной лежит несчастная блондинка. Она визжала так, что во мне вдруг что-то лопнуло. Я не поняла, что это было за ощущение, но почему-то подо мной образовалась лужа.
– Кровь, слышите, кровь, – это кричали в спину капитану, который уходил от нашей клетки равнодушной и спокойной походкой.
Я лежала на боку и сквозь слезы видела его удаляющуюся сильную и прямую спину. И мне казалось, что в руке у меня пистолет и я стреляю и стреляю в эту ненавистную спину. Я ненавидела в ней все зло, что было в моей жизни с самого детства. Я убивала это зло, а вместе с ним свое сиротство, предательство Инвира, свое одиночество. Последним моим ощущением в этот день было тепло крови, с бульканьем вытекавшей из меня. Я поняла, что это уходит не моя жизнь, а жизнь моего ребенка.
«Маленькая моя, – подумала я с жалостью, – моя темноволосая смуглая девочка, с карими глазами и стройной фигуркой». Я плакала над ней, не приходя в сознание. Потому что если бы пришла – умерла бы вместе с ней.
После разрыва с Инвиром я пустилась во все тяжкие, меняя мужчин как перчатки. Я не щадила никого из этого подлого племени, влюбляя их в себя и безжалостно бросая. И только одного из них я пожалела. Стасику только-только стукнуло восемнадцать, и он был еще совсем ребенок. Он просто ходил за мной по пятам, дарил полевые цветы и краснел как гимназист при встречах. Это случилось в тот год, когда в моей жизни появился Марат Губайдуллин. Я знала, что в прошлом он – бандит, из казанских, и прозвище у него было противное – Дуля, но мне было все равно. Я просто спала с ним и относилась к нему с каким-то брезгливым равнодушием. Ведь я любила не Марата, а его кошелек. В глубине души я понимала, что была несправедлива к нему. Если бы сердце мое не было так ожесточено, возможно, я разглядела бы в Марате и внешнюю привлекательность, и душевное одиночество, и даже нежность в отношении ко мне. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что Марат никогда не был душегубом. Он давно сменил спортивный костюм на неброские, но стильные вещи от Hugo Boss, отрастил солидное брюшко, но ностальгия по тем романтическим временам, когда он в компании таких же безбашенных пацанов ходил в адидасовских трениках китайского производства и собирал дань с рыночных торговцев, похоже, не покидала его по сей день. Став авторитетным бизнесменом, Марат откровенно скучал и в своем респектабельном офисе с дебелой секретаршей, и в своем собственном доме, где всем заправляла его туповатая и скандальная жена. Вот и со мной ему тоже не повезло. Марату надоели слезливые мелодрамы, которые ежедневно разыгрывала его благоверная, ему хотелось эротического триллера, с лихо закрученной интригой, с бешеным накалом страстей, может быть, даже влюбленности… Но от меня он получал только снисходительное равнодушие и злые насмешки.
«Если мужчины используют меня, – думала я тогда, – почему я не могу делать то же самое»? И вот сейчас я цинично и хладнокровно подставлю его, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
* * *Рита закончила свой разговор и, как на своих незабытых допросах, резко сказала мне, указывая на стул:
– Садись! Рассказывай!
Я медленно села, закинула ногу на ногу и небрежно бросила:
– Сигарету!
Девчонки молча засуетились, шаря по своим сумочкам разнокалиберные сигареты.
– Вот зараза, – не выдержала Ника, – все рушится, а она тут выеживается, как муха на стекле…
– Цыц, – рявкнула Рита, – молчать. Вы с ума все посходили.
Только сейчас я поняла, как напряжена обстановка. И словно для того, чтобы придать мне решительности, в центре стола лежал разодранный журнал для шаловливых мальчиков. С нашими лицами и с оголенными задницами…
– Говори! – Милка недаром носила прозвище Плюшка, она от волнения жевала конфету за конфетой. Коробка на ее коленях была почти пуста.
– Говори, Розочка, – Оля, по обыкновению, пыталась смягчить воинственный настрой наших амазонок.
Звонко щелкнул затвор фотоаппарата – это Машка решила запечатлеть последний момент нашего беспомощного состояния.
– Деньги будем отбирать у одного богатенького Буратино.
– У кого? – хор получился неровный.
– У Буратино. Будем называть его так. Хотя в миру он Марат Губайдуллин. По крайней мере я всегда его так называла.
– Всегда – это сколько? – с иронией спросила Ника.
– Всегда – это полгода. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы выпотрошить этого безмозглого Буратино.
– И он подарил тебе азбуку, – Ника не успела договорить, как послышался спокойный и убийственный голос Марго:
– Ника, заткнись!
Из нашей журналисточки как будто пар выпустили. Она знала, что Марго с такой точки кипения может сказать больше, чем хотела бы услышать Ника.
Я, наслаждаясь всеобщим вниманием, нагло положила правую ногу на подлокотник Катькиного кресла и ждала, чтобы мне дали прикурить. Четыре зажигалки олимпийскими факелами тут же вспыхнули у меня под самым носом. Не шевельнулись только Ника и Марго.
– Я спала с ним полгода, – цинично и спокойно рассказывала я, – поэтому знаю все его привычки. Он не трус, но припугнуть его хорошенечко можно – если хорошо придумать историю, и тогда он отдаст и продаст все, даже собственную маму.
– А денег-то у него много? – поинтересовалась практичная Маша.
– Как у дурака фантиков, – заверила я.
– Тогда звони, – притихшая над последней конфетой Мила очнулась и, как всегда, изрекала конкретное предложение.
Мне тут же сунули в руку трубку. Я растерянно посмотрела на нее и увидела в ее кнопочках констатацию грядущей своей погибели.
Я еще не забыла номер Марата. Ноготки привычно поцокали по циферкам, и в трубке почти сразу послышался солидный, весом в пару миллионов долларов США, голос.
– Алееее, – и тут же: – Роза! Девочка моя!
Я так же привычно отстранила трубку подальше от уха. Я знала, что две-три минуты она будет исторгать только бесконечные, нелепые комплименты и восторги по поводу моего звонка. Нет, все-таки мало я содрала с него!
Девчонки с замиранием сердца и завистью смотрели на мои фокусы. Кажется, они в эту минуту учились у меня, как управлять мужчинами, если не вспоминать о проклятой женской логике. С ними нужно общаться по их сволочной – мужской – логике. Даже у Марго глаза радостно заблестели, и она в унисон моей брезгливой мимике изображала те же ухмылки, что и я.