Стормберги

Алиса толкнула его в бок, кивнула на микрофон, стоящий перед гробом.
Ожидалось, что он что-то скажет.
Она протянула ему платок, он вытер слезы, откашлялся и подошел к штативу с микрофоном. Оглядел собравшихся. Их было немного. На приглашение похоронного бюро откликнулось человек тридцать. Ограничения, связанные с ковидом, уже частично сократились, но многие пожилые люди по-прежнему осторожничали. В задних рядах он заметил несколько коллег мамы по работе, увидел, как неудержимо рыдает Элин на плече у Шамари. Роланд Ларссон, который в течение нескольких месяцев после развода снимал у Карин комнату, сидел и смотрел на свои руки.
  
Боже правый, как же он справится с этой задачей?
Викинг сделал глубокий вдох.
– Я имел счастье видеть рядом свою маму Карин в течение шестидесяти лет, – сказал он и заплакал.
Да что ж такое, возьми себя в руки, мужик!
Он откашлялся, высморкался в Алисин платок. На самом деле он набросал несколько строк на бумажке, но теперь не знал, в каком кармане искать.
– У нее самой никогда не было мамы, – проговорил он. – Ее мама умерла, когда Карин не исполнилось еще и двух лет. Ее воспитала Агнес, и со мной она тоже сидела, когда я был маленьким. Что бы ни говорили о моей бабушке, но характер у нее был далеко не ангельский…
Сив Юханссон, сидевшая позади Алисы, усмехнулась и закивала, ее дочь Сусанна шумно высморкалась.
Ему вспомнилось, как они с Агнес гуляли в весеннем лесу – громкое и грустное пение птицы. «Слышишь, мальчуган, это пеночка. Своей песней она прославляет Бога».
Он попытался расслабиться, выпрямил плечи, запустил руку в карман пиджака. А вот и бумажка. Расправив ее, он откашлялся и прочел:
– Мама была ребенком послевоенного времени. Она всегда говорила, что родилась в новое время, исполненное надежд на будущее. И она многого достигла в жизни, из отрезанного от мира Лонгвикена добралась до университета в Умео, но не было для нее ничего важнее нас, сыновей – меня и Свена. Его сегодня здесь нет, как вы, вероятно заметили. Мы с ним попрощались с мамой вчера.
Юсефин громко заплакала.
– А теперь она у Бога, – сказал Викинг. – Она была совершенно уверена, что попадет на небо, стало быть, так оно и есть.
Он засунул бумажку обратно в карман, закрыл глаза и сложил руки.
– Мама, – сказал он, – если ты меня слышишь – спасибо за все. За твою любовь, твою заботу, твою мудрость. Ты живешь дальше – в своих детях и внуках, в тех людях, которым ты помогла. Ты сделала этот мир лучше для всех нас.
Он посмотрел на ее гроб из светлого дуба, который сгорит вместе с ней. Ушла та, кого он знал всю жизнь, самый близкий человек.
И в этот момент, стоя в церкви, он осознал одну важную вещь.
Он знал маму всю свою жизнь, но не ее.
Знал, кем она стала, но не знал, какой она была, с чего все начиналось.
 
Лонгвикен, 50-е годы
 
Сообщение о том, что деревня будет затоплена, принес посланник.
Один из чиновников губернатора долго добирался к ним на машине, а потом на лодке из администрации лена в Лулео, чтобы лично, вместе с представителем государственной компании «Ваттенфаль», проинформировать местного констебля Стормберга и всех жителей деревни о принятом решении.
– Королевский указ об экспроприации земли и жилья ради общего блага, – сказал чиновник.
Жители деревни собрались в большом доме на дворе у Лонгстрёмов, это было самое просторное помещение в деревне. Там были Нильс и его сын Карл, Хильдинг и Агнес, братья Густав, Турд и Эрлинг, и маленькая Карин. Все это было так удивительно – Стормберги и Лонгстрёмы исключительно редко встречались под одной крышей. Такое случалось только в церкви в Калтисе – сéмьи, как уже было сказано выше, не ладили между собой. Карин озиралась с широко раскрытыми глазами – никогда раньше не бывала в этом доме. Ей подумалось, что тут как в гостиной в усадьбе Хёйе в книгах о Кулле-Гулле.
Высокий потолок, росписи на стенах – все гораздо богаче, чем у Стормбергов. И та самая лестница, длинная и крутая, с которой упала Сара. Карин покосилась в сторону Карла – на его угловатое лицо упали лучи солнца. Он поймал ее взгляд, на мгновение улыбнулся ей. Она опустила глаза, тоже чуть заметно улыбнулась.
– Ради всего святого, что все это значит? – спросила Агнес, которая была не робкого десятка. – Королевский указ об экспроприации?
– Таков закон, – ответил чиновник. – Ради общего блага.
– Вы хотите отобрать у человека его жизнь и историю, – сказал Нильс, которого называли Большой Нильс. – Труд и пот его предков. Это немыслимо.
– Будет компенсация, – сказал мужик из компании «Ваттенфаль».
– Какого размера?
Последовал ответ, что это будет решаться путем переговоров.
Хильдинг не проронил ни слова.
Должность судебного пристава при суде Стентрэска была для него побочным занятием, позволявшим одновременно заботиться о своем хозяйстве с Агнес и сыновьях. Говорил он мало, но считался человеком, не знающим жалости. Его боялись: сурово и с неподвижным лицом он конфисковывал землю, задерживал бродяг, взыскивал налоги.
В конечном итоге именно он провел экспроприацию домов к северу от Мессауре, вел переговоры со всеми затронутыми сторонами, но к требованиям, выдвинутым Большим Нильсом, он отношения не имел. Потребовалось утверждение сверху. Нильсу удалось добиться почти всего, кроме требования предоставить ему права на участок у водопада Тэльфаллет.
Со временем Хильдинг стал шефом местной полиции, все его просто ненавидели.
Взрослым в Лонгвикене было не до детей. От младших ожидалось, что они как-нибудь справятся сами – почти с пеленок, как в свое время их родители.
Как они добираются до школы по другую сторону реки, было их делом.
Поначалу они ездили каждый сам по себе: весной и осенью каждый в своей лодке, зимой каждый по своей лыжне. После того дня, когда Карл провалился под лед, все изменилось.
На следующее утро он стоял и ждал ее на берегу.
– Спасибо, – сказал он, протягивая ей ее вещи.
Все это она связала сама, прекрасно умела шить и вязать. Она взяла их. Стояла, глядя себе под ноги.
– Откуда ты знала, что надо делать? – спросил он. – Тогда, на льду?
– Эрлинг мне показал, – ответила она. – Чтобы я не утонула, как маленький Абель.
С того дня они всегда переправлялись через реку вместе. Никто из взрослых не обратил внимания, как единственные дети в деревне потянулись друг к другу. У них было много общего. Не только школа и родная деревня. Мама Карла была родом из Эльвбю, она умерла, когда он был маленьким, как и мама Карин. Его воспитала бабушка со стороны отца – как тетушка Агнес вырастила Карин. Воспитание означало – научиться работать, стать добрым христианином и в целом следовать заповедям божьим. Если Карин что-то делала не так или же если тетя Агнес была в особо плохом настроении, то Карин посылали срезать пучок березовых розог. Затем тетя Агнес клала ее себе на колени голой попой вверх. От розог было не особо больно, хуже всего было то, что с нее стаскивали нижнее белье в присутствии братьев. Эрлинг всегда отводил глаза, а Турд таращился.
– Тебя папа бьет? – спросил как-то Карл, когда сам пришел с синяком на виске.
– У меня нет папы, – ответила Карин.
Деревенская школа в Калтисе находилась на другой стороне реки. Народная школа в три комнатки: одна для начальных классов, одна для средних и одна для старших. Все это вместе и обеспечивало обязательное образование с первого по седьмой класс детям, жившим в 50-е годы на пустынных просторах к северу от Стентрэска. Воскресная школа в евангелической церкви была необязательна на земле, но обязательна на небе. Карин и Карл оба ее посещали, пели церковные песни и изучали дела и страдания Христовы.
  
Учителя старшей школы звали Биргерссон, он жил в квартире на втором этаже над учебными классами. Его называли «магистр», а его жену, преподававшую в младшей школе, просто «госпожа Биргерссон». Она была родом из этих мест и казалась вполне довольной жизнью – по крайней мере, никогда не жаловалась. А вот магистр Биргерссон был недоволен судьбой. Он приехал из Карлстада, считал жителей Калтиса необразованными, а само место называл «забытой богом деревушкой», много пил и всех раздражал. В конце концов жители деревни собрали подписи и вынудили Школьное управление убрать его. Чету Биргерссон перевели в другое место – они стали работать в Стентрэске. Вероятно, в городе им больше понравилось, возможно даже, их там иначе приняли, но об этом история умалчивает.