Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно

Я залезаю по балкам на наш чердак. Вторая рубашка точно такая же грязная, как та, что на мне. Почему я раньше этого не замечал?
— Покажи, — требует Лидка, когда я возвращаюсь. — Это тоже в стирку. С нее и начнем. Пошли. Только надо вести себя очень тихо.
Мы крадемся по зарослям и огородам. Доходим до забора, отделяющего зоопарк от улицы и железной дороги.
— Эмек говорил, что сюда нельзя ходить, — шепчу я Лидке. — Тут опасно.
  
— Опасно, — кивает она. — Поэтому надо быть внимательным. Я здесь миллион раз ходила.
— Миллион?
— Ну, раз двадцать так точно.
Протискиваемся между отогнутыми прутьями ограды, а потом, пригибаясь к земле, перебегаем дорогу и садимся на корточки в кустах у железнодорожной насыпи. Лидка внимательно осматривается по сторонам, подходит к рельсам и кладет на них руку.
— Что ты делаешь? — шепчу я.
— Проверяю, не идет ли поезд. Даже когда его еще не видно, рельсы уже дрожат. Это пригородная железная дорога, поэтому они такие узкие. Почти как трамвайные, — поясняет она. — Поезд ходит от Яблонны до Карчева и назад. А вокзал там, возле моста. Железнодорожная станция «Варшава-Мост».
(А, я видел этот вокзал, когда мы со Стеллой переходили через Вислу!)
— Откуда ты знаешь?
— Эмек рассказывал. Все в порядке, можем переходить.
За рельсами начинаются густые заросли. В них полно мусора: разбитые бутылки, железный лом, деревянные доски. Мы осторожно перелезаем через все это. Вдруг зелень расступается, за кустами оказывается песчаный берег, а внизу — река. Серо-зеленая вода плещется у берега между толстыми стеблями каких-то странных растений, поднимающихся со дна.
— Это пляж, — говорит Лидка. — Но здесь нам к воде спускаться нельзя — увидят. Сбоку есть такая маленькая бухточка, ее немного загораживают деревья и кусты. Я там уже несколько раз купалась.
Мы пролезаем под ветвями сухого кривого дерева. Лидка раздвигает кусты и осторожно выглядывает из них.
— Все спокойно. Никого не видно.
Бухта и правда маленькая. По поверхности стоячей, мутной воды, прямо у травянистого берега, плавает густой слой зеленых чешуек. Мы обходим бухточку, с другой стороны виднеется небольшой песчаный пляж.
— Раздевайся, — говорит Лидка.
— Не буду я при тебе раздеваться!
— Да я не смотрю, дурачок, — пожимает плечами она. — Я сяду сбоку и буду следить, не идет ли кто.
Она поворачивается ко мне спиной и садится на низком бугорке под деревом. Я чувствую себя глупо. Краем глаза гляжу на нее, потом на воду. В ней вполне может кто-то плавать. Раки? Или даже пиявки? В Амазонке плавают пираньи, самые хищные рыбы на свете. Они способны за секунду сожрать корову — я об этом читал. Все происходит так быстро, что корова даже не успевает удивиться. Солнце висит низко над крышами домов по ту сторону реки. Я вздыхаю и стягиваю рубашку через голову. Кладу ее на траву. Скидываю ботинки и штаны, а затем медленно вхожу в Вислу. Она ледяная! Со дна поднимается песок, вода мутнеет. Мои ноги вязнут в мягком дне. Стуча зубами от холода, я опускаю руку в воду, потом осторожно касаюсь плеча мокрой ладонью. Холодно!
— Если не окунешься — не отмоешься, — вдруг подает голос Лидка, а я тут же приседаю — я же совсем голый.
От прикосновения ледяной воды у меня перехватывает дыхание и глаза на лоб лезут. Наверно, так чувствует себя человек, которого ударило током!
— Ты же сказала, что не будешь смотреть! — тихо отзываюсь я.
— А я и не смотрю, — отвечает Лидка. — Хорошенько поскребись песком.
Я зачерпываю со дна горсть песка, начинаю тереть им ноги и плечи. Постепенно мне становится теплее и… веселее. Я хихикаю, набираю в легкие воздуха и окунаюсь с головой. Никогда в жизни не купался в реке! Вода заливается в нос, щиплет горло. Я выныриваю, откашливаюсь.
— Тихо ты! — шикает Лидка. — Все?
— Почти, — отфыркиваюсь я. — А голову тоже песком помыть?
— Нет! Ты с ума сошел? Я тебя расчешу. Вылезай и надевай рубашку. А штаны оставь, я постираю.
Я послушно выхожу из воды. Теперь я совсем согрелся, воздух кажется горячим. Надеваю рубашку, сажусь и натягиваю ее до самых колен.
— Все, — сообщаю я.
Лидка приседает на корточки у кромки берега, опускает в воду мои штаны и рубашку.
— Смотри, сколько грязи, — говорит она.
И действительно, по поверхности воды расплываются темные круги. Она трет одежду, выжимает и бросает мне.
— Нести будешь сам, а то у меня платье промокнет.
— Мне что, в одной рубашке идти?!
— И в ботинках. Она же длинная, чего ты волнуешься? Ничего не видно.
Мы проходим через заросли, крапива жжет мои голые ноги, но я только стискиваю зубы и ничего не говорю. Когда мы доходим до железнодорожной насыпи и Лидка кладет ладонь на рельсы, прямо за нашими спинами раздается голос.
— Стой!
Я тут же оборачиваюсь, сердце подкатывает к самому горлу. Из-за ветвей на меня смотрит Эмек.
— Вас аж до самого Повислья [17] слышно, — кислым тоном говорит он, а потом добавляет, глядя на меня: — А ты без штанов.
— Я знаю. Мы их постирали.
— На дороге стоят два пацана. Я их уже раньше видел, они приходят воровать еду с огородов.
Лидка бесшумно залезает под куст. Я натягиваю рубашку до колен, сажусь на корточки рядом с ней и кладу мокрую одежду на траву.
— А когда они уйдут? — шепчу я.
— Уже скоро, — успокаивает Эмек. — Надо было мне сказать, что вы идете на реку.
— Мы не собирались, — объясняет Лидка. — Я решила, что ему нужно выкупаться.
— Девчачьи штучки, — презрительно хмыкает Эмек, но я вижу, что он бросает быстрый взгляд на свои руки, а потом украдкой вытирает их о штаны.
— Что ты делал? — спрашиваю я.
— Ничего.
— А зачем пришел тогда?
— А ты что, книгу пишешь? Любопытный больно.
— Они вроде ушли. — Лидка вытягивает шею и заглядывает за насыпь.
— Лучше еще подождать, — говорит Эмек.
Я только теперь замечаю длинный ящик с инструментами, который стоит на земле рядом с деревом.
— Что это?
— Не видишь, что ли? Инструменты.
— А зачем они?
— Надо зачем. Все, можно возвращаться. — Эмек берет ящик и одним прыжком перемахивает через насыпь.
Нам удается без помех добраться до павильона жирафов. Лидка раскладывает на траве мои мокрые штаны и рубашку, затем садится сзади меня, вынимает гребень и начинает расчесывать мне волосы. Боль просто адская.
Эмек прячет инструменты под грудой досок возле вольера, возвращается к нам и растягивается на траве, подложив руки под голову. Он смотрит в лиловое небо, потом закрывает глаза и покусывает травинку.
— У тебя на голове ужасные струпья, — сообщает Лидка.
— Это от краски, — объясняю я.
— Больно?
— Немножко. Когда ты тянешь.
Теперь она расчесывает осторожнее. Что-то шуршит в траве, я застываю.
— А, это Микся, — успокаивает меня Лидка. — Он чаще всего ночью выходит.
Зверек с любопытством смотрит на меня. Он садится на задние лапки, передние складывает на брюшке. Это самый смешной зверь из всех, что я встречал в жизни (хотя, правда, я не так уж много их встречал). Я видел песика пани Белы Гельбарт, которая жила на Сенной. Она каждый день выходила с ним гулять и всегда была очень элегантно одета. Еще видел нескольких котов — обычных серых, которые жили в подвалах, и одного породистого. Он был белый, толстый, ленивый и с голубыми глазами. Его приносила сестра пана Боца — того, что жил в одной из комнат нашей квартиры на Сенной. По-польски она не говорила, но показала мне в коридоре кота и разрешила погладить. Он был мягкий и мурлыкал. Еще я видел голубей, ворон, грачей и сорок. И воробьев! Ну и, конечно, крыс и мышей. И лошадей! Вообще, если вдуматься, я видел очень много разных животных. Но такого смешного, как енот, — никогда.
  
Зверек теряет к нам интерес. Он раздвигает траву ловкими пальцами передних лапок, находит что-то съедобное и кладет в рот, а затем уходит, покачиваясь из стороны в сторону.