Башня. Новый ковчег-5

Отчего-то Мельникову вспомнился Костя, охранник Савельева, невысокий, коренастый блондин, смешно опекающий Павла, как заботливая мамаша опекает неразумное дитя. Костя мог и поворчать на Савельева за то, что тот, по его мнению, был излишне демократичен и не соблюдал положенные по его должности условности, а Савельев всегда только с улыбкой отмахивался: «Да ладно, Костя, будет тебе бурчать, надоел», но на Костю это действовало слабо, и он только хмурился, сдвигая к переносице белые, почти бесцветные брови. Костя всегда ходил в штатском, в отличие от Караева – этот с военной формой, похоже, расставаться не спешил.
  
Караев быстро окинул Мельникова взглядом, чёрные, ничего не выражающие глаза, полуприкрытые чуть набрякшими веками, на миг задержались на лице Олега, словно просканировали его. Казалось, что полковник считывает его мысли, и это было настолько живо и реально, что Олег едва удержался, чтобы не отвести взгляд. Каким-то шестым чувством Мельников понимал, что именно этому человеку нельзя показывать ни свой страх, ни даже обычный дискомфорт, как нельзя показывать страх дикому и хищному зверю.
Секретарша подобралась, посмотрела на часы, потянулась к телефону.
– Сергей Анатольевич, тут к вам… Да, конечно, – и, положив трубку, обратилась к Олегу. – Олег Станиславович, проходите, вас ждут.
Олег поднялся, нервно сжал в руках папку с проектом Некрасова. Явившись к себе в восемь часов утра, он первым делом сел за документы – внимательно изучал, выискивал слабые места, выстраивал линию обороны. Надо оттягивать этот кошмар, любой ценой, опираться на недостаточность исследований, на отсутствие опыта, отложить начало хотя бы на пару недель, или, если отложить не получится, сократить масштаб бедствия.
– Доброе утро, Олег Станиславович, – поприветствовал его Верховный, когда Олег вошёл в кабинет. – Мне сообщили, что вы вчера посетили лабораторию Некрасова. Ну и как? Что скажете? Ваши впечатления?
Ставицкий смотрел на него с радостным предвкушением. Так смотрит ребёнок, получивший на день рождения долгожданный подарок и готовящийся вскрыть упаковку. За толстыми стёклами очков глаза поблёскивали азартом, и от этого азарта у Олега всё похолодело внутри.
Мельников прошёл, сел на кресло, по привычке устроился поудобней, и, уже устраиваясь и всё ещё ощущая на себе по-детски счастливый взгляд Ставицкого, понял, что уговорить того отменить проект не получится, разве что добиться хоть какой-то отсрочки, да и то – если очень повезёт.
– Впечатления… Ну, что ж, это действительно впечатляет, – осторожно начал Олег, выкладывая перед собой папку и раскрывая её.
– Я знал, что вы поймёте меня! – обрадовался Ставицкий. – Как врач. Ведь в сущности, весь этот проект – это путь к здоровой нации. Мы подстегнём эволюцию. То, на что у матушки природы ушли бы столетия, если не больше, мы с вами провернём в сжатые сроки. И всего-то лет через двадцать у нас с вами будет общество, состоящее из здоровых, красивых и счастливых людей. Вы чувствуете перспективы?
Олег чувствовал, и от этих перспектив ему хотелось выть, но он только сдержанно улыбнулся. Хотел было начать заготовленную с утра речь, но не смог, что-то мешало, и он вдруг понял, что. Счастливых. Ставицкий сказал: счастливых людей. Почему? Мельников и сам не заметил, как произнёс свой вопрос вслух.
– Что? – переспросил Ставицкий, чуть подавшись вперёд.
– Счастливых, – Мельников чуть нахмурился. – Я спросил, почему счастливых? Здоровых и красивых – возможно, но счастливых?
– Понимаю, вы мыслите, как врач, – улыбнулся Ставицкий. – Вам важнее физический аспект, материальный. И это правильно. Но существует ещё и этическая сторона вопроса, о которой должен позаботиться уже я, как Верховный правитель. И я обязан думать не только о здоровье, но и о счастье народа. Вот как вы считаете, от чего люди бывают несчастны?
– По многим причинам, – произнёс обескураженный Олег. – Так сразу и не ответишь.
– Да ну бросьте. Несчастными люди бывают от того, что не могут удовлетворить свои желания и потребности.
– И как же вы собираетесь их… удовлетворять? – Мельников всё никак не мог связать тот чудовищный инкубатор с сотнями девушек, матками, как выразился Некрасов, со счастьем. Воображения не хватало.
– Да всё просто, Олег Станиславович. Намного проще, чем вы можете себе представить. Люди всегда чего-то хотят и никогда не останавливаются на достигнутом. Получив то, что хотелось, они хотят ещё большего. И потому, если мы пойдём по пути удовлетворения всех человеческих желаний, мы придём в никуда. Вы согласны?
Мельников неуверенно кивнул.
– А выход, он же прямо на поверхности. Мы просто уберём все желания. Если нечего желать, то и никаких расстройств от того, что желания не сбылись, не будет. Ведь так?
Ставицкий широко улыбнулся, снял и протёр очки, снова водрузил их на место. И продолжил:
– Мы исключим саму возможность выбора у людей. Их жизнь будет сразу определена. Ещё на моменте зачатия. Им просто нечего будет желать. Мы всё распишем до мелочей: профессию, образ жизни. С самого рождения мальчик или девочка будут понимать, где их место в нашем обществе. Им не придётся мучиться выбором, определяя свой жизненный путь. Страх, сомнения, беспокойство – это лишние эмоции, и они исчезнут. Люди с рождения будут точно знать, для какой функции они созданы. А разве не в этом состоит счастье – знать своё предназначение и следовать ему.
– Но… – начал было Олег.
– Никаких «но» тут быть не может. Лишить людей низкого происхождения возможности выбора – это самый гуманный путь. Самый! Выбор всегда подразумевает страдания, мучения, сожаления о несбывшемся. Если сейчас мусорщик осознаёт, что, учись он лучше в школе или приложи больше стараний, то мог бы стать, к примеру, техником, и от этого у него проистекают всяческие расстройства, то в нашем с вами будущем мире каждый мусорщик с пелёнок будет уверен: у него не было и не могло быть других вариантов. А нет страданий и сожалений, нет и несчастных потерянных людей, и все люди будут счастливы.
– А как же любовь, дружба, привязанности, отношения? – Мельников задал вопрос, снова чувствуя ледяное дыхание открывшейся бездны.
– Полноте, Олег Станиславович. Всё это – удел высших. Нас с вами. Низшее сословие, замороченное сказочками про равные возможности, просто тупо копирует наши эмоции, точнее, их внешние проявления. Они идут спариваться, но после просмотренного фильма или прочитанной книги в их неподготовленных мозгах образуется каша, и они начинают мнить, что есть какие-то высшие чувства. И начинают играть в них, как малые дети. Тогда как всё, что им доступно – это только инстинкт продолжения рода. Впрочем, с любовью как раз будет проще всего – со временем мы полностью лишим людей этих желаний. Подавим, с помощью химии. Вы видели разработки Некрасова по химической кастрации мальчиков?
– Но ведь это касается только возможности зачать, насколько я понял. Желания заниматься сексом это не убивает.
– У нас идут и такие разработки. В планах. Производителей мы будем отбирать и выращивать отдельно. Обоего пола. И они тоже будут понимать своё предназначение и тоже будут счастливы. Но без естественного совокупления. Нельзя полагаться на случай. Мужские особи будут сдавать свой материал, женские вынашивать здоровый приплод. Мы дадим им смысл жизни и возможность реализоваться полностью. По-моему, человечество должно быть нам благодарно.
Олег почувствовал, что цифры и строчки в документах, на которые он пялился, не в силах смотреть на Верховного, стали дрожать и расползаться. Он и подумать не мог о таком. Чем дальше он вникал в замыслы Ставицкого, тем страшнее ему становилось. Бездна подступила вплотную, скалилась, ухмылялась, глумливо хохотала прямо в лицо. Неужели Ставицкий всерьёз считает, что совершает благо. Или он издевается? Мельников поднял взгляд на Верховного. Нет, Ставицкий не издевался и не шутил. Лицо его было серьёзным и даже вдохновенным – как у человека, увидевшего что-то прекрасное, полотно древнего живописца или нежный, только что распустившийся цветок.