Очень долгое путешествие, или Инь и Ян. Сердце Мира (СИ)

Иорвет поджал под себя ноги и взял протянутую чашку. Мутная жидкость без запаха оказалась самогоном.
— С тех пор как Хранительницы закрыли путь на перевал, никто не ходит, — произнёс Мауно.
— Почему закрыли путь? — спросил Иорвет.
Старейшина вздохнул.
— Война была. Были люди из-за гор, были чародеи, были тростниковые люди. А потом никого не стало. Стали мы жить, как деды жили. Только вот арак выпить не с кем.
Он опрокинул в себя чашку, фыркнул. Я заметила, как из грибницы на стене в кувшин упала капля воды.
— Не проходил ли тут четыре зимы назад… человек, — это слово далось Иорвету с трудом, — с такими ушами, как у меня? Со шрамами на лице?
— Много кто ходил, да вы же, люди, все на одно лицо! Всех не упомнишь. Были и со шрамами, и без рук. А некоторым так и голова бы не помешала. А что он вам?
— Это… мой брат, — ответил Иорвет. — Куда он мог пойти дальше?
— В дне пути касба стоит, — старейшина задумался, подбирая слова, — крепость, по-вашему. Шала. Если в пустыне не заплутал он, то мимо бы не прошёл. Несколько зим назад чародеи её захватили, резня была. Если твой брат успел раньше, то, может, и обошлось. А после — никто не мог пройти. Страшные люди. Мы уж думали уходить из этих мест — да как уйдёшь от горы Синнита? Лишь там тили рождаются, а тиллику без тиля жизни нет.
Я достала из сумки блокнот Умута, показала Мауно, тот отпрянул.
— Дрянная вещь. Дрянные люди. Держитесь от них подальше.
— Кому сейчас принадлежит касба Шала? — спросил Иорвет.
— Хранительницам. Спасли нас от чародеев, да только путь на ту сторону гор перекрыли. Поговаривают, что новый путь нашли, далеко на юге. Может, оно и к лучшему… много чего несли с дальних земель, что молодёжи не на пользу. Мой дед был бы рад. И я должен быть рад. Да только просит душа знать, как оно там, в большом мире. Странники вроде вас, бывало, арака выпьют, расскажут. Караваны из столицы ходили, купцы с товарами. А теперь мы сами по себе. Даже табак закончился.
Иорвет отвязал с пояса кисет и пересыпал в тряпицу содержимое. Мауно радостно захлопал в ладоши, бережно и с поклоном принял дар.
— Я вам подсоблю, дам письмо для Хранительниц. Суровые они, с письмом-то полегче будет.
Из коридора высунулась любопытная морда тиля, перекрыв собой проход, послышались окрики и шлепки, и морда втянулась обратно. Тиллики расставляли плошки с едой. На крохотных блюдечках горками лежали поблёскивающие в свете мха надутые гусеницы, глянцево-жирные жуки с оторванными крыльями и подозрительные шарики слизи. Иорвет достал из сумки остатки змеиного шашлыка и выложил на поднос. Глаза Мауно заблестели, он ухватил кусок одной рукой, а другой подвинул нам тарелку с гусеницами. Я отпрянула, упёршись в монолитное плечо Иорвета, который, выразительно посмотрев на меня, протянул руку, по примеру старейшины сложил пальцы щепоткой и отправил в рот гусеничное угощение. Мауно одобрительно кивнул.
— Я рад, что мой внук вернулся. А ведь сбежал, зараза такая, без спроса. Молод, слишком горяч. Ему бы ещё зим пять подождать, а туда же — жениться! В добрую пору вы рядом оказались.
Мауно подмигнул.
— Хочет в Совет Мудрых. Да только не знает ещё, что становиться мудрым — это больно. Вот я ему и помогаю. А уж как меня дед потчевал! Рука у него была тяжёлая, да и бил чем под руку придётся. Сейчас молодежь жиденькая пошла, чуть прикрикнешь, уж в слёзы. Но Тапио не таков.
— Он храбро сражался и не сдавался пока мог, — сказал Иорвет.
— Он молодец, язык ваш учил день и ночь, не то что другие охламоны, — с гордостью сказал старейшина. — Только вы ему не говорите, что я его хвалил. Зазнается, а ведь и так хвастун. Глупый совсем, однако без глупости не найдёшь опыта, а без опыта не достичь мудрости.
Мауно захихикал, подмигнул мне.
— Делайте глупости, пока молоды, вот моё слово.
Замолчав, он покачал головой.
— Моё время уходит. Юные хотят быть старейшинами, а не знают, что с ответственностью приходит старость. Сегодня он радуется когтям гарпий, на которые мы купим у песчаников новые чаги, — он показал рукой в сторону кувшина с водой у стены, — а завтра ветер переменится и песчаники разорят нашу деревню. Но это жизнь. Мне надо успеть научить его. Мой дед научил бы быстрее, да я так уже не могу.
 
Он покачивался на табурете, смотрел сквозь нас. Усталость и тепло от тилликского самогона сморили меня, тесная нора успокаивающе обжимала, словно утроба. Мауно встрепенулся и начал расспрашивать Иорвета о Севере, а я отодвинулась вглубь, привалилась спиной к мшистой стене и слушала о королях и драконах, об эльфах и людях, о войне и так желанном мире. Иорвет отрабатывал долг гостя за обоих. Голоса сплелись в фоновый баюкающий шум, и я задремала.
***
Я открыла глаза. Тусклый свет мха всё так же освещал нору, я лежала, воткнувшись лбом в колючую кирасу скоя’таэля, вместе с щитками и кольчугами подсунутую мне в изголовье, и на моём боку размеренно поднималась и опускалась тяжёлая рука Иорвета. Очень хотелось не шевелиться и оставить всё как есть навечно, но тело затекло, и нужда требовала своего. Я осторожно вылезла из-под руки — в комнате мы были одни — и, откинув люк специальной палкой, вставила ногу в верёвочную петлю и подтянулась наверх.
Буря улеглась, пустыня сияла в лунном свете словно покрытая льдом, и по рукам и ногам побежали мурашки: снаружи было холодно, изо рта шёл пар. Я присела на камень и, радуясь простору, дышала всеми лёгкими, и глядела в бесконечное небо. Если прищуриться, то казалось, что на горизонте мелькали и разбегались огоньки. Ночной сверчок, потревоженный моим появлением, вновь запилил монотонную песню, в траве неподалёку зашуршали грызуны. Мир спал. Свернувшись в своих норах, спали гостеприимные подземные жители, спали их верные тили, и спал эльф, в наказание или в награду ставший мне самым близким человеком, вернее, эльфом в этом мире.
Я вернулась обратно. Иорвет уже перевернулся на другой бок, и я втиснулась на своё место на шкуре, заметно сузившееся за время моего ухода. Пытаясь удобно уложить руку, которой никак не находилось места, я внутренне боролась с неумолимым завтра, которое так любило окатывать ледяным душем невозможного из ведра горькой правды жизни, и тёплым сейчас, где меня припёрли к стенке и где некуда было деть руку. Глупое сейчас победило, и я удобно пристроила локоть на бок спящего Иорвета. Он шевельнулся во сне, обхватил мою кисть ладонями и прижал к груди, намотав вокруг себя мою руку. Чёрт с ним, с завтра. Я уснула, уткнувшись носом в спину Иорвета и сжимая его в абсолютно дружеских объятиях.
  
ПУСТЫНЯ КОРАТ. Бейся за меня
 
Суровое завтра наступило — проснулась я, обнимая свою сумку с вещами. «Всё понятно», — прошептала я и отпихнула сумку. Тиллики снабдили нас запасом воды в дорогу, а Мауно вручил Иорвету записку из непонятных закорючек для Хранительниц и указал направление в сторону крепости — точно на юго-восток, если верить компасу. Последним подошёл попрощаться Тапио. Его невеста опасливо обогнула Иорвета по дуге, подбежала ко мне, сунула в руки надутый кожаный мешочек и тут же смущённо юркнула за спину жениха.
— Мазь тиля, — важно сказал Тапио, — теперь солнце не ударит.
Его круглое лицо расплылось в улыбке, и тиллики замахали вслед.
И опять вокруг были пустыня, жара и нещадное солнце. Плечи, натёртые кольчугой, болели под тяжкими лямками сумки, живот свело от голода. Иорвет развил такой темп, что я не поспевала за ним. Он уходил далеко вперёд, потом ждал, переминаясь с ноги на ногу, но как только я приближалась на расстояние броска камня, разворачивался и опять кидался прочь. «Всё понятно, — повторила я и ударом сапога отправила подвернувшийся камешек в полёт, — получай по башке своим опытом за свою глупость!» Следуя логике Мауно, оставалось лишь подождать, пока опыт сконвертируется в мудрость, которая, несомненно, подсказала бы, что давно уже пора смириться с невозможным, думать о хорошем и просто наслаждаться туристической прогулкой по экзотической стране.