Короли рая

Странные символы покрывали каждый дюйм пространства, и он понятия не имел, что означает любой из них. Он хотел сказать: «Смешно, такое не под силу никому», но знал, что это бессмысленно. Он не потрудился осмотреться. Он просто вышел за дверь в соседнюю комнату, ощущая, как его потные ноги шлепают по каменному полу коридора.
В соседней комнате были такие же половицы и такие же стены, выложенные красной плиткой, только эти плитки были пустыми, а в центре стояла деревянная подставка, покрытая кусочками мела, как и сказал ему Ло. Конечно, это было невозможно. Отец и братья Кейла либо никогда этого не делали, либо им «помогли». Должно быть, это какой-то трюк, подумал он, или это испытание придумано специально, чтобы удержать меня здесь.
Теперь ему пришло в голову, что все его «обучение» могло оказаться каким-то изощренным обманом – серией бессмысленных игр, предназначенных, чтобы отвлечь Кейла и не дать ему помешать отцу, пока тот увозит Лани прочь.
Такое мелочное жестокосердие казалось недостойным короля, когда хватило бы простых цепей, но все же вероятным. Кейл подумал о команде отщепенцев морсержанта Квала, его «перетасовках», его излишней жестокости – и мысль о том, что его собственный отец и Ло могут играть в такие игры, наполнила его яростью, которую он даже не постигал.
А теперь иди и поищи Квала, «мастер». Где теперь этот чертов Квал?
Руки принца сжались в кулаки при мысли о том, как мужчины охотно играют жизнями юношей. Что они способны обманывать в святом месте, извращая то, что должно являться духовным путешествием, превращая его в какую-то идиотскую тюрьму…
Он вдохнул и почувствовал упругую твердость половиц. Если жизнь всегда будет наполнена мелкими проделками людишек, облеченных властью, подумал он, так тому и быть. Я всегда буду хитрить.
Он взял кусок мела и подошел к восточной стене, полуприкрыв глаза и сосредоточившись на своем дыхании. Усмирить вихрящиеся мысли оказалось трудно, но Кейл отправился прямиком на свой пляж и развел костер, ожидая, пока спокойная темнота в его уме не пересилила утренний свет. Он позволил себе воспарить в горячем воздухе костра, поднимаясь так высоко, как только мог, больше не заботясь об осторожности. Возможно, тебе просто снилось, как ты покидал свое тело, напомнил он себе. Но сейчас уже не было никакой разницы.
Внезапно – хоть ум его по-прежнему настаивал, что это невозможно, – принц выплыл наружу. Он оглянулся на себя, стоящего с мелом в руке, а затем «прошел» прямо сквозь стену, едва не вскрикнув торжествующе, оказавшись с другой стороны. Он подошел к соответствующей стене, перед которой стояло его «тело», и провел своим несуществующим пальцем по первому символу, отметив странные косые черты на изгибах. Его тело, однако, не двигалось. Он мог «чувствовать», что все еще прикреплен к нему, но не мог управлять им, как занемевшей после сна конечностью. Он боролся за спокойствие, но надвигалась паника. Двигайся, черт побери, как мне тебя двигать?
Он сосредоточился на ощущении своих рук, снова обводя символ и притворяясь, что держит мел. Ничего. Кейл осознал, что может перемещаться из тела в «парение» и обратно, но это требовало времени и усилий, и невесть как он понимал, что это «окно» в итоге захлопнется либо сотрется – что мускулы, благодаря которым он «отделялся», имеют предел, как и все остальное, и если он слишком сильно напряжется, то просто-напросто утонет. Ему не удастся переходить туда-сюда достаточно долго, чтобы закончить все символы.
Все еще размышляя в неподвижности, он услышал голос мастера Ло, как всегда снисходительный, – это уши моего тела слышат его, задумался он, или тот я, что в этой комнате?
Звук был странный – отдавался эхом.
– Важно, почему ты это делаешь, Кейл. Почему ты хочешь снова увидеть свою Лани?
Иди к черту, старый подлый ублюдок, подумал он, но не смог вырвать уже посеянное семечко. Почему он хочет снова увидеть Лани? Потому что он любит ее и скучает по ней, это казалось вполне очевидным, и потому что это его последний шанс. И… и что с того? Что он скажет? Что изменится?
 
Абсолютно ничего.
Ей все равно придется выйти за того, на кого ей укажет семья. Все равно придется оставить жизнь, которую она знает, позади – снова, – чтобы вернуться к отцу, который отослал ее прочь, как будто она ничего не значит. Ей придется оставить людей, которые любят ее, тут, в Шри-Коне, – людей, которых все остальные в ее новой жизни за морем будут называть ее врагами, – людей, от которых ей придется скрывать свою любовь или прослыть предательницей.
Кейлу стало стыдно, как тогда, в казарме, где другие мальчишки не умели читать. Он, вероятно, все еще может выбрать себе первую жену из любой точки Островов, как обещал отец. Он может выбрать наложниц или больше жен. Он может игнорировать их всех и жить, как ему заблагорассудится, хотя бы в какой-то степени. Но Лани не может.
Ожидается, что она будет рожать своему мужу детей – не желать ничего в мире больше, чем воспитывать их «должным образом», по мнению мужа и его семьи. Кейл вспомнил ее письмо – «может быть, мы все еще увидимся, отдохнем от наших жизней». Она ожидала худшего. Она ожидала, что будет замужем за каким-нибудь старым расчетливым вельможей, который будет покупать и платить за нее. Она ожидала, что юность станет счастливейшим временем в ее жизни, но теперь все кончено. О, Лани, я такой болван.
«Напиши мне, – попросила она, – чтобы я знала: ты прощаешь меня за то, что я не убежала». Он почувствовал, как глаза его тела наполняются слезами, но уже не из-за себя. Прощаю тебя, Лани? Прощаю за то, что ты такая сильная? За то, что выполняешь свой долг? Я эгоистичный, несведущий ребенок.
Но в тот момент Кейл осознал яснее, чем когда-либо, что все равно должен вернуться – хотя бы ради нее. Он доберется вплавь, если нужно. Он скажет ей, что любит ее и всегда будет любить, потому что она сильная, мудрая и добрая. Скажет ей, что будет писать письма до конца своих дней, если она захочет, и что, если однажды она соизволит, он преодолеет море и отвезет ее, куда бы она ни пожелала, куда бы ни попросила, хотя бы ненадолго. Он скажет ей, что он ее слуга до конца своих дней.
Сразу вернулось спокойствие. Печаль за ее судьбу осталась, но пришел покой, так как он постиг свою цель. Почему я хочу ее увидеть, ты, беззубое, бессердечное, старое насекомое? Потому что я должен утешить ее, чтобы она всегда знала, что ее любят.
Кейл ощутил, как его тело двигается.
Оно чертило символы так же, как и он, спешно, как будто прождало в отчаянии. Мел идеально повторял траекторию его пальца, и каким-то образом Кейл мог «видеть» изображаемые знаки и одновременно символы перед собой, как будто у него опять две пары глаз.
Откуда-то из комнаты он услышал вздох, но проигнорировал его. Это займет какое-то время, и ему нужно сосредоточиться.
Он рисовал так быстро, как только мог, его тело послушно двигалось следом и в точности повторяло за ним, один раз остановившись, чтобы вернуться к подставке, зачерпнуть еще несколько кусочков мела и поспешить обратно, словно по мышечной памяти – точно так же, как танцевало «чинг».
К тому моменту, когда он наполовину закончил, Кейл ощутил, что «окно» между его телом и его «умом», или «духом», или черт его знает чем, сужается, и понял: время быстро его покидает. Он чувствовал, как сила вытекает из его тела, как дико бьется его сердце.
Теперь он водил и другой рукой, хотя это было трудно, и он боялся допустить ошибку. Он прошел с Востока на Юг, с Запада на Север, прямиком от одной стороны стен до другой, затем вернулся в обратную сторону, пригнувшись, чтобы изобразить нижние символы. Он потерял всякое ощущение времени, сжигая все мысли, восприятие и боль своего тела, отгораживаясь от всего, кроме своей задачи.
И даже этого было недостаточно.
Но я так близко, так невыносимо близко.