Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище) (СИ)
Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище)
Глава 1. Вторая молодость
Сестра моя, пока была жива, любила повторять: «Что для женщины главное? Муж надежный, семья крепкая, детишек побольше. Карьеры эти ваши, саморазвитие, путешествия — блажь. Важно в старости не остаться одинокой. Чтобы было кому тебе немощной подать стакан воды».
Верила я ее заветам, с мужем своим любимым Ванюшей душа в душу прожила пятьдесят годков, двоих детей родила, всю себя отдала родным и близким. И вот мне семьдесят, а подать стакан воды некому. Благо не нужна мне пока чужая помощь. Сама до кухни дойду и себе чай заварю. Изредка, правда, навещает меня Галечка, социальный работник. Окна моет да продукты приносит из большого супермаркета через дорогу, а в остальном сама, все сама.
Ванюша мой год назад ушел, царствие ему небесное. После второго инсульта долго я его выхаживала: утки носила, обмывала и обтирала, пока к любимому не вернулась подвижность, а потом как гром среди ясного неба — третий инсульт, роковой. Сильно я сдала после его смерти — горе такое.
Но сегодня Новый год, не время для плохих мыслей. Кости не болят, давление не скачет — уже хорошо. За окном снежок крупными хлопьями в воздухе кружится. Благодать! И праздничный стол почти готов. Сыночки мои, гордость моя, Игорек со Славиком, приехать обещали. С женами, с внуками. Аж из другого государства. Несколько месяцев их не видела. Занятые оба, в крупных фирмах работают, не последнюю должность занимают.
Думала я о новогоднем вечере, и сердце замирало от счастья, от предвкушения. Хотя бы на пару часиков разорвать липкую паутину одиночества, послушать живые голоса, радостный смех, а не тишину и телевизор. Насладиться вниманием сыновей, которым посвятила всю жизнь. Под бой курантов сидеть за накрытым столом среди большой шумной семьи и любоваться внуками.
Открыв холодильник, я с гордостью оглядела заставленные полки — результаты своего труда. Оливье и селедка под шубой, заливное с языком, яйца, фаршированные грибочками, курочка в миске маринуется к вечеру. Ох и пришлось попотеть, чтобы все это приготовить. В моем возрасте несколько часов отстоять у плиты — настоящий подвиг.
Зазвонил телефон. Подарок Игорька на прошлый день рождения. Мобильник. Большой. Страшно неудобный. Без кнопок. В экран пальцем надо тыкать.
Сам Игорек и звонил.
С радостной улыбкой я ткнула, куда надо, и поднесла трубку к уху.
— Алле. Сынок, вы уже подъезжаете?
Из телефона раздался родной голос:
— Тут такое дело, мам. Надя заболела. Мы не приедем. Извини.
Внутри стало пусто. Сына я не видела почти год. Теперь еще столько же не увижу. Вот напасть под самый праздник!
— Что-то серьезное?
Надя — жена Игорька, хорошая девка. Не девка уже, конечно, — женщина. Сорок лет как-никак. Добрая, хозяйственная, вежливая, двух девочек-погодок родила и вынянчила. Любила я ее как родную дочку.
— Температура.
— Высокая? — забеспокоилась я.
— Да нет. Тридцать семь. Вирус какой-то. Не поедем же мы к тебе больные.
— Конечно-конечно, поправляйтесь. Наде привет передавай и поздравления. Здоровья пожелай!
Со вздохом я опустила мобильник на тумбу рядом с телевизором. За окном, за пеленой снегопада, мигала огоньками украшенная елка: каждый год, за неделю до праздника, соседи ставили ее рядом с подъездом и наряжали.
Игорек, Надя, Саша, Иришка не приедут, но хотя бы половина семьи соберется. Не одна — это главное. Устала я быть одной. Сил уж нет.
Всю жизнь привыкла быть кому-то нужной: то детям малым, то мужу больному, неходячему после инсульта, а тут бац — и никому не нужна, все прекрасно без меня обходятся.
Мобильник на тумбе снова ожил, завибрировал, наполнил тишину зала бодрой мелодией, почему-то показавшейся неуместной. На экране в кружочке над номером телефона высветилась фотография моего младшенького, Славика, и сердце вдруг кольнуло дурным предчувствием.
— Алле? — шепнула я в трубку.
— Мам, тут это. Даже не знаю, как сказать. Неудобно.
Я прикрыла глаза.
— Максим — балбес. Еще на выходных просил его тебе позвонить и передать, что мы не приедем. Забыл, бестолочь. Но его тоже можно понять. Сессия, закрутился. В общем, не жди нас. Ты уж прости. Работы навалилось. Начальник на меня рассчитывает. Я не могу подвести фирму и коллектив. Ты же знаешь, все на мне держится.
— Знаю, — выдохнула я, судорожно сжимая трубку.
— Ты не грусти там. Игорь с семьей приедет, тебя развлечет.
— Да.
— И мы тебя навестим как-нибудь. Может, через месяц. Или два.
Славик поздравил меня наспех, и телефон замолчал.
Снаружи мело. Искусственная елка за окном весело мигала. Первый этаж — весь двор как на ладони. Мимо моего окна прошел сосед, везя на санках своего пятилетнего мальчонку, оба засыпанные снегом, похожие на два сугроба.
Где-то наверху заиграла музыка. Навалилась чудовищная усталость.
Весь день провела на ногах, готовила. Все зря. Куда мне столько еды? В семьдесят уже и есть особо не хочется. Тем более в одиночестве.
Сгорбившись, опустив голову, я зашаркала на кухню и распахнула дверцу холодильника. На верхней полке в майонезе и приправах мариновалась курица. Ее надо было запечь, но какой уже смысл?
Пусть стоит до утра. А я лягу спать пораньше, чтобы этот новый год скорее закончился. Ждать больше некого и нечего.
Голова разболелась, спина заныла, ноги налились свинцовой тяжестью — все болячки мгновенно дали о себе знать. От радостного оживления не осталось и следа. Я потянулась за тонометром в шкафу, чтобы смерить давление, но в дверь позвонили, рука дернулась — и вещи с верхней полки посыпались на пол: салфетки, аптечка, швейный набор. И кого там принесла нелегкая?
Раздраженная, я посмотрела в глазок: на лестничной клетке стоял тучный мужчина в черном пуховике.
— Кто там?
— Мария Львовна? Это по поводу наследства и завещания.
— Какого наследства и завещания?
— Покойного Ивана Громова.
Судорожно сглотнув, я приоткрыла дверь на цепочке. Мужчина за порогом имел крайне неприятную наружность. Щеки толстые, красные, глаза маленькие, свинячьи, нос картошкой и второй подбородок, лежащий поверх мокрого, заснеженного шарфа.
— Ваня умер год назад. О каком наследстве вы говорите? Никакого завещания не было.
— Эта квартира, — в глазах-щелках, заплывших жиром, зажегся алчный огонек.
— Принадлежит мне и его детям.
— Вот именно! — воскликнул толстяк, и от избытка эмоций его второй подбородок заколыхался. — Его детям. Всем. Троим.
— Двоим, — поправила я, ежась от холода, проникающего в прихожую с лестничной клетки.
Надо скорее избавиться от странного гостя, пока не простудилась. Шутка ли захворать в таком возрасте.
— Троим, — возразил тучный господин в пуховике.
— Двоим. Мне лучше знать, сколько у нас с Ваней детей. Кто вы? Что вам надо?
— Я сын Ивана Громова. Вашего мужа. А вот, — он сунул мне под нос какую-то бумажку, — его завещание. У меня доля в этой квартире.
— Что за чушь вы городите? Как смеете осквернять светлую память моего супруга! — возмущенная до глубины души, я попыталась закрыть дверь, но незнакомец вовремя успел подставить ногу. Дверь уперлась в черный ботинок с шапкой налипшего снега.
— И вовсе это не чушь. Вы прочтите, прочтите, что написано в документе, — и толстяк снова затряс своей писулькой.
Не было у Ванюши никаких детей, кроме Игорька и Славика. Наш брак у него первый и единственный, а я его первая и единственная женщина. Поженились, когда нам было по двадцать лет, и с тех пор на сторону не глядели.
— Вон отсюда, мошенник! Я полицию вызову.
— Зовите, зовите, Мария Львовна, а мы им покажем этот документ, а еще у меня письмо есть. Для вас. От моего отца, Ивана Петровича, — и наглец вытащил из черной кожаной папки запечатанный конверт без подписи.