На самом деле (СИ)

После чая разговор вернулся к злополучному письму от Прошки к Софье.
— Мне кажется, — сказала вдруг девушка, — что нам нужно что-то делать. Хватит молча наблюдать за тем, как рушатся наука и культура.
— Ну и что вы предлагаете? — спросил Андрей насмешливо. Он был уверен, что у Анны нет и быть не может плана, тем более такого, чтобы сработал.
Но план был. Да такой, что аспирант тотчас забыл про все свои проблемы и пообещал завтра же рассказать о нем руководителю — единственному более-менее активному «стороннику» Петра, оставшемуся в университете.
* * *
На другой день Филиппенко сидел в кресле в доме своего руководителя и пил чай с пирогами профессорши. За годы совместной работы с Иваном Евгеньевичем Андрей перепробовал все блюда из рецептурного арсенала его супруги, знал все закутки его квартиры и, конечно же, прочел все книги из его библиотеки. Ну, почти все. Абсолютно все мог осилить только сам профессор.
Иван Евгеньевич был совершенством. Прекрасный, мудрый, добрый, аристократичный — Филиппенко никогда не сомневался: все хвалебные слова, что есть на свете, подойдут его руководителю. С первого курса Андрею решительно нравилось все, что исходило от его шестидесятилетнего профессора: почти не облысевшего, почти не располневшего за годы и всегда умеющего сделать так, как правильно. Бывало, что в студенческое время Филиппенко с «братьями по вере» с упоением обсуждали, что Иван Евгеньевич сказал о том-то и о том-то, как отлично он одет, как прямо, но корректно говорит ребятам об ошибках, как умеет быть приятным собеседнику, не злоупотребляя вежливыми фразами, как он остроумен и бескорыстен. Да Андрею и сейчас хотелось говорить с друзьями о своем начальнике не меньше, чем о девушках, рок-группах и общественных событиях!
Знакомство их состоялось восемь лет назад, когда Андрей учился на первом курсе. В поисках темы для курсовой Андрей зашел на кафедру истории России. В списке предлагаемых заголовков юный первокурсник с любопытством натолкнулся на один, совсем уж непонятный и заумный. «Что бы это значило?» — спросил он вслух у всех, но в то же время ни у кого. «А ты эту тему возьми, — посоветовал дядька, сидевший напротив. — Вот так и узнаешь». Андрею подобный ответ не понравился. Что за насмешки⁈ «А что, и возьму! — отвечал он задиристо. — Это, наверно, не так уж и трудно. Вы, может, подскажете, где мне найти человека по имени И. Е. Крапивин? Тут указано, что это его тема». В углу, за компьютером, громко захихикала секретарша. «Я перед вами, — сказал собеседник Андрея. — Начнем консультацию?»
На первой консультации Андрею «прописали» прочитать статью Сергея Николаевича, бывшего учителем Крапивина. Статья была о Павле Алексеиче, который ввел Сергея Николаича в науку. В ней любовно говорилось, как родной и ненаглядный руководитель был прекрасен в каждом проявлении своей жизни, а особенно в почтении к наставнику — Савелию Лукичу. И автор сочинения, и его герои уже умерли, но юный Филиппенко почему-то начал проникаться к ним особенной симпатией. Возможно, что-нибудь подобное испытывал старинный шевалье, смотревший в родном замке на портреты и гербы великих предков. А ученые прапрадеды порою даже снились Филиппенко и в этих странных снах помогали ему и даже как-то нашептали несколько советов по структуре курсовой.
Потом, в аспирантуре, до Андрея неожиданно дошло, что его кафедра — не просто группа лиц, собравшихся под крышей в силу интереса к одной сфере, а подобие фамилии, рода, клана, где любой является любому родичем по линии науки: сыном, отцом, братом или пятиюродным племянником.
— Иван Евгеньевич! Я должен рассказать вам кое-что! — сказал Андрей, раздеваясь в прихожей.
— Что ж, — ответил тот, — я тоже. Чур, ты первый! Ну, входи, садись.
Андрей уселся:
— Состоится ли конференция, которую запланировали на март? «Проблемы метода»… ну, как там называется?
— Какая конференция сейчас! — вздохнул начальник. — Факультет того гляди загнется. Видел, нет, какие материалы поступили? Это просто ужас! Девять из десяти — полнейшая бредятина, совсем в стиле твоего тезки. Масоны, тамплиеры, заговор сионских мудрецов… «Китай» — от слова «кит», боснийцы — это византийцы, Петров Первых было семеро — шпионы разных стран. Тьфу! Словом, не трави мне душу… Ты зачем спросил?
  
— Да вот, Иван Евгеньевич, мне пришла в голову следующая идея. Может, нам продлить срок подачи заявок? Вновь разослать приглашения? И всем объявить, что мол, будет такой выдающийся съезд лжеисториков. В смысле, новых историков?
— Это зачем это?
— Ну, представьте, что будет, когда эти все сумасшедшие сойдутся вместе и будут нести ерунду! Позовем телевидение! А? Понимаете?
— Кажется, да! — Иван Евгеньевич расплылся в улыбке. — Слушай-ка, а план-то неплохой! Глядишь, нам под него и грант дадут, при нынешних порядках-то! Вот развернемся! Да, чувствую, запомнится надолго.
— И подвоха, главное, не видно!
— Да-да, мы ничем не рискуем! Ох, Андрей, это мысль! Я, пожалуй, займусь этим прямо сегодня!
— А о чем вы мне хотели сообщить? — напомнил аспирант.
Начальник погрустнел.
— Такое дело… Похоже, нет у тебя больше оппонентов. Первый сообщил, что не приедет, потому что очень занят, а второй — уволен и лишен научной степени.
Андрею показалось, что мир рушится. Опять пришли на ум таблетки. Столь несчастным, он, пожалуй, не был с тех пор, как закончил археологическую практику.
— Не бойся, все у нас получится. Похоже, я отыскал человека вместо них. Напишет тебе отзыв, все в порядке. Алексеев из Саратова. Есть адрес, телефон — договоритесь. Только вот…
— Что?
— Надо будет заново оформить все бумаги. И послать поправки к автореферату. Сколько адресов в списке?
  
Глава 30
 
Экзамен по истории России XIX векабыл назначен на восьмое января, но так как календарь недавно поменяли на юлианский, третьекурсники замучили друг друга, как и деканат, звонками: «По какому стилю?». Получив ответ: «По новому», опять не понимали: «Новый это тот, который старый? То есть, после девятьсот семнадцатого года? Или новый-новый?»
Дума нового созыва, почти полностью состоявшая из националистов, приняла много новых законов. В последнее время вновь стало популярным слово «революция». Хотя по телевидению, особенно центральному, его не произносили: слишком уж нерусское. Борьба за чистоту наречия, расправившись с «риэлтерами», «брендами», «консалтингом» и «пиплом», перешла на новый уровень. Теперь многим не нравились слова «шпагат», «парламент», «штангенциркуль», «коммунизм» или даже «почтальон». Речь новых депутатов и пропагандистов перемен порой звучала так, как будто их спич-райтером (свят, свят!) был Нестор-летописец. Публика поэтому не очень понимала содержание этих выступлений, но, как говорится, не грузилась. Разве раньше кто-то понимал то, что несут начальники?
Марина пришла на экзамен в одежде, приносившей ей хорошие оценки еще со времен средней школы. Пришла за полчаса — всегда так делала. Вблизи аудитории уже толклись товарищи, решая, кто из них заходит первым. Что ни говори, а сессию Марина все-таки любила. Только во время сессии небо было вправду голубым, снег — белым, воля — сладостной, а будущее, начинавшееся после ненавистного экзамена, — прекрасным и счастливым. Царила атмосфера приключения, экстремальной авантюры, игры, риска. Близкая опасность сплачивала группу, чувствовалось братство. Было здорово, когда тебя встречают после сдачи с разными вопросами, сочувственно, заботливо. К тому же однокурсники-ребята приходили на экзамен в галстуках, красивыми, нарядными — Марине это очень, очень нравилось.
До начала испытания студенты разделились на две группы. В первой было больше умников. Вторая собрала народ простой, в аспирантуру не стремившийся. Марина подошла сперва к одной, потом к другой. Везде послушала.
Первая группа обсуждала монархию. Ее возвращение произошло так быстро, неожиданно и вместе с тем закономерно, что никто пока что не сумел его осмыслить. Дума заявила импичмент президенту. А ведь все считали, что подъем национализма выгоден именно ему! Потом всего за один день отменили конституцию. Законы принимались так стремительно, что одни заговорили о ленинских годах, другие стали сравнивать выпавшее им время с периодом перестройки. Да каких только исторических параллелей не приходило на ум! Чем больше аналогий приводили студенты, тем яснее становилось Марине, что ей выпала судьба жить в воспетую Тютчевым и проклятую древними китайцами эпоху перемен.